Никитин, поклонившись, насколько позволял экипаж, выскочил, Санька остался.
Господин Морозов, я обо всем догадалась. Знайте, я друг ваш, и хочу на деле доказать свою дружбу, быстро сказала Лиза. Вы влюблены в девицу Васильевуя доставлю вам способ видеться с ней! Ну, целуйте руку!
И когда Санька, поцеловавший надушенную руку вполне искренне и с радостью, вышел вслед за Никитиным, Лиза тихо засмеялась:
Теперь ты мой, голубчик. Теперь ты знатно со мной расплатишься за каждое рандеву
Глава шестнадцатая
Санька всем телом и всей душой чувствовалначинается новая жизнь. Конечно, Марфинькабогатая невеста, и за фигуранта ее не отдадут. Но ведь любит! Значит, можно увезти и обвенчаться где-нибудь по дороге в Москву. Да и не век быть фигурантом. Вон, сыскался покровитель, оделкак придворного щеголя, перстень подарил. Может, Бог даст ему хорошо услужить, так и деньги будут.
Казалось бы, совсем недавно рыдал о Глафире. Но, видать, плохо сам себя знал. Глафира была грезой прекрасной, недосягаемой, и не о нейо себе, дураке, рыдал, лишившемся грезы. А тутшестнадцать лет, розан цветущий, нежные неопытные губки! А сколько Анюте? Двадцать пять? А Глафире сколько было? Двадцать три, двадцать четыре? Рядом с ней всегда был бы младшим, мальчишкой, которым можно командовать А тутон сам старший, онмужчина!
Как-то так вышло, что ни разу он никого не учил целоватьсядо этих волшебных ледяных горок, никогда не высматривал девочку, а все попадались женщины старше двадцати.
Нужно было с кем-то поделиться счастьем! Да не с Никитиным жеязвить начнет. Куда ему девиц соблазнятьон и до уст не допрыгнет, а языкаст не в меру. Да и завистлив, сдается, ишь как поглядывает. Понял, понял, чем Санька занимался с Марфинькой.
Они пришли домой, и Келлер учинил допросчто да как. Никитин отвечал уклончивохотел, видно, обсудить новости с товарищем наедине. Санька не возражалон очень смутно представлял себе всю интригу, да и представлять не желал, душа была полна того полета, тех поцелуев
Он пошел к себе в комнату, переоделся, чтобы за ужином не измарать дорогого наряда, расчесал волосы. Пудру из них выбить не удалось, но голова хоть малость потемнела. На столе громоздились стопки блинов, стояли горшки с вареньем, плошки с икрой, миски с нарезанной рыбой и со сметаной. Посередке возвышался недавно купленный самовар с неисправным краном, под который подставили чашку. Нашлось место и для водочного штофа.
После вчерашнего чревоугодия наслаждались в меру. Келлер все больше вспоминал, какие знатные блины едал десять лет назад в Москве. Никитин баловался, сворачивая из блинов всякие загогулины, и утверждал, что помещать блин в рот надобно икрой вниз, дабы давить ее языком и наслаждаться.
Поужинав, Санька встал в столовой у окна, смотрел на белый пейзаж, улыбался и мысленно посылал Марфиньке одно-единственное слово: «люблю».
Шел бы ты, сударь, спать, сказал ему Келлер. А ты, Григорий Фомич, вели на поварне приберечь блинов для госпожи Бянкиной. Пусть накроют горшком да оставят в печи.
Тут только Санька вспомнил про Федьку. Это было радостное воспоминаниевот кто все поймет!
Она приехала из театра поздновсю масленичную неделю давали комические оперы и балеты, фигурантов занимали каждый вечер, а до представления она еще успела побывать с Бориской и Малашей на дневном концерте. Никитин и Келлер пошли в рабочую комнату искать какие-то бумаги, и Санька проскочил к Федьке, застав ее, когда она уже возилась со шнурованьем.
Пойдем, тебе блинов оставили, сказал он. И простых, и красных, и яичных, и с припеком. Еще, поди, горячие! А хочешь, я велю, чтобы прямо сюда подали?
Дня два назад в палевую комнату принесли старый туалетный столик, хитро устроенный: на трех тонких гнутых ножках, в виде треугольника с закругленными углами. Его прикрепленная петлями столешница, если ее поднять и прислонить к стене, оказывалась зеркалом фигурной формы. В боках были почти незаметные дверцы. Федька еще не успела выставить на него свои пудреницы и притиранья. Санька побежал на поварню и сам явился с подносом, на котором стояли две тарелки с двухвершковыми стопками и плошки с вареньем. Поставив их на треугольную столешницу, он сбегал за двумя кружками горячего чая.
