Мисс Мэдисон, будьте добры, спуститесь к миссис Уоркенгтон, отвлек девушку голос преподавателя.
София с волнением приподнялась. Не отойдя от своих мыслей, она недоуменно оглянулась по сторонам.
Эй, дикая, чего остолбенела? Тебя к замдиректора, раздался насмешливый голос с задних рядов.
Не обращая внимания на грубость, Мэдисон взглянула на часы, до звонка оставалось несколько минут. Она сразу собрала свои вещи и, кивнув преподавателю, выбежала за дверь.
«Так унизительно! Но вы ведь обо мне ничего не знаете. А я ничего не хочу знать о вас!» возмущалась про себя София, закапывая обиду поглубже.
Она спешила, надеясь услышать радостную новость об утверждении ее кандидатуры на место в университете. Все положенные экзамены и практические работы были сданы в срок с высоким результатом, но полное молчание со стороны администрации настораживало.
Миссис Уоркенгтон ожидала Софию не в кабинете, как обычно, а, нетерпеливо постукивая каблуками, прохаживалась у двери деканата факультета.
Вот ты где, София, строго проговорила Уоркенгтон и бросилась ей навстречу. Ну, девочка моя, ты меня порадовала!
Женщина по-дружески обняла Софию за плечи и чмокнула в макушку. От неожиданного поведения Уоркенгтон София растерянно округлила глаза.
Ты знаешь, зачем я позвала тебя?
Я только надеюсь несмело ответила девушка.
Не надейся
Сердце Софии подпрыгнуло до горла, опустилось на место и замерло.
а будь уверена! Ты зачислена на второй курс университета на факультет «Управление информационными технологиями» с правом выбора специализации и стажировки в любом из государственных учреждений Хьюстона, торжественно сообщила Уоркенгтон, светясь от радости, будто для нее устройство жизни этой студентки было делом всей жизни.
София не поверила своим ушам. От радости и чувства признательности она не сдержалась, взвизгнула и расцеловала женщину в обе щеки. Ликовала каждая клеточка ее тела. Представить только: онастудентка самого престижного университета в штате! От радостного возбуждения и сбившегося дыхания у Софии пересохло в горле. Она запрыгала на месте, как заведенная, не осознавая и половины своего счастья. Об этом еще не знали ее близкие. С какой же радостью она сообщит им эту торжественную новость. София уже представляла восторг крестной, отеческую похвалу Томаса и трогательные слезы матери в трубку и, конечно, безмерную гордость мистера Кроу.
Эй, глупышка, куда же ты бросилась? смеясь над девушкой, устремившейся к выходу, остановила Уоркенгтон.
А? Ой, простите Я от радости потеряла голову!
Тебе нужно к декану. Получишь все необходимые документы на перевод. Только веди себя скромнее, София: деканстарик строгих нравов.
София бросила сумку на подоконник у кабинета декана и, нетерпеливо одернув одежду на себе, постучала в дверь. Получив разрешение, девушка вошла внутрь. Дверь автоматически захлопнулась. Миссис Уоркенгтон с умилением покивала головой и направилась к себе. А за спиной услышала восторженный визг Софии и хохот старика со строгим нравом.
Ах и девчонка! по-доброму усмехнулась Валери и довольно заулыбалась.
***
С наступлением сентября в жизнь Софии Мэдисон влились живительные струйки вдохновения, обновившие ее душу, освежившие мысли, наполнившие оптимизмом и новыми надеждами. Вместе с новыми заботами, сменой обстановки и привычного круга людей, вернулась жизнерадостность, отошли в сторону обиды и чувства вины. София быстро адаптировалась к университетским порядкам, подстроилась под ритм новой студенческой жизни, обрела большую уверенность в себе. Однако же по-прежнему оставалась неприметной, необщительной, одинокой мечтательницей.
Финансовые дела ее семьи стали медленно, но стабильно подниматься в гору, не без усердной помощи мистера Кроу. Общаясь с матерью, София уловила в ней растущее душевное спокойствие и гаснущий огонь непримиримости с отцом. Понимание этого освободило девушку от горького осадка вины от последних тяжелых разговоров с матерью. Сердце Софии открывалось навстречу терпимости и снисходительности к отцу.
