Нет, вспоминал, что случилось дальше. Так вот. Дар поэта помогал ему видеть прекрасное во всем. В любви разбойника и убийцы к своему брату, в луне, залившей темный лес и в особом воздухе, который льется в легкие только в те минуты, которые могут стать последними в жизни, и даже в удушающем кашле и горячем отваре с горечью травведь с ним возвращалась жизнь. И скорее чародей позволил бы отрезать себе руку, чем согласился бы расстаться с одним из двух этих подарков судьбы. Но как это часто случается, именно то, что дорого нам больше всего, нас и покидает.
«Мартин, да что с тобой делать! Тебе кто-нибудь говорил, что сказки должны быть добрыми?!»
«Это добрая сказка. Но если тебе не нравится, мы будем читать про Курочку Рябу. И про репку. А еще я расскажу тебе совершенно прекрасную историю о том, как двое стариков оказались обречены на голодную смерть, потому что шар из теста, которое они сделали из последней муки»
«Я понял, я молчу»
Риша смотрела на него, прижав колени к подбородку. На ее лице блуждало знакомое Мартину выражениеэто был транс, в который впадали все здешние дети, слушавшие сказки.
Ворлок нанялся на корабль, идущий на север. Там жили особые воины, чье название перекатывалось рыком разъяренного баргаБерсерки. Говорили, будто они впадают в неистовство так же легко, как ребенок радуется солнцу. Но Ворлок знал, что у них есть особое зелье, позволяющее не чувствовать ни усталости, ни боли. А он любил диковинные зелья, а еще любил путешествия и никогда не видел той суровой северной страны. Он был готов к любой неожиданностисхватке с морскими разбойниками, холоду, голоду и болезни. Но у судьбы всегда множество сюрпризов. Кормчий корабля вез домой свою младшую сестру. Он выдал ее замуж за сына ярла, с которым они прошли не одну битву, не один поход, и не бывало такого, чтобы они возвращались с пустыми руками, и чтобы ярл оставлял своего кормчего обиженным добычей. Когда он зашел в порт, где оставил сестру, в следующий раз, ему бросилась в объятия девушка, и он не сдержал горестного вздохаона похудела, взгляд ее погас, а красота поблекла. Ему не требовалось даже слушать слова, которые она произносилакормчий знал, что не даст ей вернуться к мужу. И теперь он вез сестру обратно.
Тень на стене вздрагивала в такт биению сердца. И вдруг замерла, осела на пол, потерявшись в темноте.
Они что, утонули? спросила Риша, заворачиваясь поплотнее в одеяло.
Пустая чашка стояла рядом с ней на кровати. Мартин встал и переставил ее на стол. Потом вернулся, сел на край кроватибольше теней ему было не нужно. Покачал головой.
Ей несладко приходилось на корабле: девушка страдала от жестокой качки, к тому же боялась товарищей брата, вздрагивая от голосов, смеха и песен. Ворлок чувствовал в ее душе черную смолу горечи и отчаяния. Может, будь он седобородым волшебникомсумел прогнать ее. Может, будь он ведьмойсумел бы сказать ей, как дышать сквозь эту смолу, превращая отчаяние в силу. Но он не мог. Он заговаривал воду, которую она пила, и девушка не страдала от качки, а по вечерам давал ей теплую воду с несколькими каплями зелья, успокаивавшего душу и дарившего светлые сны. Путешествие было длинным, и их дружба становилась все теплее. Все чаще он менял волны, небо и линию горизонта на мягкий сумрак ее каюты. Эта дружба могла бы стать просто теплым эпизодом в жизни обоих, но корабль попал в шторм.
«Она простудится и умрет, а он с горя утопится в море?»
Да что с тобой делать! забывшись, усмехнулся Мартин, и тут же осекся. Море бывает столь же жестоким, сколь и прекрасным, продолжил он, надеясь, что Риша ничего не заметит. Волны казались Ворлоку выше гор, которые он когда-то видел. Каждая из них, упади она на корабль, разметала бы его в щепки. Вокруг клубилась черная вода, ярл первый сел за весла, но усилия команды были тщетны. Вскоре они перестали грести. Он видел в лицах мужчин переход за Кромку. Они подставляли Смерти лица, как иные подставляют теплому весеннему ветру. Он и сам не боялся смертиоднажды они должны были встретиться. Чем помочь погибающему кораблю и себеВорлок не знал. Он вспомнил, как заговаривал паруса корабля одного капитанаон сказал, что ему нужны паруса, отрицающие воду. Чародей горько себя укорил за то, что не сделал этого для ярла.
