Послушайте, Эрмантье, призываю вас в свидетели! кричал Юбер. Ведь по правилам всегда надо давать в масть, разве не так? А он утверждает, будто может брать взятку своим трефовым королем!
Максим резко возражал. Дело кончилось тем, что все они забыли о том, что Эрмантье слеп и карты для него теперь уже ничего не значат. Он вышел из-за стола, оставив их спорить по поводу одного неудачного хода пиками.
Доброй ночи! крикнул Юбер ему вслед. Мы тоже скоро пойдем спать.
Однако по его возбужденному тону нетрудно было догадаться, что партия далеко не кончена. Теперь-то они кончили? Должно быть, пошли спать злые друг на друга. А ему-то что за дело?.. Как это теперь далековремена бриджа, блестящих приемов, возвращений на рассвете!..
Закинув руки за голову, Эрмантье вслушивается в шелест листьев под дождем. Воображению его рисуются яркие голубые вспышки и в их свететень от ставней на полу комнаты. Ему уже не так жарко. Головная боль стихает. Он лежит на спине. И если он пожелает, вся ночь в его распоряжении, чтобы, в который уже раз, попытаться разобраться во всем, подвести итог. Вот только какой итог? Ну-ну, немного мужества. Раскаты грома звучат все глуше. В доме наверняка все спят. От окна повеяло свежестью. Эрмантье смотрит на себя как бы со стороны, время от времени с ним такое случается, особенно глубокой ночью. Ему вдруг чудится, что перед нимсудья. Его судья. И уже поздно прибегать к уловкам, искать себе оправдание или прикрываться ложью. А истина заключается в том, что он вовсе не Сильная Личность! Ах, совсем не весело признаваться в этом! Сильная Личность, Магнаттаковым он себя почитал после первого своего изобретения. Вся его жизнь определялась аксиомой: другие не стоят меня. И мало-помалу он заставил других подчиниться себе. Он был Магнатом во всем: и в манере одеваться, и в том, как диктовал письма или приветствовал швейцара, подняв палец. Он был Магнатом и по отношению к Максиму, когда не глядя оплачивал его счета. И с Кристианой тоже, создавая для нее всевозможные лампы и заставляя вспыхивать над огромным спящим городом громадные светящиеся рекламы, возвещавшие о его успехе и могуществе. Он все еще оставался Магнатом и после случившегося с ним несчастья, когда с забинтованной головой продолжал по инерции тешить себя надеждой, что сможет, как прежде, один осуществлять свою гигантскую работу. И это-то как раз по-настоящему сильный человек сумел бы сделать. А он уже не может. Ему страшно.
Вот на чем следует сосредоточить свои мысли, ибо у него нет ни малейших причин чего-то бояться. Дела на заводе идут вполне удовлетворительно; Юбер ему предан; Кристиана вот уже сколько месяцев ухаживает за ним с редкостным терпением. Таковы факты. Основательные. Бесспорные. Есть немало и других, и все они скорее обнадеживают: ест он хорошо; спит прилично; головные боли мучают его все реже. Следовательно, опасения Лотье не имеют под собой почвы.
