Он провалился в спасительный сон раньше, чем успел понять, что ему не справиться с наступающей паникой.
Мартин проснулся через несколько часов. Горло по-прежнему болело, и ужасно слезились глаза. Но комната сохраняла очертания, и никакой метели и монстров в метели не было.
Вик спал. В комнате было тихо и темно, но с кухни доносились расплывающиеся звукикажется, проснулся отец. Мартин слышал звон посуды, хриплые ругательства, и с трудом различал густой запах чего-то жарящегося. Он чувствовал лук, чеснок и сливочное масло.
Будь Мартин одинон бы скорее перемотал себе горло колючей проволокой, чем пошел бы сейчас на кухню. Но его душил сухой, надсадный кашель, обжигающий горло. Его знобило и шатало от слабости, когда он пытался встать. Бросить Вика в таком состоянии он не мог.
Пришлось вставать, натягивать свитер и выходить из комнаты. Что-то смутно, безотчетно тревожило его, и Мартин быстро понял, что именно.
Ему предстояло впервые с самого лета заговорить с отцом. Последнее слово, которое он ему сказал, было: «Десять». Впрочем, он явно не скоро расстанется с этим человеком. Ему и так удавалось избегать отца месяцами.
Но, если он снова пьян и снова решит его избитьВик может не пережить. Если им не удастся встать с постели, если он не сможет выпить воды, поесть, принять таблетку
Нет никакой надежды, что отец что-то заметит и спасет его. По крайней мере, Мартин не стал бы на это полагаться.
Он почувствовал, как кашель сворачивается в легких в тугой, игольчатый клубок.
Нет, нужен чай. И лучше бы еще кусок сливочного масла, если оно не все в сковороде осталось.
Здравствуй, папа, ровно произнес он, стоя в проеме.
Отец сидел спиной и заслонял стол почти целиком.
Ты хрипишь чего? неожиданно спросил он.
Простыл, так же спокойно ответил Мартин, ставя чайник на плиту.
Молока тебе вскипятить?
Что?..
Если бы отец накинул себе на плечи скатерть как шаль, и сплясал бы ему канкан, Мартин точно удивился бы меньше.
Впрочем, он не повторил своего предложения. Он смотрел на стол совершенно пустыми глазами, и редкий проблеск сознания скорее был случайностью.
Мартин тихо, не делая резких движений, чтобы не потревожить алкогольной медитативности отца, открыл холодильник. Сливочное масло и молоко там, к счастью, нашлись.
Кухню словно обволакивал мягкий туман. Мысли становились теплыми и сонными, руки слушались все хуже и хуже.
Мартин отчетливо понимал, что силы его покидают, и что вот-вот он согнется пополам от приступа кашля, потом ляжет на пол и уснет. И утром, скорее всего, не проснется.
Он вылил стакан молока в чистый ковш, добавил кусок сливочного масла и ложку соды.
Не скрипи, твою мать, донеслось из-за стола.
Мартин, прикрыв глаза, представил, как выливает кипящее молоко отцу на голову.
Когда молоко прогрелось достаточно, он вылил его в кружку, быстро ополоснул ковш и расставил на подносе чашки и чайник.
Разобьешьубью, донеслось ему в спину.
Без угрозы. Без единой эмоции. Но Мартин точно знал, что если он разобьет хоть одну чертову чашкуотец не поленится его выпороть. И не пожалеет, несмотря на болезнь.
Закусив губы, он медленно поставил поднос на пол и осторожно толкнул.
В комнате он поставил поднос под кровать и, зажав нос, выпил маленькими глотками всю чашку молока не отрываясь. Едва успев поставить ее на под рядом с чайником, он провалился в сон.
Мартину снился один из его нечастых снов. В его сне не было горизонта и неба, только голубая, чистая вода, и непонятно откуда берущийся свет. Много, много света, и никакой темноты.
А Вику снился Мартин. Он сидел рядом, положив ладонь поверх одеяла. Кажется, он что-то рассказывал, и голос звучал не в голове, а рядом. И этот голос тоже зажигал огонькитихий, мягкий, уносящий за собой. Мартин гладил его по голове, и на его пальцах словно оставалась головная боль и липкий жар. Вику хотелось попросить его вытереть руку об одеяло, стряхнуть с себя то, что он забирал. Но что-то мешало ему. Что-то
Мешало
Когда Вик открыл глаза, за окном светило солнце. В комнате было совсем тихо. Словно не хватало чего-то очень важного.
