Но я не пошел наверх. Не слишком задумываясь о причинах, я понимал, что в присутствии отца нам с Максом безопасней не находиться в одной комнате.
Я побрел в гостиную. Эдди ушел с Марджори. В доме стояла тишина.
Я сел за пианино и откинул крышку. Надо мной, улыбаясь, висел мамин портрет.
Боже, как я по ней скучал. Не стоило в этом признаваться; скорбь нужно держать в хранилище. По словам тренера Брауна, мамина любовь лишь подогревала мою слабость. Смягчала. А настоящий мужчина просто не мог быть мягким.
Я положил руки на клавиши. Из-под пальцев заструилась «Павана на смерь инфанты» Равеля. Одна из маминых любимых. Я не играл ее с тех пор, как мама умерла.
Без ведома отца в колледже я брал уроки игры на пианино. Профессора сразу же хотели выбить для меня стипендию в Йельскую школу музыки и записать на все мало-мальски значимые курсы, но отец бы просто взбесился.
Так что я играл лишь по субботам для Эдди.
Не особенно сложный, напев оказался мелодичным и весьма навязчивым. Я закрыл глаза и потерялся в сплетении звуков. Вернулся назад, в то время, когда мама еще не умерла. До того, как холод и лед выжгли меня изнутри, а побои и разряды тока внушили, что я ничего не стою.
Когда последняя нота рассеялась, тепло музыки исчезло, и кровь моя снова заледенела. Даже не открывая глаз, я почувствовал, что уже не один.
Боже, потрясающе, тихо проговорил Макс. Он стоял возле двери с северной стороны, ведущей на кухню. Я не хотел подслушивать, извинился он в ответ на мой холодный взгляд.
Чем ты занимаешься? спросил я. А как же дежурство?
Обеденный перерыв, пояснил он. Ты здорово играешь. Черт, больше, чем здорово. Как профессионал. Ты играл всю жизнь?
Служащие Марша обычно не задают членам семьи таких личных вопросов.
Макс криво усмехнулся и скрестил руки на груди.
Думаю, мы знаем друг о друге больше, чем просто служащий и работодатель.
Я раздраженно взглянул на него.
Это угроза?
Он вздохнул и вошел в комнату, присел на подлокотник дивана, как прежде, с Эдди.
Просто указал на очевидное.
Повторю еще раз, чтоб все стало ясно и очевидно То, что мы обсуждали прежде, должно остаться между нами.
Так и будет, согласился Макс. Я же поклялся.
Я пробежал пальцами по клавишам пианино.
Не люблю полагаться на других.
«Преуменьшение века».
Я заметил, проговорил Макс с легкой усмешкой. Как называлась та музыка?
«Pavane pour une Infante défunte», сказал я. Равель.
Что это значит?
Танец для мертвой принцессы. Я указал головой на мамин портрет. Ее любимая, хотя мама не болела и не грустила. Ей просто нравилось, как звучит мелодия, вот и все.
Красавица, проговорил Макс. Сожалею о твоей потере. Я резко взглянул на него. Сезар сказал, что она умерла несколько лет назад, пояснил Макс.
Что еще сказал Сезар?
«Аляска? Сезар рассказал ему об Аляске?»
Да почти ничего, ответил Макс. Лишь объяснил, что у твоего отца нет жены, которая могла бы помочь за ним ухаживать.
Да, папа больше не женился. И уже не женится. Невзирая на склероз.
Он любил ее.
Думаю, да. И когда ее не стало, в нем тоже что-то умерло. В маме была доброта. И умение сострадать. Она забрала все это с собой. Я махнул рукой. Не обращай внимания.
«Боже. Что такого в этом парне? Почему я болтаю без умолку?»
Ладно, проговорил Макс, закрывая тему. В нем тоже жили добро и сострадание. Он кивнул на пианино. Когда ты научился играть?
Еще в детстве, пояснил я. Уже не помню, как учился. Как-то само получилось. Мама сказала, что я с этим родился.
А ты не хочешь выступать на сцене?
Я исполнительный директор «Марш Фармасьютиклс». В один прекрасный день возглавлю фирму.
Ты не ответил на вопрос.
Я склонил голову набок.
Ты всегда так прямолинеен?
Макс пожал плечами.
Жизнь слишком коротка, чтоб играть в игры. А вообще Я много лет обманывал сам себя, не признавал, каков же я на самом деле. Когда я завязал, то ввел для себя некое правило. Я не лгу сам и не приемлю чужую ложь. И, самое главное, не стану обманывать себя.