Отец Риши не торопился. Мартин чувствовал, что сам начинает замерзать и его клонит в сон, но он был твердо намерен закончить сказку.
И в тот самый момент, когда он хотел сесть на палубу и отдаться судьбе, он вспомнил о девушке в каюте. Неужели свет ее погас вместе с немилым браком, и теперь она не увидит родного берега, и не будет счастлива уже никогда? Она не верит в Чертог, ее не ждет славное воинское посмертие, и мудрое, чародейское. Девочка боится боли и смерти, потому что женщины все же мудрее мужчин с их, бывало, безрассудной, самоубийственной храбростью. Они смотрят смерти в глаза и читают там правду. Он не был седобородым волшебником, иначе море утихло бы под его рукой, как ласковый кот. Он не был ведьмой, иначе нашел бы теплую, успокаивающую ложь, чтобы девушка умерла спокойно. Он был чародеем, ворлоком. Корабль трещал, умирая. Трещала мачта, рвался мокрый огненный парус, и канаты такелажа лопались один за другим. Ворлок обнял мачту, прижался к ней и закрыл глаза. Это он умирал. Его ребра трещали под ударами волн.
Сказки же обычно заканчиваются свадьбой? тихо спросила его Риша.
Ее клонило в сон, но она хотела дослушать историю.
«Что она понимает в сказках, правда, Мартин?»
«Вик, представь себе, что я на тебя укоризненно смотрю и постыдись».
«Кажется, мне отказывает воображение».
В сказках еще нарушаются запреты В его горло море забивало горькую воду. Это его крылья ломал ветер, и его жилы рвались от напряжения. Черная, мучительная агония захлестнула его разум. Но кораблю нужно было продержаться, не развалившись. Сначала один из гребцов заметил, как зарастает прореха на парусе. Как срастается такелаж и как выпрямляется согнувшаяся мачта. Некогда было думать, Боги ли послали эту милость, или это чужеземный колдун, вытаскивает корабль из бездны. У них был шанс, и ради него нужно было налечь на весла. Они пережили этот шторм. Ладья качалась на тихих волнах, спали обессиленные гребцы, а сестра кормчего, надрываясь, тащила в каюту колдуна.
«Кто такой кормчий, кстати?»
«Лоцман».
«Мартин»
«Тот, кто прокладывает путь», исправился он.
Он очнулся через несколько дней в кромешной темноте. Вытянув ладонь вперед, он хотел зажечь свечу, чтобы оглядеться, но его накрыл такой ужас, словно он собирался броситься в костер. Уже тогда он, с безысходным отчаянием, понял, что больше никогда не сможет колдовать. Память о боли, которую он пережил, больше никогда не даст ему даже зажечь свечу с помощью магии. «Я потерял половину себя», подумал он, проваливаясь в бессознательную черноту. Но на краю этой черноты не было сожаленияон заметил стоящую на пороге девушку. Он никогда бы не поверил, в самую непроглядную минуту своей жизни он будет по-настоящему счастлив.
Грустная сказка А дальше что-то будет? Они поженятся?
Может быть, улыбнулся ей Мартин.
Он прикрыл глаза, ловя отголоски рассказанной сказки. Мартин не знал, откуда взялся сюжет, и чего в нем было большенадежды или тревоги, но почему-то ему не хотелось открывать глаза и смотреть Рише в лицо.
За дверью снова раздались шаги.
Готов?
Вячеслав Геннадьевич стоял на пороге, уже одетый.
«Давай я с ним пойду?»
«Конечно», не думая согласился Мартин.
Да, ответил Вик, снимая куртку со стула. Поправляйся скорее, Риш.
Завтра придешь? спросила она.
Конечно, улыбнулся Вик в ответ.
И вышел вслед за ее отцом.
На улице царила синяя бархатная темнота.
Тебя дома не потеряют?
Папа очень устает, он много работает, покладисто соврал Вик, как учил Мартин.
Вячеслав Геннадьевич шел ровно, не подстраиваясь под шаг мальчика, но Вику все же не приходилось за ним бежать.
Твой папа свиней разводит, верно?
Да.
И продает самогон?
Я про это не знаю ничего.
«Мартин, не нравятся мне его вопросы».