Мартин, ты живой?.. с тревогой спросил он.
В ответ раздался хриплый стон:
«Да, кажется кажется, живой. Тебе лучше?»
Такого тяжелого пробуждения у Мартина не было с тех самых пор, как он построил себе дом. Будто он не спал, а всю ночь копал ров или колол дрова. Мысли были сухими и шершавыми, царапающими изнутри.
Вик смотрел на старые электронные часы на столе и пытался понять, что с ними не так.
Мы, кажется, сутки с тобой спали, Мартин. Но я себя совсем хорошо чувствую, только горло немного болит.
«Отлично. Сегодня мы с тобой сидим дома и читаем. А потом мы завтра сидим дома и читаем. А знаешь, чем мы займемся послезавтра?»
Мы будем сидеть дома и читать? с надеждой спросил Вик.
«Именно так. А теперь прошу тебя, умоляю. Там чайник под кроватью, даже я чувствую, как ты хочешь пить».
Так это горло не болело, просто пересохло! Слушай, Мартин, давай поедим? Я даже сырой картошки бы сейчас съел, или той твоей сгоревшей манки.
«Это было один раз», проворчал он, шагая в проем.
Первое, что он почувствовал, зайдя на кухнюзапах. Теплый, сладковатый, очень знакомый. На клеенчатой скатерти на столе Мартин с ужасом увидел длинный разрез и несколько полосок подсохшей крови. На плите стояла белая кастрюля, покрытая красными отпечатками пальцев.
Вик лучше отвернись.
«Нет, я хочу знать», неожиданно твердо сказал он, не отводя взгляд от окна.
Мартин, кивнув, подошел к плите. Кастрюля была закрыта разделочной доской вместо крышки. Очень медленно он понял доску и заглянул в кастрюлю.
Черт. Это, кажется, акт отцовской заботы.
«Зато тебе не придется готовитья передумал», слабым голосом ответил Вик.
В кастрюле плавала в мутной серой жидкости вареная курица. Отец, кажется, решил приготовить больному сыну бульон, зарезал курицу и сварил ее. Не позаботившись о том, чтобы ощипать и выпотрошить. На поверхности «бульона» плавало несколько пестрых перьев и хлопьев свернувшейся крови.
Вик, мне нужен твой совет.
«Правда? Есть я это не стану».
Мы можем отдать курицу собакам, помыть кастрюлю и решить, что та моя манка была не так уж и плоха. Но я боюсь, твой отец проснется и спросит, где курица.
«Скажем как есть»
Я бы не очень хотел рисковать, тактично ответил Мартин, зябко поводя плечами. В общем, можем оставить как есть. Но если он напьется и придет тебя этим поить
«Давай сольем бульон и оставим курицу?»
Ты прав. Да за что мне это все
Он с трудом наклонил кастрюлю над раковиной. Из бульона показалась серая куриная лапа с черными когтями, скорбно указующая куда-то на потолок.
Мартин вернул кастрюлю на конфорку и тщательно вымыл раковину.
Это были хорошие дни. Несмотря на болезнь, на слабость и все еще отдающийся болью кашель. Курица исчезла куда-то вместе с кастрюлей и Вик, и Мартин единодушно решили сделать вид, что никакой курицы не было вовсе.
Время тянулось медленно, мягко и тепло. Никто их не тревожил, никто не стучал в калитку и не высаживал дверь в комнату. Отец словно вовсе забыл о его существовании, и это устраивало всех троих.
Они читали. Сам Вик читал с запинками и ни за что не осилил бы «Графа Монте-Кристо», с его желтыми страницами и маленькими буквами. Но в те дни они дочитали книгу, начиная в утреннем белоснежном свете и заканчивая в желтом полумраке керосиновой лампы. Мартин не просто достал эту историю из книги, он рассказал ее так, как не смог бы больше никтонарисовав ее голосом и огоньками, подарив ей особую жизнь.
Ждать и надеяться, сказал он, закрывая книгу, и начертил эти слова в воздухе.
«А почему он не хотел подождать и понадеяться, что они сами как-нибудь себя накажут?»
У человека от свалившихся на него свободы, возможностей и богатства немного помутился разум, тактично ответил Мартин. Спать?
«Давай завтра сходим поищем Ришу? А то она снова обидится»
Почему нет, пожал плечами Мартин. Давай сходим, хватит сидеть дома
«Я письмо Лере написал, ты видел?»спросил Вик, укладываясь.