Меня охватила зависть. Стать настолько свободным
Я выпрямился.
У меня есть обязанности в семейной фирме. И нет времени на праздные глупости вроде игры на пианино.
Очень жаль, проговорил он, усмехаясь. Подожди, сколько тебе лет?
Двадцать четыре. А что?
Точно? Никто из моих знакомых парней двадцати четырех лет не стал бы употреблять слова «праздные глупости».
Ну, выпускник Йеля вполне мог так сказать, возразил я, не в силах сдержать улыбку.
Макс громко, хрипло рассмеялся и махнул рукой.
О, простите, мистер Йель. Беру свои слова обратно.
Я усмехнулся, и внутри скрипнули шестеренки, насквозь проржавевшие и покрытые льдом.
И все равно, играешь ты мастерски, проговорил Макс. Я бы тоже так хотел. В детстве я брал уроки, да что толку.
Великий Макс чего-то не умеет?
Он удивленно поднял брови.
Великий Макс?
Медбрат «Скорой помощи», наставник Анонимных наркоманов, который начал ухаживать за тираном и наладил связь с моим братом. Я недоуменно уставился на него. Вообще-то, я пытался тебя похвалить.
Само собой. Он начал смеяться, потом нахмурился. Постой, а как ты узнал, что я познакомился с Эдди?
Подслушивал.
И тебе это не понравилось.
Само собой.
Он снова рассмеялся, широко раскрыв рот, обнажив идеальные белые зубы.
Осторожней, Сайлас, проговорил Макс, а то весь мир узнает, что у тебя есть чувство юмора. И ширма не поможет.
Я напрягся.
Ширма?
Ага. Люди могут понять, что ты все же смертный из плоти и крови, а не промышленный полубог.
«Если бы все так и было».
Я поймал его взгляд, и лицо Макса смягчилось, будто бы он ощутил тоску, что скрывалась в моих мыслях. Готов поклясться, этот парень читал меня, как раскрытую книгу. Я попытался вернуть лицу безучастное выражение. Немного помолчав, он кивнул в сторону пианино.
Ты правда никогда не думал выступать?
Где? В зале ожидания аэропорта? Или в супермаркете?
В Карнеги-холле? предложил Макс. А когда я усмехнулся, продолжил: Смейся сколько хочешь, но играешь ты отлично.
На это нет времени. А есть обязательства. Перед отцом. Перед Эдди.
Кстати, у тебя потрясающий брат.
Да, хотя не все так думают.
Ты о ком? Скажи, я надеру ему задницу.
«Боже, Макс, не говори так. Звучит чертовски здорово».
Я прочистил горло.
Ну, о папе, к примеру.
Макс нахмурился и сполз на диванные подушки, положил руки на бедра.
Да уж, я не понаслышке знаком с отцовским неприятием. Он склонил голову набок. Ты это и так знаешь.
Мне больше не хотелось говорить ни о том вечере в машине, ни вообще о чем-то личном. Это лишь еще больше нас сблизит, сильнее, чем сейчас. А я не мог подобного допустить. Но он заговорил о защите Эдди Так что, если бы он попросил даже миллион долларов, я бы без вопросов выписал чек.
Как дела с родными?
Макс слабо улыбнулся.
На все нужно время.
Я кивнул.
Прости за ту сцену в шкафу.
Ты серьезно?
Да. Неужели так трудно поверить?
Полубоги не извиняются, улыбаясь, поддразнил Макс. Теперь ширма и впрямь не поможет.
Перестань, я резко захлопнул крышку пианино и встал. Нет у меня никакой ширмы.
Макс тоже поднялся.
Эй, я пошутил.
У меня нет времени на шутки. Перед возвращением в город нужно повидаться с папой. Он проснулся?
О, так ты здесь не останешься? спросил Макс, и разочарование, так явно прозвучавшее в его словах, повисло между нами, словно открытая дверь.
«Он хочет, чтобы я остался?»
Я захлопнул и эту дверь.
Какая тебе разница, куда я поеду?
Макс решительно встретил мой взгляд.
Полагаю, без разницы, ответил он. А что касается предыдущего вопроса Когда я видел его в последний раз, твой отец не спал. Я вколол ему двадцать пять миллиграммов Орвейла, который снижает активность болезни, но имеет довольно значительный побочный эффект
Я замахал на него руками.
Стой! Мне не нужен медицинский отчет.
Я всего лишь служащий. Макс скрестил руки на груди. Все строго профессионально. Разве ты не этого хочешь?
Я хочу Я замолчал; незаконченная фраза повисла в воздухе. Все, чего я хотел, было заперто в хранилище.