Все чаще она задумывалась о себе, о своем будущем, и все чаще ловила себя на том, что ее мысли окольными путями вновь возвращаются к ее трепетной и тоскливой фантазии. Проживая учебные будни самым привычным образомв глубоком изучении дополнительных предметов, творческой авторской разработке программ София стала замечать, что ее мысли стал отвлекать образ из прошлого, нагоняющий тоску. Постоянно ноющее ощущение одиночества, чувство собственной непривлекательности и отверженности все глубже погружали ее в фантазии о человеке, который заключал бы в себе все самое совершенное, благородное, чистое, нежное, теплое, вечное
Вместе с тем в воображении расцветали образы из самых романтических сказок и фильмов со счастливым концом. Чем больше девушка думала о необыкновенном, мудром, проницательном, без ума влюбленном в нее мужчине, тем сильнее разочаровывалась в себе и, понимала, что над ней, как дамоклов меч, висело обрекающее на вечное страдание роковое «НИКОГДА». Ей казалось, что именно сейчас она в том возрасте, когда было возможно ощутить всю полноту и безмерность любви, и тем больше недоумевала, почему жизнь не сводит ее с половинкой. Она была уверенно готова к встрече с ней.
Но каждый прожитый день забирал с собой частичку надежды, оставляя взамен суровую пустоту. Облегчение приносили встречи с братом, который всегда был чуток и внимателен к ней. Он заменил ей друзей, которых не хватало, семью, которую она оставила, и защитника, который не давал ее в обиду. Это много значило для Софии, поддерживало в минуты глубокой тоски, ободряло в растерянности, укрепляло, когда на миг иссякали душевные силы.
Все еще впереди, не вешай нос! часто повторял Брэд, глядя в грустные глаза сестры.
И она ему верила.
Эль-Пачито, июнь 1994 года
Утро выдалось солнечным, пахло свежестью и росой. Пели птицы, лошади в загонах игриво ржали от нетерпения вырваться на зеленые луга. Но в доме Дьюго пахло спиртом, отваром из трав и угнетающей разум болезнью.
Тишина. Хелен покачивалась в кресло-качалке, кутаясь в потрепанную шаль, и смиренным взглядом рассматривала лицо мужа, который лежал в постели с очередным обострением пневмонии. Она бесцельно переводила взгляд с его лица на стены, мебель, пол. Сейчас они казались ей такими серыми, набитыми грязью, заразными бактериями и насквозь пропитанными запахом пота и лекарств. В груди становилось холодно, пусто. Настолько пусто, что Хелен не чувствовала ни сердца, ни легких, даже ее дыхание было поверхностным.
Столько лет жизни было отдано иллюзии, которой она подчинила все свои потребности и мечты. Ей удалось скрыть все свои тайные желания, вычеркнуть из памяти дорогие сердцу события молодости, создать новую себя и развить чувства, которые должны были защищать ее от разочарования и сожаления. Но годы шли, а новая жизнь не приносила удовлетворения и покоя.
Ланц с каждым месяцем чувствовал себя хуже. Сердце давало о себе знать, организм ослаб и подхватывал любую инфекцию. Дьюго становился раздражительным и пассивным. Ферма держалась на плечах Хелен и наемных рабочих. Разведение скакунов остановилось, доход приносили только кукурузные поля. На жизнь хватало. И в этом досадном положении единственное, что радовало Хелен, это ее дорогие дети. Ее ли стараниями, или стараниями господа в них не оказалось ничего общего с тем, что отвергала женщина. Они не были пассивными, эгоистичными и черствыми. Все они упрямо шли к своей цели, и ничто не могло их остановить. Теперь, когда Брайан и София покинули дом, а Милинда, хоть и выбрала иной путь, но верила в свое благополучное будущее, Хелен стало жаль себя. Сколько еще было отпущено жизни? Но сколько бы и какой, она решительно уверялась в том, что не хочет доживать ее так, как это происходило уже больше пятнадцати лет.
И вчера, когда Бенджамин Логан по телефону сообщил ей, что получил приглашение на работу в клинике Хьюстона, она впала в состояние смятения и тревоги. Неодолимая тоска легла на сердце, и оно так больно сжалось, что до сих пор не отпускало. Не было сил для решительных действий, для обретения новых надежд, и те юношеские мечты уже поблекли и потеряли значение. Хелен выросла. Хелензрелая женщина. Что можно было изменить, если дорогой человек уезжал и, скорее всего, не собирался силой увозить ее с собой. А она с угрызениями совести, с громкими протестами, но уехала бы и уже не вернулась. И если бы так случилось, она была бы счастлива. Так хотелось, чтобы один раз в жизни кто-то правильно решил за нее. Соблазн был так велик, несмотря на чувство вины.
Ланц громко закашлялся в удушающем приступе и перевернулся на другой бок. Хелен одумалась, затем оживленно размяла плечи. Лучик надежды ослабил тиски, сжимавшие ее тело. Она смело поднялась, сбросила шаль, мельком взглянула на себя в зеркало и, на ходу поправляя волосы, выбившиеся из пучка на затылке, вышла из спальни.