Эрмантье зевает, ложится на бок. С тех пор как в голове его ворочаются одни и те же мысли, у него было время выстроить их по порядку, подобрать аргументы за и против. Он знает силу и слабость каждого из этих аргументов. Знает, что не лишился рассудка и никогда не лишится. Этот пункт не оставляет никаких сомнений. Зато он вполне допускает, что страдает каким-то нервным расстройством. Пусть так. Но начиная с этого момента продвигаться в своих рассуждениях следует с некоторой долей осторожности. Разве такого рода расстройства могли обескуражить истинного Магната? Нет. Настоящий Магнат преспокойно лег бы в специальную клинику и избавился от своих галлюцинаций, как от случайно подхваченных паразитов. Так почему же он, великий Эрмантье, не ложится в клинику? Да потому что он не прочь в глубине души иметь оправдание, которое позволило бы ему хотя бы на время уступить свое место Юберу. Так какнадо и в самом деле оказаться в полном одиночестве, да еще под покровом ночи, чтобы осмелиться до этого додуматься, очередной опыт может сорваться, и тогда новая лампа потерпит фиаско. В таком случаетем хуже для Юбера! Стоит ли считаться с таким человеком, как Юбер? Отупевшим от хорошего воспитания, не приученным святыми отцами мыслить, но зато твердо усвоившим, что правильно вложенный капитал должен приносить пятнадцать процентов дохода! Стало быть, не велика важность принести его в жертву. Главное в случае неудачилучше уж в этом признаться, ведь это правдато, что никто не сможет обвинить его, Эрмантье, в провале. Ибо дело это рискованное. Те, кто нашептывал, что его изобретенияпустой обман, не так уж далеки от истины. Да, они всего лишь представляют в новой и довольно привлекательной форме вещи, уже хорошо известные. Его называли мастером на все руки, и он жестоко страдал от этого. Но сейчас уже не страдает. Он неторопливо погружается в свои мысли, добираясь до самого дна. Хоть в чем-то эти потемки ему помогают. Он не гений? Ну и что, чего тут стыдиться? Сначалада, он мечтал изобрести машины, которые перевернут весь мир. А потом для зачина отыскал новую нить накала. Это и положило основу его богатства. Вскоре он женился на Кристиане. В то время, он абсолютно в этом уверен, Кристиана была слегка ослеплена его успехом, его силой, его пылом. Казалось, его большой голове с грубыми чертами и лбом мыслителя была уготована некая удивительная судьба. Если бы он и дальше продолжал создавать вещи столь же оригинальные, как этот кусочек металла, благодаря которому цена ламп упала на двадцать процентов, тогда все было бы, конечно, иначе. Только вот беда невозможно изобретать по заказу.
В нетерпении он ногой отшвыривает одеяло. Раскаты грома становятся все реже и глуше. Поднявшийся ветер приводит в движение что-то у окна что-то такое, что скрипит и бьет в стену; наверное, ставни плохо закреплены. Эрмантье плевать на ставни. Если бы он получил более солидное образование, так сказать научное, он сдержал бы свои обещания. Ну разумеется, он усовершенствовал технологический процесс Однако любой мало-мальски сообразительный мастер мог сделать это вместо него Он увеличил мощность завода, хотя и знал, что идет на риск Но главным для него был взгляд Кристианы, которая мало-помалу отвернулась от него Знать бы, кто из них ошибся первым! А между тем он представляет собой определенную ценность, причем подлинную, несмотря на все свои ошибки, слабости и недостатки. Даже теперь он способен преуспеть там, где другой человек потерпел бы неудачу. И вот доказательство: он поставил дело с лампами дневного света. Сама по себе лампаэто маленький технический шедевр. Но как только она появится на рынке, конкуренты смогут имитировать ее. Все дело в оборудовании. А в отношении оборудования картель в гораздо лучшем положении, чем он. Стало быть, необходимо в течение нескольких месяцев завладеть рынком. Это своего рода партия в покер. Будь у него глаза, он эту партию выиграл бы. А затем он мог бы позволить себе роскошь пригласить молодых инженеров, выпускников Высшей политехнической школы Внимание! Тут-то как раз он и тешит себя иллюзиями! Ибо, если бы даже у него были глаза, он все равно точно с таким же успехом мог довести дело до катастрофы. Его осторожно предупреждали с разных сторон люди, близкие к правительственным кругам Чтобы добиться успеха, пришлось бы пойти на некоторые сделки. Картель обладает могуществом и готов на все Ну что ж, тем хуже! Пускай Юбер послужит буфером!