Федька еще никогда не была так счастлива.
Ты вообрази! весело рассказывала она. Я сегодня в свите Париса танцевала! Тебя нет, Сенька пропал, Шляпкина нигде найти не могут, Вебер повел меня к господину Канциани, и тот велел выходить в мужской партии! А тамамбуате, помнишь? Я только-только успела с Петрушкой и с Васькой пройти этот выход, они диву давалиськак у меня ноги поднимаются. А там же еще надобно поочередно пируэты крутитьпомнишь? Так я на радостях двойной пируэт скрутила, не хуже Васьки! Как это здорово, когда на тебе нет юбок! Кабриоль впереднога открывается вверх, ничего не мешает!
Федька совсем ошалела от восторга, все счастье, какое только могло быть в жизни фигурантки, разом на нее обрушилось. Румянцев суетился вокруг, разбирал блинные стопки, предлагал варенье, улыбался, и ничего лучше она даже вообразить себе не могла.
Как будто они повенчались и зажили своим домком, друг о дружке заботясь, друг дружку лелея и ублажая. Как будто она носит дитя, и его трогательная заботасразу о двоих
Как в театре? спросил он. Новостей нет?
Масленица, полиции не до нас. Сам знаешь, сколько сейчас всяких безобразий, ответила Федька. Потом, я чай, в первые дни Великого поста тоже будет не до нас. А ты ешь, ешь! Я одна столько не осилю!
Я на ужин более полусотни съел, похвастался Санька. Сметану мазалвот так!
И показал пальцами, каков был сметанный слойчуть не в полвершка. Федька засмеяласьона радовалась, что любимый получил такое удовольствие от масленичных лакомств.
А ты что днем делал?
Я? Мы к ледяным горкам ездили.
Катались?
Катались, тут Санька ощутил некоторую неловкость. Он вдруг понял, что рассказывать о поцелуях не надо, никому и никогда.
Хорошо тебе, позавидовала Федька, сворачивая два блина и подхватывая краем трубочки ком плотного варенья. Я бы тоже покаталась, а уж не успею. Много там народу?
Много, вся лестница занята и внизу стоят, ждут очереди.
С кем ты катался?
Вопрос был невинныйв конце концов и двое мужчин могли преспокойно сесть в санки, и к какой-нибудь замужней даме Саньку могли приставить кавалером. Но он вздрогнул, смутился и выпалил самое глупое, что только мог:
Не все ли равно? Катался и катался
Федька удивиласьотчего ответ столь сердитый? И что-то словно иголочкой душу кольнулорадостному вечеру грозит беда.
Ну, катался и катался, повторила она. Жаль, что меня там не случилось
Этот намек на возможные поцелуи в санках все и погубил. Целоваться с Федькой он не желала если и был миг, когда такое желание возникло, так он убит наповал иными мгновениями! Федька еще продолжала макать блин в варенье, а Санька уже отвернулся, уже нырнул в дивные воспоминанияи вдруг улыбнулся, как дитя.
Как там было славно, сказал он не столько Федьке, сколько самому себе. Как славно
Федька знала, что он исполняет поручения сильфов, и повода для столь радостных улыбок не видела. Неужто та женщина, к которой он ездил в гости, привела любимого в такое неземное состояние? Но сам же говорилтолста, неуклюжа!
Вы там угощались? спросила Федька. Хоть сбитню выпили?
Что, сбитню? Нет Если бы ты только вообразить могла, как там было славно!
Воспоминания обрели плоть, жар, аромат, на губах затрепетали те поцелуи
Так расскажи!
Этого не рассказать! Федька, ты не воображаешь, как я счастлив!
Внезапная перемена в поведении фигуранта Федьку озадачила: только что простой вопрос его смутил, а теперь вдруг родился неимоверный восторг.
Да я вижу, ответила она и положила на тарелку недоеденный блин. Ты все ж расскажи, порадуемся за тебя вместе. Ты же знаешь, я ну я всегда бываю за тебя рада
Знаю, знаю Но этоэто такого со мной еще не бывало и, набравшись мужества, он выпалил:Федорушка, голубушка, я влюблен!