Навстречу матери шла Милинда.
Доброе утро, мам!
Хелен с отстраненным видом кивнула в ответ и, спускаясь по лестнице, быстро проговорила:
Я ненадолго. Скоро вернусь Присмотри за отцом.
Милинда проводила мать недоуменным взглядом и пошла в комнату отца.
***
Бенджамин вертел в руках билет на утренний поезд в Хьюстон и задумчиво смотрел в окно ординаторской.
Доктор Логан, я уложила ваши бумаги, сообщила медсестра и шумно поставила кожаный кейс на его рабочий стол.
Спасибо, Глэдис. Свари-ка своего фирменного кофейку на прощание, вежливо попросил Бен.
Медсестра кивнула и вышла. Он опустился в кресло и, откинувшись на спинку, мысленно прощался с кабинетом, в котором проработал двадцать шесть лет. Через час он будет сидеть в автобусе и со скоростью безрадостно пролетевших лет удаляться от Эль-Пачито, от места, в которое он когда-то спешил, только чтобы быть ближе к женщине, которая сделала его самым счастливым, а затем и самым несчастным человеком в мире. Ее голубые глаза, смущенные, но с тайным ожиданием преследовали его на протяжении многих лет. И сейчас они были по-прежнему прекрасны, но грустны, уже не наивны, а мудры, изредка сияющие радостью
Бен вздрогнул оттого, что резко кольнуло в груди. На него смотрели эти тоскливые глаза, чуть тревожные, но с теплом, исходящим из глубины души.
Хелен! удивленно и растерянно подскочил с кресла Бен.
Хелен, одинокая, озябшая от утренней прохлады, стояла в дверном проеме и с внутренним волнением смотрела на мужчину.
Хелен, проходи, присаживайся Что-то случилось?
Бен суетливо обошел стол, заботливо отодвинул стул и коснулся кончиками пальцев плеча женщины.
Хелен прошла на середину кабинета, не отводя глаз, не обращая внимания на приглашение присесть, продолжала молча стоять и смотреть на него. Логан смотрел на нее беспокойными глазами и от волнения не знал, что ему предпринять: то ли начать разговор, хотя и не знал, с чего, то ли в неловком молчании терпеливо ждать, пока она сама проявит инициативу.
Через несколько секунд Хелен осознала неловкость ситуации и, наконец, опустив глаза, ровным тоном проговорила:
Не знаю, что тебе сказать на прощание. Наверное желаю тебе удачи Спасибо, что помогал мне и моим детям Береги их там за меня
Выговорить такие простые слова оказалось нелегко. Хелен всеми силами пыталась не выдать тоски и сожаления. А больше всего боялась нечаянно дать понять ему, что не хочет, чтобы он оставлял ее здесь одну. Но на ее лице отражалось все, что она хотела бы сказать, и все, что чувствовала. И Бен это прочел.
Оба понимали, что говорить об утраченном или о возобновлении отношений за сроком давности уже несерьезно и бессмысленно. Ничто не могло стереть прожитых лет отдельной, разной жизнью обоих. За много лет Логан научился жить один, не имея сердечных привязанностей, увлечений. И Хелен, живя за заботами о детях, муже и поместье, утратила юношескую романтичность, веру в счастливую любовь, была привязана к иным правилам и нормам жизни. Казалось, что уже ничто не могло их связывать. Но их взгляды, пересекаясь мельком то там, то тут, каждый раз будили в них тоскливое томление в теле и мыслях.
Хелен, я уезжаю в Хьюстон. Удача мне понадобится Но я ничего не забуду
Хелен молчала, тупо уставившись на подол своего платья.
Не знаю, будет ли для тебя неожиданностью, но поедем со мной? слегка дрогнувшим голосом продолжил Бен. Здесь мне нечего делать. Я долго держался на этом месте, и ты знаешь, почему
Она судорожно сжала пальцы в кулак.
Но я больше не смогу выдержать Я хочу жить, устал быть одиноким. Мне больно это говорить, но ты всегда понимала меня.
Хелен закивала сквозь слезы и часто заморгала, пытаясь высушить глаза. Бен огорченно шагнул к женщине и, не чувствуя протеста, обнял ее. Она покорно стояла в его объятиях и только тихо содрогалась при вдохе.
Хелен, милая, поедем со мной
Я не могу слишком поздно Я знаю, что виновата перед тобой. Прости меня, умоляю, прости
И тут Хелен не смогла сдержаться, обняла мужчину и разрыдалась на его плече.
Я всегда помнила о тебе, всегда, всегда
Бен тяжело вздохнул и еще крепче прижал женщину к своей груди.
