Вечером шла опера «Севильский цирюльник» господина Паизиелло, в которой Анюта не имела танцевальной партии, а Федькаскромное место в шестерке испанских плясунов и плясуний. Она решила, что отдаст перстенек назавтра, на утреннем уроке, и, отплясав положенное, стала собираться.
У черного входа она увидела Ваську-Беса, расхристанного и, видать, успевшего приложиться к штофу хлебного вина. Ей даже стало жаль, что Малаша, задержавшаяся наверху, не видит его таким распрекрасным.
Что ты на меня уставилась? На черта ты мне сдалась! крикнул Васька. Мы с Петром Петровичем сейчас поедем
Дурак, преспокойно ответила Федька. И подождала, пока Васька с Петрушкой уедут на извозчичьих санях куда-то в сторону Пряжкитам при прядильных амбарах жило немало женщин, готовых за скромные деньги на разнообразные услуги.
Федька пошла было на площадь, где ждали ездоков извозчики, да остановиласьвспомнила, как минувшей ночью за ней неведомо для чего гонялся Васька. В театре полагают, будто она знает, где прячется Румянцев, и с той же Анюты станется приставить к ней соглядатая. А это ни к чему.
Федька решилась повторить свой вчерашний подвиг и отвязаться от лазутчика на льду Екатерининской канавы. Она в уже известном месте съехала вниз, пошла вдоль канавыникто за ней вроде бы не увязался. И тогда она обрадовалась, но ненадолго.
Соглядатай мог оказаться умнее, чем ей казалось, понять ее маневр и побежать вдоль канавы поверху, наблюдая за ней и выжидая, пока она поднимется наверх на противоположном берегу. С другой стороны, соглядатая могло и вовсе не быть. То, что она слышала скрип шагов по свежевыпавшему снегу, на сей раз ничего не обозначалопо улице одновременно с ней шли другие люди, ведь она освободилась довольно рано, в такое время, когда добродетельные мещане еще не лежат в кроватях и на лавках.
Обдумав все это, Федька повторила вчерашний фокусвыбралась на тот же берег, откуда отправилась в путь, и пошла обратно к театру. Это был крюк немалый, и лунане самых подходящий фонарь для ночных странствий, но Федька лишь однажды поскользнулась так, что чуть не шлепнулась.
Она увидела то, чего видеть не хотела бы, и лунного света как раз хватило, чтобы заметить три цепочки следов. Кто-то подошел к месту спуска, потоптался там, но вниз не поехал и вернулся обратнотуда, где улица была растоптана. Первая цепочка былаот Федькиных валенок, вторая и третья принадлежали незнакомцу, и не нужно было пресловутых семи пядей во лбу, чтобы опознать в нем танцовщика: широкие ямки от валенок глядели носами в стороны. Вряд ли кто-то из здешних мещан нарочно воспитал в себе балетную выворотную поступь.
Та-ак сказала Федька.
Она видела, как Васька с Петрушкой укатили, горланя невообразимую похабень. Стало быть, вчера Васька не солгал? Стало быть, искренне хотел помочь, оттого что ненавидит доносчиков?
Могло ли быть такое диво в береговой страже?
Тот, кто вторую ночь подряд выслеживал Федьку, решил не показываться ей на глаза, и ушел восвояси. Но ктои для чего? Только ли затем, чтобы открыть убежище Румянцева и доложить начальству?
Та-ак, повторила она, усердно размышляя. Это мог быть некий доносчик, имевший только эту цельи никакой более. Это мог быть человек, посланный Анютой, хотя вряд ливчера ей еще не нужно было срочно мириться с откупщиком. Это могли быть вообще два разных человека: вчерадоносчик, сегодняАнютин соглядатай. И, самое скверное, это могло быть как-то связано с убийством! Неведомо, где был Санька в ту ночь. Может, что-то видел, что-то понял. И теперь сообщник убийцы или даже сам убийца, хочет до него добраться.