«Мне тоже, но я пока не вижу поводов вмешиваться».
Ты нормальный парень. О Рише даже ее братья не заботятся, а ты ходишь каждый день как по часам.
Вик внезапно вспомнил, что Риша говорила, что у нее большая семья. Дом ее был большим, темным и тихим, и не было похоже, чтобы там жил кто-то еще.
А где ваши сыновья?
Работают, что ты думаешьвсе прохлаждаются, как твой кхм. У нас большой дом и большое хозяйство. И мы с этого хозяйства честно живем, а не впариваем, как некоторые, городским дурачкам «экологически чистое парное мясо» и деревенским алкашам отраву.
Вик прекрасно понимал, кого он имел в виду. Но если раньше он оскорбился бы и замкнулся, то теперь он ощутил лишь глухую усталость. Ему приходилось жить в тени своего отца, ловить сочувственно-брезгливые взгляды и еще чувствовать, как это уязвляет болезненно гордого Мартина. Вику было жаль, что все вышло именно так. Ему бы хотелось уехать куда-то, где никто не задавал бы вопросов. Никто не знал бы, чей он сын. Поэтому, несмотря на всю красоту природы и деревенскую вольницу, он продолжал мечтать о стылом северном городке, где осталась сестра.
Про это мне тоже ничего не известно, уклончиво ответил он.
Вдалеке показались желтеющие окна хутора.
Говорюхороший парень, еще и умный, усмехнулся Вячеслав Геннадьевич.
Вику в его усмешке почудилось какое-то презрительное снисхождение.
Про это мне известно отлично, без вызова ответил Вик, глядя на мужчину исподлобья. Я дальше сам, спасибо вам большое.
Приходи завтра, она тебя ждет, вместо прощания ответил он.
Наступило «завтра». И еще раз, и снова. «Завтра» для Вика было обязательным и безусловным. В семь лет ведь никто не верит, что бывает иначе, и один день сменял следующий, словно бусинка щелкала на четках.
Риша поправлялась. Теперь, когда Вик приходил к ней в гости, его кормили ужином, а вечером провожали домойотец или один из Ришиных братьев, угрюмый семнадцатилетний мальчик по имени Женя. Женя с ним почти не разговаривал, много курил и все время кашлял. Как-то он предложил сигарету Вику, и тот несколько секунд удивленно ее разглядывал, а потом начал смеяться, не в силах объяснить, что же его так развеселило. Женя, пробормотав что-то о том, что у его сумасшедшей сестрицы такие же друзья, забрал сигарету. Мартин, чье искреннее возмущение и рассмешило Вика, мрачно молчал.
Младшего брата Риши звали Денис. Сам он звал себя Нисом. Что-то было в этом имени мышиное, и что-то мышиное было в самом Нисе. Он был тихим, серым и незаметным. Движения его были торопливыми, он либо не двигался вовсе, либо все время суетился. Нис увлекался коллекционированием. Его «коллекция» хранилась в одному ему известных тайниках, хаотично расположенных по всему дому. Вик замечал в руках мальчика появляющихся из ниоткуда и исчезающих в никуда пластмассовых зеленых солдатиков, крышки от бутылок, монетки, булавки, какие-то щепки и разноцветные осколки, а однажды он видел, как Нис прятал под плинтус самого маленького бумажного журавля с подвески, которую подарил Рише Мартин.
Мать Риши была высокой, с целой гривой пепельных, как у дочери, волос. Она почти всегда молчала, говорила отрывисто, словно ей тяжело давалось произносить каждое слово. Голос у нее был хриплый и почти грубый. Женщина была постоянно занята какой-то работой и мало обращала внимание на происходящее вокруг.
Впрочем, обращать внимание было особо не на что. В доме почти всегда царила гробовая тишина, и ничто не суровый, стерильный покой. Каждый раз возвращаясь домой, Вик не мог определиться, что же ему ближестрогий порядок Ришиной семьи, или равнодушная вседозволенность его жизни. Но вечером Мартин зажигал для него лампу и открывал книгу, и ответ становился очевидным. В том доме волшебство не жило. Никому не читал истории мягкий и теплый голос, ни для кого в темноте не танцевали светящиеся белые мотыльки.
Расскажи про школу, попросил Вик Ришу в один из вечеров.
Они с Мартином не могли определиться, чего ждут от осени. Несколько раз они подходили к школеодноэтажному кирпичному зданию с большими окнами и высоким бетонным крыльцом. Вик смотрел на выбегающих из здания детей, и никак не мог соотнести это с картинкой, которую рисовали ему книги.