Кто она?! вскрикнула Федька.
Ты ее не знаешь, она не из наших! Оналучшая в мире, онаангел, понимаешь, чистый ангел! Я не знал, что такие девушки бывают!
Федька окаменела.
Я раньше не понимал, что такое любовь, ей-богу, не понимал! Теперьпонял!
И онатоже? едва выговорила Федька.
И она. Ей шестнадцать, и ее еще никто не целовал, япервый! Ты вообразить не можешь, как это! Я одного желаювновь ее видеть, я на все ради этого готов!
А я? плохо соображая, спросила Федька.
Чтоты? Ну, ну ты же понимаешь
Я ничего не понимаю.
Санька на всякий случай отошел подальше. Он знал, что Федька его любит, это весь театр знал. Но как быть с этой любовьюон понятия не имел. Принять еенелепость И одно делополучать маленькие презенты от женщин, пока твоя душа гоняется за несбыточным, а плоть утешается с Анютой. Другоекогда появилась Марфинька, когда других женщин и девиц в мире не осталось, а есть только она.
Я люблю ее, сказал Санька. И она будет моей женой.
Она?
Да.
Саня ты, пожалуйста, уйди, уйди, слышишь?
Румянцев выскочил из палевой комнатки и вздохнул с облегчением. В конце концов ему не в чем было себя винитьон ничего Федьке не обещал и сказал чистую правду.
Она осталась и несколько минут бессмысленно смотрела на тарелки с блинами. Больше всего хотелось, чтобы жизнь кончиласьпрямо сейчас. Усилие волии все, и нет ничего.
А она все не кончалась
Вдруг Федька поняла, что ненавидит блины. И простые, дырчатые, и яичные, и красные, с гречневой мукой! Она захватила их сразу с двух тарелок и метнула в дверь. Блины шлепнулись на пол. А она оглядела стол, словно бы в поисках иного предмета для ненависти. Слез не былобыла неимоверная обида, злость и отчаяние. Такие, что любой ценой нужно было от них избавиться! Невозможно жить, когда украден смысл жизни.
Но жизнь длиласьеще минуту, еще две минуты, еще три, и стало ясно, наконец, так просто она не кончится. Нужно как-то ей помочь, чтобы она ушла. Нужно хотя бы выйти из дому, не одевшись, а потом шагать, и шагать, и шагать, обнимая себя руками, и упасть в снег, и потерпеть еще немного.
Федька представила себе это смертное шествие по Садовой, мимо Апраксина двора в сторону Коломны, все прямо, прямо, туда, где еще не бывала, куда-то к устью Невы и по льдув сторону Кронштадта туда-то уж точно не дойдет вот и прекрасно, что не дойдет!
Она вскочила, желая отправиться в этот путь и оставить за спиной все, все, не только Саньку! Ее старая шубка висела на спинке стула, Федька схватила шубку, накинулаи, осознав нелепость этого, расхохоталась. Шубка полетела на постель.
Федька встала, как вкопанная, и одно слово прозвучало в головеприказ надзирателя Вебера: «Занавес!»
Да, занавес, занавес. Опера исполнена до финальной сцены, после которойтолько бестолковая «пантомима-балет для разъезда карет». Занавес. Комическая опера отзвучала. Юные любовники идут под венец, старая разлучницав монастырь что-то такое было однажды Но завтра вывесят другой задник со скалами, равнинами и водоемом, выставят другие декорации. Такого не бывало, чтобы опера завершиласьи актеров выгнали, а театр подожгли.
Осознав эту простую истину, Федька задумалась. В голову пришла разумная мысльнужно сотворить такое, чтобы возвращение к этой проклятой любви сделалось невозможным. Лучше всегопопросить летучих сильфов (к Богу с такой просьбой обращаться нехорошо), чтобы унесли Саньку в Америку, и он никогда оттуда не вернулся. Был бы жив, счастлив, танцевал быи никогда не появился в Санкт-Петербурге, ведь уехать в Америкувсе равно что на тот свет переселиться. Или самой туда умчаться а почему бы нет?.. Разве там не надобны танцовщицы?..
Америку Бянкина знала по театрубегала с Малашей, Натальей Макаровой и Петрушкой-лентяем в немецкий театр смотреть комедию господина Кумберланда, переведенную с аглицского, о диком американце. Сей герой, простодушный до изумления, пылкий и ветреный, но вместе с тем добродетельный, являлся в Лондон, разоблачал мошенников и, наконец, удачно женился. Коли все в том государстве таковыотчего ж туда не поехать?