Федька подняла голову и увидела среди голых ветвей большую оловянную луну, которая словно бы свила себе гнездо и устраивается там на ночлег. Только луне Федька и могла задать вопросыона-то видела, кто крался, позабыв о своей танцевальной походке. Больше обратиться не к комуона росла сиротой. Мать умерла вскоре после ее рождения, Федьку сперва растили дед с бабкой, но бабка не на шутку разболелась, и девочку отвезли в Москву к какой-то бездетной тетке, женщине доброй, хотя и удивительно бестолковой. Потом, когда ей было уже лет восемь, ее вернули в Санкт-Петербург и взяли в дом брата ее отца. Они оба служили в фигурантах, Антон и Иван Бянкины. Потому-то Федька и попала в танцевальную школу, а вскоре после этого спьяну упал на улице зимней ночью и замерз насмерть отец. Дядя после того прожил недолго, а его вдова, выходив лежавшую в оспе Федьку, сочла свой долг исполненным, вышла замуж за пожилого чиновника и уехала с ним в Калугу. Вот разве что покойный дед с ней возилсятот, что оставил полдома и кучу старинных книг. Летом Федька у него живмя жила, да и в прочее время часто прибегала и оставалась ночевать. Дед когда-то служил музыкантом и любил потолковать о высоком искусстве. Книги хранились на Васильевском острове у давнего его приятеля Устина Карповича. Тот был старик разумный, да хворыйтоже не защитник
Нет! сказала Федька. Если Саньке угрожает опасностьона даст круг в сотню верст, до самого Кронштадта по льду врагов доведет, а любимого не выдаст! Вот только бегать по льдуневелика наука, а с кем бы посоветоваться? Дуня к ней благоволит, но если речь зайдет об убийце, который выслеживает Саньку, убийцы она, скорее всего, испугается. Как же быть?
Федька петляла битых полтора часа, дважды выходила на Нев ский, наконец, оказалась у Шапошникова, уверенная, что следы запутала основательно. Ее впустил, как обычно, Григорий Фомич, поворчал, ушел, через полчаса принес кувшин с горячей водой и медный таз. Это было кстатиФедька еще спросила мыло, мочалку, и быстренько вымылась на сон грядущийчтобы не успел остыть чай в кружке, к которому полагался пирог с грибами.
Потом она легла, вытянулась, закрыла глазано сон не шел, зато началась беседа с незримым Санькой.
«Я тебя не выдам, мысленно говорила Федька, я все сделаю, я пойму, кто за мной ходит, и деньги заработаю, и с девками договорюсь, чтобы тебе оправдаться, все для тебя сделаю, все, и ты поймешь и я скажу вслух наберусь мужества и скажулюблю, люблю, люблю и все вмиг переменится!»
От таких мыслей вместо сна приходит хмельное настроение, хочется ощутить связь между двумя сердцами чуть ли не как струну, которую можно подергать, и послать сигналблик света, долгую ноту, и получить обратно. Федька маялась, маялась, и вдруг открыла способ дать знать о себе любимому.
Она прокралась в гостиную, где стояли клавикорды, и одной рукой наиграла мелодию того самого танцадуэта Прометея и Пандоры. Мелодия родилась сразу и без ошибок. Федька поняла, что она полетела к Румянцеву, что прилетела, что прикоснулась, и тогда лишь смогла заснуть счастливым, невзирая ни на что сном.
Глава десятая
Летний дворец, который звали еще Деревянным, был дворцом-призракомзаброшенным, ненужным, несмотря на свою необъятность и обветшавшую роскошь. Строил его для государыни Елизаветы еще сам Бартоломео Франческо Растрелли.
Он не жался и каждый вершок не считалдворец вышел просторный, с огромным двусветным залом, великолепными галереями, в том числе и перекинутой через Мойкучтобы Елизавета Петровна могла ходить гулять для разнообразия в Летний сад, хотя и у самого дворца, перед главным фасадом устроили великолепные фигурные цветники, высадили подстриженные деревья, соорудили фонтаны, и получился хотя невеликий, но ухоженный парк.
Государыня Екатерина Алексеевна жить в этом дворце летом не пожелалас ним были связаны печальные воспоминания. В Летнем дворце она родила сына, которого у нее тут же забрали, с триумфом унесли в покои Елизаветы Петровны, а она, мать, лежала одна, беспомощная и забытая, на растерзанной постели, не у кого кружку воды попросить.
Растреллиево творение считалось двухэтажным, первый этажкаменный, второйдеревянный, с высокими большими окнами. Был и третийвроде чердака. Когда-то решено было красить здание в розовый цвет, но уже давно его не обновляли, стены стояли облупившиеся, из многих окон пропали стекла, воры понемногу растаскивали и печные изразцы, и наборный паркет, не говоря уж о зеркалах.
Дворец с парком и прилегающими землями занимал огромную площадьмеж Фонтанкой, Мойкой, Итальянской улицей и Екатерининской канавой. Вдоль Фонтанки еще уцелел старый фруктовый сад, но строения Слонового двора погиблидавно уж не было деревянного спуска к речке, по которому водили слонов купаться их смотрители-персы. Для персов выстроили тут же особый дом, назвали его Караван-сараем, и он тоже уже пришел в совершенную ветхость.