На учениках не было формы. Звонок, который было прекрасно слышно с улицы, мог раздаваться совсем не в то время, когда дети выходили из школы. Большинство из них были без сумок и книг.
А, нечего рассказывать, скучающим голосом ответила Риша. Ты же читать-писать умеешь?
Да, конечно
Ну считай тебе там первые три года делать вообще нечего. Ребята не глупые, просто их часто не учит никто, и они сами не понимают, зачем им это нужно все. Все работают, огороды, скотина, многие с апреля по ноябрь в школе вообще не появляются. Учителей мало очень, они уставшие сильно Но вообще есть ребята, кто сильно старается. Их учителя очень любят, никогда оценки плохие не ставят Да ты не переживай, в общем, все будет хорошо.
«Мартин, нам там кажется нечего делать».
«Да, ты, к сожалению, прав»
«Мартин?..»
«Что?»
«Ты знаешь, что, когда я буду учиться в шестом классе тебе будет восемнадцать?»на этот раз вопрос был беззлобной насмешкой.
Вик представил себе повзрослевшего Мартина, высокого, длинноносого, с рассыпавшимися по плечам каштановыми волосами, сидящим за партой среди недоумевающих подростков. Страха, что Мартин повзрослеет и бросит его, больше не было.
«Да. Это невероятно вдохновляющая перспектива», улыбнулся он в ответ, представив себе похожую картину.
А еще при школе есть театральная студия. Туда берут с четырнадцати лет, но есть курсы для тех, кто младше. Я туда обязательно запишусь, продолжила Риша.
Хочешь быть актрисой? стараясь скрыть удивление, спросил Вик.
Риша казалась ему красивой девочкой, хотя он мало что понимал в женской красоте. Ведь важно, чтобы человек хорошим был, а какой у этого человека нос и какие глаза, значения не имело. Тем более, что нос у Риши был обычный, а вот глаза удивительные, огромные и голубые. С бледной кожей и пепельно-серыми волосами, она казалась ему похожей на какое-то сказочное существо, может быть на одну из эльфиек Пологого Холма, о которых рассказывал как-то Мартин. Но вместе с тем голос у Риши был тихий, несмотря на свою непосредственность, она очень легко смущалась и, кажется, опасалась взрослых.
Хочу. Я была в театре с папой в городе, там ставили какую-то сказку, кажется, Золушку И знаешь, я спектакль совсем не помню. Я помню, как пах занавес, тяжелый такой, красный. Мне с тех пор часто снится, что я в красном бархате тону, и повсюду этот запах.
А кого ты бы хотела играть? спросил Вик, не зная, как поддержать непонятный ему разговор.
Сам он в театре не был никогда, но влюбленность в занавес представлялась ему странной причиной выбора профессии. Когда Мартин рассказывал или читал что-то о театре, Вик представлял себе огромные залы, много света, старомодно одетых людей и большую сцену. Диковатая, бледная, меланхоличная Риша в эту атмосферу не вписывалась никак. Впрочем, семилетний мальчик в искусстве понимал мало, а вот Мартин очень даже представлял себе Ришу на сцене. Только не на роскошной и светлой. Скорее это был бы уютный, сумрачный зал провинциального театра.
Я пока не знаю. Еще не определилась с репертуаром, улыбнулась Риша, ничуть не смутившись.
Я думаю, у тебя все получится, обнадеживающе соврал ей Вик.
А ты со мной в студию пойдешь?
Я?! Зачем?
Ну будешь мне помогать. Да ладно тебе, необязательно же идти в актерыпросто ты будешь ну так проводить время, неловко закончила Риша, смущенная удивлением друга.
«Мартин, что ты думаешь?»
Мартин догадывался, что семилетнему мальчику никто не предложит роль даже в подростковой постановке, а вот быть зайчиком в сказке про Колобка, где Риша будет играть лисичкукуда более реальная перспектива. И она не вызывала энтузиазма у обоих.
«Я думаю, что м-м-м друзья иногда должны идти на жертвы», ответил Мартин, представляя себя в костюме зайчика.
Ему казалось, что даже рыбка над ним смеется.
«Сходим. Может ей еще самой не понравится», с тайной надеждой предположил Вик.
«Ладно тебе, этомило. И развивает разные полезные навыки».