Чертов ставень. Эрмантье встает, идет вдоль стены. Проходя мимо камина, нащупывает часы, снимает стеклянный колпак и осторожно трогает стрелки. Пять минут первого. Невероятно! А ему-то казалось, будто ночь уже близится к концу. На самом же деле он спал каких-нибудь два часа. Надо будет распроститься со всеми глупостями, которые кружат у него в голове, словно туча пыли. Он подходит к окну. Ветер отворил ставни, и одна створка бьется о стену. Дождь стучит по камням, по земле, по листьям. Эрмантье немного высовывается, лицо его покрывают капли дождя. Он вдыхает терпкий аромат мокрого сада и не торопится уйти, потому что этот сад под натиском грозы чем-то напоминает ему собственную жизнь. Мысль его снова возвращается к Юберу. Юбер будет сметен. По правде говоря, все они будут сметены. Хотя сам-то он ничем уже не рискует. Ему нужна только кровать и чья-нибудь терпеливая рука, чтобы кормить его. А это найдется в любом приюте для слепых. После налетевшего смерча ему удастся, возможно, и впрямь начать все сначала; одному! Ах, главноеодному! И на этот раз все будут на его стороне!
Он отходит от окна. И продолжает размышлять. Раз он все обдумал, все взвесил, чего ему бояться? Несколько дней он жил в каком-то кошмаре и не стыдясь может признаться в этом; весь этот искаженный мир, лишенный вдруг всякой опоры, вроде прогнивших перил, готовых коварно рухнуть под его тяжестью Любой другой, возможно, не смог бы устоять перед таким испытанием. И он прекрасно знает, что кошмар этот не кончен и никогда не кончится, потому что слепой, который не желает перевоспитываться, а, напротив, намеревается жить как прежде: среди мятежных предметов, обречен на страшные ошибки.
Вопрос, однако, не в этом Он снова ложится. Ему вдруг стало немного зябко. Он натягивает на себя упавшее одеяло. Нет, вопрос не в этом. Он испугался в случае с Ритой. Ладно. И опять испугался, когда запахло сосной, но еще большекогда он вновь обнаружил персиковое дерево Его мучает страх окончательно превратиться в несчастного, ущербного человека, а кроме того, пугает ощущение какой-то неведомой опасности. Он уже не помнит, когда впервые у него появилось это ощущение страха, такое смутное, что он не смог бы даже выразить его в словах. Было это в Лионе. С тех пор, по-прежнему оставаясь расплывчатым, страх этот в какой-то мере стал более определенным. Хотя, по правде говоря, это самое нелепое из всех нелепых ощущений, которые не перестают терзать его. И тем не менее страх тут, не отпускает его, свидетельство томубоязнь препятствия, стены, завладевшая его нервами. Быть может, это ощущение опасностиудел всех, кто утратил зрение? Недаром же слепая лошадь в шахте предчувствует взрыв рудничного газа задолго до того, как он случается. Где-то он чует опасность. Возможно даже, не для себя. Может, для Кристианы или для Клемана. Еще одна граната, скрывающаяся под землей? Что за безумие выбрать местом для отдыха этот затерянный в равнинном краю дом, вокруг которого вели ожесточенное сражение немцы и партизаны! Быть может, его разум, перестав оказывать влияние на жизнь, вбирает в себя прежние рассеянные страхи, вроде разума медиума? Ну, хватит! Пора спать. Хотя Максим и обещал зайти перед сном к нему в комнату. Максим уже спит. Все спят. Тепло разливается по телу Эрмантье, и он перестает нанизывать одна на другую связные мысли. Хотя по-прежнему слышит шум дождя и скрип ставня. Мускулы его расслабляются. Рука скользит вдоль складки простыни до самого пола. От удара грома, более близкого и более сильного, дрожат стекла, затем громыхание, спотыкаясь, куда-то катится и растворяется в хмари туч. Однако следом раздается другое урчание, но такое слабое, что привлекает на