Нет, я не читаю твоих писем. Хочешь завтра и отнесем? улыбнулся Мартин.
«Да Я написал, что нашел себе друга. А про Ришу не смог ну, как будто я сестру так предаю», тихо закончил Вик, чувствуя, как притаившаяся тоска снова сжала горло.
Ты никого не предаешь. Ведь ты не ищешь ей замену, и не пытаешься ее забыть. Я знаю, что ты очень любишь сестру, и она тебя, я уверен, тоже. Ты просто живешь здесь, а онатам. Никто не станет укорять тебя за то, что ты заводишь себе друзей.
«Мартин, я не люблю мать».
Я знаю.
«Это значит, что я плохой человек? Неблагодарный? Или не умею любить?»
Нет, не значит. Так бывает иногда.
Сам Мартин не знал, какие чувства испытывать к женщине, которая отказалась от сына так же легко, как другие отдают прочитанную книгу или надоевшую вещь. Но вещь отдают потому, что она стала не нужна. А Полина любила сына и нуждалась в нем. Мартин видел это в ворохе обрывочных воспоминаний Вика, которые ребенок не мог осознать.
Зеленое платье. Бормотание у кроватимать читает ему книгу, и Вика не раздражает ее голос. Запах жарящихся оладий, чистые занавески на вымытом по весне окне, уши плюшевого зайца, торчащие из кармана клетчатого пальтоМартин видел, что она любила или пыталась любить сына. Что Вик пытался любить мать.
И может, у них бы получилось.
Тебя тревожит, что ты ее не любишь.
«Нет».
А это тебя тревожит?
«Да», признался Вик, прислушавшись к своим чувствам.
Иногда иногда нам не дано любить тех, кого мы должны любить. А иногда эти люди и не заслуживают, чтобы их любили. Так тоже бывает. Но это не значит, что ты не можешь делать то, что делал если бы любил, понимаешь? Ты можешь быть чутким, если захочешь. Можешь делать то, что должен делать хороший сын. И может быть, однажды ты полюбишь ее. Когда у тебя будет больше времени.
«Мартин мне тревожно. Ты меня поймешь, я знаю, ты ведь тоже старший. Я не просто не люблю свою мать. Я ей не верю. А Лера с ней осталась. Ведь случись что она и ее предаст, правда?»
Мартин задумался. Он знал честный ответ на этот вопрос, жестокий и беспощадныйпредаст. Потому что мать Вика не способна сопротивляться. Потому что у нее нет своих интересов, принципов, целей, желаний будто пустое тело пустили жить, забыв наделить его душой. Тогда как Вику досталось сразу две.
Он закрыл глаза и вспомнил запах весеннего ветра из открытого окна, пропущенный через белый тюль с колкой свежестью стирального порошка. Вспомнил зайца и клетчатое пальто. Может, он несправедлив к этой женщине. Может, Вик к ней тоже несправедлив.
А может, любовь вовсе не в зайцах и занавесках.
Я помню, что Лера умная девочка. У нее нет стремления влипать в истории, оказываться там, где ее могут обидеть. А ты к ней вернешься однажды, это обязательно произойдет. И тогда ей будет больше нечего бояться. А до тех пор давай надеяться, что все будет хорошо. Она пишет тебе такие милые письма, делает цветы их бумагизначит, она в порядке. И тоже помнит о тебе.
Вик закрыл глаза. Тоска отступала, снова притаившись где-то. Мартин не мог ее прогнать насовсемэто значило бы заставить Вика разлюбить свою сестру. Но тоска перестала душить и кусать. И скользкое, холодное чувство сомнения, призрак совершаемого предательства отступило тоже.
Засыпая, Вик чувствовал, что Мартин не спит. Он никогда не засыпал первым.
За секунду до того, как явь окончательно потерялась в черном сонном тепле, Вик подумал, что очень хотел бы, чтобы и у сестры был кто-то, кто позаботился бы о ней. Пусть это даже будет не он.
Утром белоснежный свет споткнулся о занавески и рассеялся в них серой дымкой. Вик смотрел на этот свет и улыбался. Ему снился хороший сон.
Недавно Мартин начал вырезать ему корабль из просушенного березового полена. Вик часами мог завороженно наблюдать, как из дерева возникает светлая, степенная каравелла. Его собственные руки, делавшие то, что он никогда бы не смог сделать, были странным зрелищем. Но оно почему-то успокаивало. Инструменты, назначения которых Вик не знал, Мартин нашел на чердаке, и теперь к волшебству их желтых вечеров, полных лампового света, прибавился теплый запах деревянной стружки и тихий шорох наждачной бумаги.