Друзья, Сайлас, проговорил Макс в наступившей тишине. Мы могли бы стать друзьями. Мы делились друг с другом слишком личным. Было бы странно даже не попытаться подружиться.
Я нерешительно взглянул на него. Макс вновь спокойно улыбался, прощая мою холодность.
От улыбки его темные глаза потеплели. Слишком хорошо было бы остаться в их отражении.
И слишком опасно.
«Искушениеэто игра самого дьявола, говорил тренер Браун. И единственный способ победить егововсе не играть».
У меня достаточно друзей.
Не оглядываясь, я быстро вышел из комнаты. И с каждым шагом вверх по лестнице, отдаляющим меня от Макса, чувствовал, как тяжелеет тело, словно наливаясь свинцом. Добравшись до комнат отца, я прислонился лбом к двери. Сказанные Максом слова проплывали перед мысленным взором, будто кто-то начертал их прямо в воздухе.
«Я много лет обманывал сам себя, не признавал, каков же я на самом деле».
Я крепко зажмурился. Это не обо мне. Все, что я выстрадал на Аляске, не могло пройти впустую.
Боже, я чуть не умер
Я вытащил телефон, чтобы ответить на полученное раньше сообщение: Приедешь сегодня домой?
Ждал отправки автоматически сформированный ответ «да».
Пока нет. Через пару дней, напечатал я.
Ответ пришел почти сразу.
Почему?
Не ответив, я убрал телефон. Просто ответа у меня не было.
ГЛАВА 7
Макс
Сайлас вновь отвернулся от меня. Второй раз за два дня.
«Это называется намек. Пора бы понять».
Я шел обедать, когда услышал звуки пианино. Музыка казалась навязчивой, но мелодичной. Она звучала в одной из десятка гостиных, имевшихся в поместье Марша. Сперва я решил, что слышу аудиозапись пианиста-профессионала. И с трудом поверил глазам, когда, выглянув из-за угла, увидел сидящего за пианино Сайласа. И дважды моргнул: парень выглядел совсем иначе. Музыка смягчила черты бесстрастно-совершенного лица, а изящные руки с длинными пальцами струились по клавишам, как вода.
Наверное, стоило тихо уйти. Но меня всегда восхищали людские способности виртуозно играть на музыкальных инструментах. Надо быть гением, считал я, чтобы так легко говорить на языке музыки.
Я глаз не мог отвести.
И не стоило меня в этом винить. Я дразнил его полубогом, но, черт возьми, Сайлас Марш и в самом деле был потрясающе красив. Подобные парни встречаются лишь в журналах, рекламируя дорогущие автомобили, одежду и парфюм.
К тому же в нем чувствовался ум. И талант. Он даже умел шутить, когда хотел. Но во всем этом ощущалось нечто ледяное. Как только я решил, что мы стали на шаг ближе, он резко отстранился, бездушный, как всегда. Почему меня это взволновало? Я напоминал себе малыша, который то и дело кладет руку на плиту, надеясь, что в этот раз она не обожжется.
«Я не обжегся. Лишь замерз».
Мое дежурство на следующий день начиналось только в три часа дня. И я решил выбраться в город. Нужно прикупить одежды, может, прихватить книжку
«И вдруг я хоть ненадолго смогу перестать думать о Сайласе».
Проведя много лет за разговорами о наркозависимости на оздоровительных собраниях, я понял: не смогу почувствовать, что и в самом деле честен в отношении чего-либо, пока не расскажу кому-нибудь об этом. Так что я принял душ, надел обычную формуджинсы, футболку, кожаную куртку. И прежде чем выйти, я позвонил Дарлин.
В Сан-Франциско я стал наставником жизнерадостной танцовщицы, избавлявшейся от пристрастия к наркотикам. По крайней мере, так предполагалось. Но Дарлин Монтгомери невозможно было не любить, и наши отношения мгновенно переросли в глубокую дружбу.
Максимилиан! воскликнула она, ответив после первого же звонка. Я так счастлива слышать твой голос. Точнее, буду, как только ты что-нибудь скажешь.
Я рассмеялся.
Привет, Дар. Как дела?
Просто класс, проговорила она. А ты чем занимаешься?
Меряю шагами комнату в огромном особняке, переживаю жизненный кризис. Все как обычно.
Черт, звучит серьезно.
Сначала расскажи о себе.
Несколько минут мы проболтали о последнем танцевальном концерте и о том, что она до сих пор в завязке, хотя прошло уже два года.