этот раз внимание Эрмантье. Это рокочет «бьюик». Эрмантье приподнимается на локте. Да, это возвращается «бьюик». Слышно даже, как шины втягивают влагу с цемента. Машина разворачивается, въезжая в гараж. Тихо закрывается дверца, словно ее придержала чья-то рука. Верно, Максим! Максим не нашел ничего лучше, как сбежать, стоило его брату уйти к себе. Мог бы, по крайней мере, спросить разрешения, прежде чем брать машину! Эрмантье снова падает на спину. Любопытно, как машина могла уехать, не разбудив его. Хотя гроза была не такой сильной. Он должен был услыхать шум мотора. Эрмантье отворачивается к стене. Но такое положение ему не нравится. Особенно он не любит поворачиваться спиной к двери или к окну. И он снова ложится на левый бок. Неужели дождь задувает ветром и он попадает на паркет? Так и кажется, будто кто-то осторожно ступает возле окна. Стоит лишиться глаз, как все шорохи становятся удивительно похожи на человеческие шаги. Этот стук капель по полу до ужаса напоминает шарканье босой ноги. Взять хотя бы тот вечер в саду, когда ветер шелестел в цветах и листве: до чего же трудно было бороться с ощущением, будто аллеи полнятся чьим-то присутствием, едва уловимым, но все более близким! По сути ощущение опасности сводится, возможно, к этой иллюзии? Эрмантье чувствует, как голова его тяжелеет на подушке от кишащих в ней мыслей. Однако он не в состоянии остановить механизм этой внутренней речи, которая, возникая из сна, отдаляет меж тем его наступление. «Пойду закрою окно, думает он. После этого я спокойно засну». Он начинает представлять себе, как встает, пересекает комнату, затем облокачивается на подоконник и смотрит на звезды; он видит луну, совсем белую, она клонится вниз, собираясь затеряться в беспредельном сиянии. Скрип дерева заставляет его очнуться, вынырнуть внезапно из этого сонного тумана. На этот раз иду! Он опускает ноги на пол. Уже разомлев от сна, он вынужден держаться за стену. Миновав камин, он широко зевает. Если пол намок, Кристиана наверняка не удержится и сделает колкое замечание. Он нащупывает пол под окном. Паркет совершенно сухой. Никаких следов воды. Но в таком случае Ах, этот скачок сердца, обезумевшего вдруг от ужаса! Сон как рукой сняло. Эрмантье поворачивается в сторону двери. Он собрался было включить свет. Задумался. Стоит ли терять самообладание из-за какого-то шороха? Может быть, ветром занесло листья, которые забились куда-нибудь под мебель. Эрмантье осторожно закрывает обе створки окна, затем шаркая ногами возвращается в постель и вздыхает, ложась. Причем вздыхает так, словно кто-то может слышать его. Ему нередко случается играть для некоего воображаемого наблюдателя. Он уже не шевелится, но вслушивается, потому что ни капельки не верит в листья. Он слышит, как внизу, на первом этаже, кто-то ходит. Может быть, это Клеман возвращается от Марселины? Или же Максиму захотелось пить, и он пошел взять бутылку в холодильнике? А может, и вообще никого нет? Ибо он уже не доверяет своим чувствам. Скрипнул паркет. Это не то едва уловимое, сухое потрескивание древесины, которое вызывает жара. Такой скрип похож на скрип паркетины, оседающей вдруг в своем гнезде под чьей-то тяжестью. Черт возьми! Да это влетела какая-нибудь ночная птица. Летучая мышь, например, или молоденькая совазаблудилась, бедняга, и теперь ее ушибленное крыло волочится по полу. Много ли надо этим старым половицам, вот они и стонут! Так почему же он не может пошевелиться? И отчего такое прерывистое дыхание? Эрмантье терпеть не может ночных тварей. Раньше в таких случаях он зажигал лампу у изголовья кровати. Одного взгляда было довольно, и он снова засыпал Вот этого короткого взгляда ему и не хватает.