Этот-то корабль и снился Вику. Такая же недостроенная, но большая, настоящая, каравелла стояла на причале. Море было полно розовой, смешавшейся с закатным светом, воды.
Мартин стоял рядом с ним и держал его за руку. Они оба смотрели на корабль, слушая, как волны спотыкаются о борта.
Ты поплывешь на нем туда? спросил он Мартина.
Там сейчас никого нет. И каравелла не годится для такого путешествия. Нет, этот корабльдля нас с тобой.
Но он тонет?
Ему нужно больше времени, чтобы утонуть, глухо ответил Мартин.
Вик проснулся, и еще несколько минут чувствовал пахнущий солью ветер на лице и горячее, сухое касание руки Мартина. Это был правильный мир, там, во сне. Интересно, куда собирался Мартин, что туда нельзя было добраться на каравелле? Ведь он рассказывал, что именно на каравелле Колумб приплыл в Америку. Во сне было понятно.
«Куда ты собрался плыть на каравелле?»раздался сонный голос Мартина.
Не знаю, мне снилось, что мы стоим на причале и ты уверенно мне так говоришь, что куда-то туда собираешься когда-то потом. Вот и скажи мне, куда ты там намереваешься отправиться.
«Видимо, погулять в темноте вокруг своего дома. А мы с тобой собирались искать Ришу, поэтому предлагаю чай и воссоединительную миссию».
Пойдет, улыбнулся Вик, откидывая одеяло.
Они, как и каждое утро, убрали на кухне. Это стало уже привычным ритуаломВик любил порядок, и Мартин разделял его стремление. Не разделял отец, но они оба давно ждали от этого человека только чтобы он как можно меньше участвовал в их жизни и не забывал класть в холодильник хоть какие-то продукты. Вик, еще недавно так тянувшийся за его любовью, теперь испытывал только стылое разочарование. И обиду, потаенную, детскую, неотступную.
Спустя полчаса они вышли на улицу. Солнце падало на снег, наполняя весь мир белоснежным, искрящимся светом. Предчувствие чего-то хорошего не покидало Вика с самого пробуждения, и он улыбался, подставив солнцу лицо.
А знаешь, Мартин, не так уж и плох этот мир.
«Он вовсе не плох. Пойдем к дереву? Может там у кого-нибудь спросим, где Риша», с улыбкой ответил он.
Может на Гору, где все дети собираются?
«Ты помнишь, как ее в деревне называли? Давай лучше к дереву, там должен быть хоть один мечтательный ёлколаз. Если нетпойдем в деревню и там спросим».
Хорошо
А на улице солнце, снег и оглушительно поющие птицы. Воздух наполняет легкие и мысли, колкий и звенящий. В такой день, под этим солнцем не может случиться никакой беды!
Никакого зла.
Никакого зла не бывает вовсе!
Вик впервые подумал, что хочет сделать что-то детское. Безумное. Бежать, не разбирая дороги, раскинув руки. Смеяться просто от того, что в сердцепустота, белая и чистая. Мартин, который почувствовал эйфорию друга, сжимал косяк и молчал. Его встревожила ее легкая истеричность, но вместе с тем он боится спугнуть неожиданное счастье неосторожным словом. Все-таки Вик с каждый днем все больше и больше становится похож на нормального ребенка.
Мартин, там стук с полянки, где елка?
«Да Вик, иди потише, мне не нравится этот звук».
Вик кивнул, почувствовав тревогу друга. Впрочем, она не сделала солнце тусклым и не заволокла небо тучамидень был по-прежнему прекрасен.
«Может я?..»
Давай, легко уступил Вик.
Даже если там нет никакой опасности, а ее просто не может там бытьему хотелось поделиться с Мартином этим днем.
А Мартину было не до прекрасного зимнего утра. Он знал, что увидит на полянке еще до того, как достиг окружавших ее кустов. Стук сопровождал ритмичный звон.
Рядом с деревом стоял мужчина. Высокий, черноволосый. Мартин его раньше не видел. Мужчина был широкоплечим, его спина, казалось, окаменела. И он ритмично, идеально выверенными движениями, рубил ель. Вековое дерево умирало под его топором, разбрасывая щепки по белоснежному снегу.
Мартин подумал о том, что нужно развернуться и уйти. Но он остался стоять, разглядывая мужчину.