Я так тобой горжусь, признался я.
Ну, ты в этом сыграл не последнюю роль, напомнила Дарлин. Порой, если денек выдается и правда паршивым, я просто вспоминаю, как ты ждал меня на автобусной станции в тот день, когда я приехала в Сан-Франциско. И мне сразу становится легче.
Спасибо, Дарлин, пробормотал я и часто заморгал. Мне нужно было это услышать.
Что случилось? спросила она, и в голосе ее послышалось беспокойство. И что за кризис? Ты в порядке? Проблемы с мальчиком?
Ну, не совсем. Что-то вроде. Да.
Выкладывай.
Я прислонился к окну и бросил взгляд вниз, на сад, что в сияющем свете солнца казался бело-зеленым. Я рассказал, как мы познакомились с Сайласом и о том, что по воле случая оказались под одной крышей. Опустил лишь его фамилию и детали семейного бизнеса.
Итак, давай проясним, проговорила Дарлин. Ты живешь в Аббатстве Даунтон, а миллиардер, встреченный на собрании Анонимных наркоманов, находится рядом и тебя терзает. Вполне правдоподобно.
Что, перебор? спросил я. Если кто-то на вечеринке спросит, чем я занимаюсь, стоит все упростить?
Нет, приукрасить. Скажи, что работаешь на Билла Гейтса. Дарлин вздохнула. Боже, Макс
Нет, посмеиваясь, произнес я. В окрестностях Сиэтла есть и другие миллиардеры.
Скажи-ка, этот Сайлас хоть симпатичный?
Ну не урод. Вообще-то, он чертовски красив. Без шуток. Черт, я назвал его полубогом. Прямо в лицо.
Серьезно?
Промышленным полубогом, хотя имел в виду настоящего.
Думаешь, он гей? Би? Просто любопытный? Или любит эксперименты?
Не знаю, но иногда он так на меня смотрит, что я готов поклясться Я уставился в пустой белый потолок. Да нет. Просто выдаю желаемое за действительное.
Может, и нет, протянула Дарлин. Вдруг он просто сдерживается.
Вполне возможно, проговорил я. Боже, да он весь застывший, замкнутый, неприступный. И, честно говоря, просто придурок. Хотя, надо признать, он думал, что история, рассказанная им на собрании Анонимных наркоманов, так и останется в стенах той комнаты. А она маячит перед глазами в собственном доме. Я махнул рукой. В любом случае, это просто увлечение; он очень сексуальный. Так что переживу.
Ну, если ты так говоришь, с сомнением протянула Дарлин. Но ты не кажешься счастливым. И от этого мне грустно. Уверен, что все в порядке?
Я улыбнулся в трубку.
Знаешь, я люблю тебя.
Я тоже тебя люблю. А что еще? Как дела с предками?
Пройденная локация: ужин с мамой.
Дарлин издала какой-то звук, а я представил, как она резко подскочила и отвела с лица длинные темные волосы.
Черт, она наконец-то появилась? И что? Как все прошло?
Нормально, проговорил я. Не так хорошо, как хотелось бы, но и неудачной я бы встречу не назвал. Она попыталась объяснить семь лет отчуждения тем, что «все случилось так быстро».
А твой отец?
Она хотела с ним поговорить. Я сказал, что он должен мне позвонить. Я умолять не стану, я почувствовал ком в горле и закашлялся, но Дарлин все поняла.
Ох, милый, проговорила она. Ты невероятный и удивительный. И если кто-то этого не понимает, будь то хоть сам полубог, клянусь, он ни черта не стоит. Правда. Знаю, что мои слова не помогут, но
Я буду иметь их в виду.
Как бы я хотела тебя сейчас обнять.
Я тоже. Но, черт возьми, ты не хуже Опры можешь заставить людей плакать. Я тяжело вздохнул. Как дела с адвокатом Сократом?
Дарлин жила в доме Викторианской эпохи по соседству с отцом-одиночкой, боровшимся за опеку над маленькой дочкой. В типичной для себя манере Дарлин прикипела сердцем и душой к ним обоим.
Тебе лучше не знать, пробормотала она.
Потому что ты безумно счастлива? спросил я. Об этом я точно хочу знать. Мне никогда не станет хуже от твоего счастья.
Да, Макс, призналась она. Знать, что ты нашел подходящего для себя человека Ничто не может быть лучше, в буквальном смысле.
Я прислонился лбом к стеклу.
Я не такой, как ты, Дар. Я бы тоже хотел попробовать. Но сколько раз мне разобьют сердце прежде, чем я сдамся?