Мимо этого дома, сущей развалины, и катили санки, а в них сидели Санька и Никитин. После гостиной госпожи Фетисовой они успели заехать домой, взять фонарь, корзину, обвязанную холстинкой, и переобуться, поскольку предстояла, как предупредил Никитин, беготня по снегу.
Во дворце еще живет кое-кто из служителей, рассказывал Никитин, но это ненадолго. Сказывали, его хотят разобрать. Подумай самстолько места пропадает, а столица-то растет, земля дорожает.
Что нам тут надо? спросил Санька.
Навестить надо одного человечка. Ты как, не труслив?
Нет, ответил Санька.
Приехали. Тогдадержи.
И Никитин выдал фигуранту большой охотничий нож.
Это еще зачем?
А затем, что сильфы вышли на охоту. Пахомыч, жди нас тут, сказал Никитин крепкому тридцатилетнему детине, из тех гордых столичных извозчиков, что нанимаются помесячно за сорок рублей и еще не всякого согласятся возить. Не скучай! Идем, Румянцев. Нам нужно забраться в эту храмину с заднего крыльца. Слушай меняколи увидишь что странное, отойди, гляди издали. Заметят тебяскрывайся. Нападутубегай. Придется отбиватьсяне коли, а отмахивайся, режь руки, одежду, образину. Покойники нам не нужны, а меченая образина, как у господина Орлова, пожалуй, пригодится.
От таких поучений Санька онемел. Он не имел привычки носить при себе оружие и сдуру сунул нож в карман острием вниз.
Здание окружали сугробы, Никитину до пупа, но дорожка от Караван-сарая к черному ходу была протоптана. В верхнем этаже и на чердаке тускло светилось вразнобой несколько окошек.
Они дров не покупают, а стенки выламывают. Погоди, эта хибара непременно кому-нибудь на голову рухнет, предрек Никитин. Бери корзину, ступай вперед, выходи на тропку, я за тобой.
Санька невольно усмехнулсяНикитин нашел применение его высокому росту; сам-то, чай, сразу увяз бы в сугробе.
Сегодня тут будут чудеса, продолжал Никитин, бредя за Санькой по снегу, который так и разлетался, взрываемый длинными и сильными ногами танцовщика.
Отчего сегодня?
Оттого, что в столицу вернулся некий гвардейский офицер, по прозванию Орест Ухтомский. Я про это слышал в фетисовской гостиной, оттого мы и сбежали. Ты его не раз в своем театре видывал.
В партере много гвардейцев бывает.
А ты припомни
Не припоминаю.
Ну, может, завтра или на той неделе я его тебе покажупризнаешь.
Крыльцо, к которому они подошли, имело жалкий вид. Не то что парадный входшироченная двухмаршевая лестница, которую завалило снегом так, что она походила на выросшую возле дворца гору.
Осторожнее, предупредил Никитин. Это старичье тут прямо у стенки гадит. То-то весной будут ароматы.
Ты тут уже бывал? спросил Санька.
Бывал, конечно, я всюду нос сую. Сейчас войдем и фонарь зажжем.
Дворец был огроменСаньке показалось, что прошли по нему не менее двух верст, подсвечивая дорогу фонарем. Словно путешествие на тот светв мир, обитатели коего уже лежали в могилах. Залы и анфилады, лестницы узкие и широкие располагались в причудливом порядке, иногда Никитин из баловства освещал потолки, на коих нарисованы греческие пейзажи с храмами, рощами, полуголыми нимфами и купидонами. Кое-где попадалась мебель, еще не угодившая в печки, набрели на старую шпалеру с преогромным букетом цветов, увидели в углу позабытые клавикорды.
Разве нельзя было войти с другого конца? спросил Санька.
Можно, да я люблю тут прохаживаться. Прямо готический романты читал «Защитника добродетели»?
Нет
Ты что-либо вообще читал?
Мне недосуг. С утраурок, занятия, репетиции, потом перед представлением полезно поспать, а после представления тоже не до книг, объяснил Санька. Это было не совсем правдойсвободное время найти можно, и не каждый вечер представления. Но чтение для него обременительно.
Стой
Никитин втащил Саньку в узкую дверцу, которая когда-то, прикрытая шпалерами или гобеленами, была потайной. Оба прислушались. Сверху спускался человек, медленно, неровной поступью. Он незримо прошел по анфиладе, стуча палкой, и пропал.