Увидеть бы лишь, что все на своих местах, а там уже ночь не имеет значения. Но его спаянные веки никогда не откроются. Потому-то он и чувствует себя таким уязвимым. Скрип продолжает перемещаться вдоль половиц, и вдруг совершенно неожиданная мысль вызывает у Эрмантье вздох облегчения. Кошка ну конечно, это кошка По крыше веранды и стволу дикого винограда так легко взобраться на окно Наклонившись, он чмокает губами, чтобы приманить животное. Теперь, когда ему описали кошку, он чувствует, что в состоянии вынести ее присутствие и даже погладить. Он протягивает руку, однако пальцы его не встретили никакой мордочки. Эрмантье охватывает гнев. В чем дело, откуда взялась эта идиотская идея, которую он вбил себе в голову? Да, пол скрипит, ну и что? Что это доказывает? Неужели он проведет ночь без сна, подстерегая каждый шорох, словно трусливый мальчишка? Эта буря охвативших его чувств свидетельствует о той тревоге, что навалилась на него всей своей тяжестью. Он спускает ноги с кровати, ступни его нащупывают домашние туфли, а руки тем временем завязывают пояс халата.
Окно теперь открыто настежь. Может, ветер распахнул створки? Вот до чего он дошел, это он-то, Эрмантье! Да, он в испуге поворачивает во все стороны свое лицо с закрытыми глазами. Он согласен быть смешным и нелепым, только бы сразу положить конец невыносимому ощущению, что он здесь уже не один. Если он ошибается, если и в самом деле в этой комнате нет никого, кроме него самого, что ж, проверить это совсем не трудно. Он идет к двери Три быстрых шага, совершенно неожиданных для слепого. Что-то задело ножку стула. Так-так! Стало быть, он все-таки не сумасшедший!
Кто там? спрашивает он тихим голосом.
Этот неузнаваемый голос, возникший вдруг в ночи, тогда как все еще громыхают последние раскаты теряющего силы грома, наполнил его сердце чем-то вроде величавого ужаса. Он прислоняется к двери, нащупывает замочную скважину, обнаруживает, что ключ вынули. Да нет. Это он сам иногда, прежде чем лечь, запирает дверь на ключ и кладет его в карман пиджака. Однако у него нет ни малейшего желания идти и рыться у себя в карманах. Сейчас для него важно одното, что скрывается тут, в нескольких шагах от него. Он направляется к столу, стоящему посреди комнаты. Быть может, в это же самое мгновенье чья-то тень отступает перед ним, пытаясь укрыться за круглым столом? Может быть даже, они стоят лицом к лицу? Эрмантье упирается кулаками в дубовый край стола, подается всем корпусом вперед. Что это, чье-то дыхание или дуновение воздуха сквозь занавески? Он медленно пускается в путь вокруг стола. И чувствует, что в этом своем халате, который делает его фигуру еще более широкой и внушительной, с побледневшим искаженным лицом, маячащим в полумраке, он сам должен выглядеть устрашающе, он сам должен подавлять того если тот действительно существует. Ему хотелось бы заставить его сдохнуть от страха. Он кружит, высоко поднимая колени, хорошенько опираясь на ступни, словно на охоте, когда, подбираясь к сделавшей стойку собаке, готовился выхватить у нее дичь. И улавливает кожей рук что-то вроде легкого колыхания веера, едва ощутимое перемещение воздуха. Может, в последние десять минут ему снится сон? Может, он ломает комедию сам с собой? А может, он и в самом деле преследует реальное существо, да-да, реальное существо, которое возьмет да и решит вдруг нанести удар, вместо того чтобы бежать? Эрмантье обошел вокруг всего стола. Может, противник попросту продолжал отступать перед ним? А вернее всего, укрылся за письменным столом? Как только Эрмантье пытается приблизиться к этому месту, половицы снова начинают скрипеть. Он представить себе не может, кому бы пришло в голову позабавиться и явиться к нему с визитом посреди ночи. Уж наверняка никому из домашних.