Федька вовремя вспомнила, что на дворезима, и уплыть раньше мая она не сможет. А нужно немедленно предпринять нечто решительное и роковое, чтобы обратного пути не было, чтобы выкинуть из жизни Румянцева, как выкидывают за дверь нашкодившего кота. Что ж остается? Сибирь разве?
Географию Федька знала примерно так же, как пресловутый Митрофанушка в комедии господина Фонвизина. Может, чуть получше, ведь действие многих опер и балетов происходило то в Греции, то в Риме, то в Париже, то даже в Альпийских горах. И, хотя душа рвалась прочь из ставшего ненавистным Санкт-Петербурга, уже очухался от потрясения и подал голос рассудок. Нельзя никуда уезжать до Великого поста, напомнил он, ведь впереди последние масленичные представления, и Федьке надлежит танцевать, танцевать, танцевать, улыбаясь публике, наполняя радостью каждое движение!
Она вздохнулаотчего человек в сем мире вечно связан по рукам и ногам? Отчего душа заперта в теле и не может умчаться? Отчего любовь не делает носительницу свою красивой? Неужто она до того гадка и уродлива?
Федька села к туалетному столику и увидела себясвечной огонь делал ее, как всех женщин, красивее, а мрак разглаживал кожу. Она приехала из театра намазанная и напудренная, оспенные щербинки были почти незаметны. Да, но тойшестнадцать лет, и она подарила Саньке первые свои поцелуи! На одной чаше весовмноголетняя преданность, на другойполдюжины поцелуев, и другая перевесила!
«Нет, подумала Федька, нет, никаких Америк, а для женщин, потерпевших крах, есть девичьи обители! Туда и фигурантку из Большого Каменного возьмут, Господь никого не оттолкнет!»
В палевой комнатке был и образ в углу, Богородица с Младенцем, старый уж с неразличимыми ликами и потускневшим окладом, величиной с две Федькины ладони.
Она опустилась на колени. Вот сейчас и нужны слезы, чтобы молитва прозвучала, прозвенела, в небо вознеслась на крылах чистейшей искренности! Но не получалось. Ни слез, ни молитвы, ни истинного желания посвятить себя Богу ничего все украдено, все украдено
Однако и желание молитвы приносит плоды. Мысль, возникшая в голове, зародилась не тамдо такой возможности Федька бы не додумалась. Кем-то вложенная в ее сознание стала единственным спасением!
Теперь фигурантка знала, как поставить нерушимую стенку между собой и Румянцевым, куда сбежать от несчастливой любви.
Она вскочила с колен и выбежала в коридор. Нужная комната была в другом крыле зданиячтобы попасть туда, следовало пересечь гостиную. Там горел свет и сидел перед клеткой с попугаем незнакомый мужчина в шлафроке. Он занимался важным деломобучал птицу новым словам.
Ну, давай еще раз, Цицеронушка, просил он. Ромашка амурчик! Ромашка амурчик!
Спр-р-р-раведливость востор-р-р-р-ржествует! отвечал попугай.
Федька порадовалась, что на ней одни чулки, и проскочила беззвучно из двери в дверь.
Идя по коридору, она заглядывала всюдукроме рабочей комнаты. Приходилось действовать медленночтобы петли скрипели как можно тише. Наконец нашлась необходимая дверь. Она была во мраке окантована четырьмя тускло-светлыми полосками. Федька перекрестилась и вошла.
Вы, сударыня? удивился Шапошников. Он уже собирался лечь, сидел на кровати в черном шлафроке и красном ночном колпаке.
Его комната была обставлена страннодля работы и утреннего туалета служил дорогой стальной складной столик тульской работы, а при немдва складных ажурных кресла, тоже из полированной стали. И стол, и кресла на колесиках, совсем неподходящая для спальни мебель. На комоде стоял большой, весь в искрах, ларецтакже стальной, и отделанный тем же металлом диамантами. Множество шариков, не более горошины, ограненных и привинченных, сверкало на вороненом фоне стенок и крышки. Как раз ларец Федьку не удивилсталь была в большой моде, и даже пуговицы щеголи носили стальные.
Но фигурантке было не до обстановки.
Простите меня, Дмитрий Иванович, сразу заявила она. Вы были правы, а янет.