Здешний, сказал Никитин. Лакей какой-нибудь отставной или истопник. Их отсюда пока не гонят. А теперьсоберись с духом
Следующим помещением, куда они попали, была домовая церковь, когда-то великолепная, с позолоченным иконостасом, с дорогими образами, теперьзаброшенная. Один иконостас осталсяразорять его ни у кого рука не поднялась. А паникадило сняли и унесли, напольные подсвечники также.
Почти пришли, прошептал Никитин. Вид разоренного храма даже его лишил ненадолго веселости.
Они пересекли церковь наискосок, Никитин отворил неприметную дверь, за ней был узкий и короткий коридор, куда выходили еще две двери. В одну он постучал условным стуком. Она отворилась.
Здорово, Потап Ильич, приветствовал Никитин обитателя темной комнатушки. Вот мы тебе провиант принесли, на два дня хватит.
Заходите скорее, ваши милости, нечего жилье выстужать, отозвался бас.
Ты что в потемках сидишь? спросил Никитин, вталкивая в конурку сперва Саньку, потом войдя и сам. Может, у тебя тут баба?
Баба!.. от этакого предположения бас расхохотался. А что? Когда бы сама пришлая б ее не выгнал. Так ведь не приходят, стервы.
Держи провиант и докладывай.
Ничего не было.
Какничего?
А такбатюшка наш только в храм выходил, служил, туда стариков человека три сбрелось, нудля них. Потом ему просвирня Марковна узелок с просфорками да ковригу хлеба по старой памяти принесла, ругалась оченьсидит по уши в грязи. А кому у него блеск наводить? Попадья-то еще когда померла? Чуть не при покойной государыне.
Вот упрямый черт! даже с неким восхищением произнес Никитин.
Ты сдурелпопа чертом честить?
Вот, Румянцев, всем нам образец, Никитин повернулся к Саньке. Жил себе батюшка, в штате домовой государыниной церкви состоял. Дворец пришел в запустение, всех в другие места отправили, старых и бездетныхпо богадельням, а этот остался. Я, говорит, своего храма не брошу. Я при нем сколько лет состоял, при нем, говорит, и помру. А смерть, говорит, если застанет в облачении и в алтаре, так то мне будет награда от Бога.
Норовистый старчище отец Мисаил! подтвердил бас. И точно тут помрет. К нему уж приходили из епархииты, говорят, не крестишь, не венчаешь, не отпеваешь, отдай церковную книгу, помрешьпропадет ведь, непременно на растопку пустят. Уперсянет, да и все тут!
А ты почем знаешь? Выспросил кого?
Я вчера со здешним жителем Мирохой сошелся. Я ему стопочку налил, он мне полночи городил дребедень. Он сам из кухонных мужиков, а когда определили в богадельнюсбежал. Я, говорит, человек пьющий, но меня сама государыня помнит и в обиду не даст! Меня, мол, отсюда не погонят. А в богадельне тоска и от присмотра никуда не денешься.
Санька слушал, но не вникал. Он опять осознал нелепость своего положенияобстоятельства мешали душе скорбеть. Как вышло, что его загнали сперва в гости к госпоже Фетисовой, где он чудом избавился от чтения стихов? Как вышло, что он поехал в Деревянный дворец? Никитин тащил его и подгонял, а кто послал самого Никитина? Ведь было же над ним начальствотот черный господин с сопливым носом, что ли?
Вместо того чтобы искать, найти и припереть к стенке красавчика Сеньку, он шатается по огромному заброшенному дворцу и слушает про неведомого батюшку
Точно ли никто за эти сутки не приходил к нему? спросил Никитин.
Точно так. Я для того и сижу тут в потемках, чтобы увидеть и услышать, коли кто идет.
А чем развлекаешься? Богу молишься?
Да песни пою, несколько смутившись, признался бас.
От твоей глотки как бы стекла не повылетали.
Я тихохонько
Итакчто мы имеем? Днем отец Мисаил бывает в храме, посетители к нему приходят, вот, просвирня была. А как стемнеет? Один сидит?
Один, да я за стеной, и слышу, когда кто через храм идет. Коли чтоя тут же прибегу да криком всех соберу! похвалился бас.
А спишь когда?
Сегодня заснул, как он спозаранку служить пошел. Я, ваша милость, честно хлеб свой зарабатываю! обиделся бас. Велено батюшку стеречья и стерегу!