Обоим было уже за сорок, но сейчас, прильнув друг к другу так близко и откровенно, они ощутили, как страстно хотят продлить это мгновение. Их любовь была молодой, наивной, но с возрастом стала только мудрее и проникновеннее.
Хелен мысленно сравнивала свои первые чувства к Ланцу и теперь с болью и досадой осознала, что это была лишь большая защитная маска, которую она проносила всю свою жизнь, состарилась под ней, потеряла легкость и вдохновение, стала зависимой и потерянной. Прощание с Логаном вдруг стало так невыносимо, что она отпрянула от него и, окинув его глазами, полными слез, прошептала:
Я люблю тебя! Но не могу
Хелен резко повернулась и быстро выбежала из кабинета, чтобы не видеть выражение лица Бена при ее последних словах. Что она «не могла», Хелен и сама не понимала: бросить Ланца и ферму, или бросить привычную, сложившуюся жизнь, или перебороть страх перед неизведанным будущим с Логаном. В свои сорок пять лет могла ли она на что-то надеяться? Ей было горько и стыдно перед собой и перед Беном и безумно жаль, что нельзя было переложить вину за сделанный выбор на кого-то, кто мог бы ее умело загладить.
***
В первый же день по приезде в Хьюстон доктор Логан ощутил былое радушие города, где он вырос, учился в школе и чуть было не женился на Хелен Мэдисон. Ностальгическое настроение с примесью печали по утраченному настигло его неожиданно, принеся с собой слабость в ногах и щемящую боль в груди. Бенджамин давно не мучил себя вопросом «как бы все могло сложиться, если бы» и до слез пробирающими фантазиями и мечтами о Хелен. Но в Хьюстоне воспоминания о взаимных страстных, всепоглощающих чувствах нахлынули с новой силой и захватили душу, медленно пожирая покой и сея тоску. Понимая, что бессмысленно впадать в депрессию или лелеять дорогие воспоминания, Бен почувствовал, что даже усилием воли не может запретить врываться в душу романтическим надеждам.
Не оставаться наедине со своими переживаниями Логану помогло то, что клиника доктора Беркли приняла его весьма доброжелательно и сразу погрузила в текущие дела. До принятия своих обязанностей Бену предложили выбрать район города, где клиника снимет для него квартиру. Однако Логан уже выбрал, где будет жить. Умирая, отец оставил ему дом на той же улице, где когда-то жила Хелен с родителями, а теперь живет ее сестра Лили Хард. Сейчас же там жил еще один дорогой Бену человечекСофия.
Бен, это ты?! обрадовалась София, узнав голос крестного в трубке. Как здорово, что ты приехал! Где ты остановился?
В тридцати шагах от тебя. Ты можешь разглядеть мой силуэт в окне. Выгляни в окно
София живо сорвалась со стула, бросив домашнее задание, которое должна была выполнить к первому занятию, и, отдернув занавеску, приникла лбом к стеклу.
Эй Я вижу тебя, озорно смеясь, воскликнула она и помахала крестному рукой. Я немедленно бегу к тебе, открывай двери!
Девушка накинула на себя первое, что попалось в руки, и пулей вылетела из комнаты.
Тетя, я к крестному! бросила она на бегу.
К кому? не поняла Лили.
Бен приехал! послышался крик Софии уже на лестничной площадке.
Пальцы ног непривычно утопали в ковровом покрытии лестницы. И только ступив в холл, выложенный холодной шершавой плиткой, почти у самой парадной двери София обнаружила, что босая. Это вызвало досаду от нетерпения увидеть крестного, но пришлось вернуться в квартиру за обувью.
Но через короткое мгновение София висела на шее Бенджамина Логана, уткнувшись носом в его теплую шею. Тот восторженно разглядывал крестницу, отмечая явные и, на удивление, приятные изменения в ее внешности.
София становилась взрослой девушкой, приближающейся к той поре, когда мужские взгляды в ее сторону были неоднозначны. Но если бы она могла преподнести себя соответственно внешней привлекательноститонкой, неуловимой, святящейся изнутри, то у Бена возникло бы тревожное ожидание неизбежного. Однако крестница, все еще рассуждая наивно и мечтательно об этой стороне жизни, не спешила осознавать себя как новую личность с широкими возможностями. В ее глазах все еще можно было поймать озорной огонек, и все же в ней появилась маленькая загадка: внутренний мир, который она уже не обнажала так откровенно, безрассудно, в который допускала с осторожностью и только самых близких людей. Многие черты характера сгладились. То безудержное, сбивчивое «тараторство», с которым девушка любила выплеснуть свои впечатления от новых событий, превратилось в живую рассудительную речь, с толком и расстановкой, с вполне взрослой оценкой и чувством реальности.