Когда сели за стол, выяснилось, что Бориска принес за пазухой. Это были исписанные листы, среди которых помещалась толстенькая книжица.
Опять совета жаждешь? спросил Шапошников, глядя на бумаги, выложенные между блюдом с нарезанным холодным мясом и другим блюдом с немецкими сосисками (пряники оказались выдумкой хорошего хозяина, у коего в любое время сыщется, чем гостей попотчевать).
Жажду, Дмитрий Иванович.
Замысел твой мне приятен, только проку от него будет мало. Ты ведь пишешь про тот нелепый балет, который у нас сейчас имеется, а надо бы написать про инойкоторый должен быть. В котором никто не выйдет на сцену плясать в маске. То бишьисправлять нравы обращением к идеалу. Угощайтесь, сударыня, сейчас поспеет чай.
Но есть персонажи, которые требуют масокэто фурии, тритоны, ветры, фавны. Какой же тритон с человеческим лицом? спросил Бориска.
А отчего бы нет? вопросом же отвечал Шапошников. Мир изображался в виде вставшей дыбом географической карты, и его одежды украшались большими надписямина груди «Галлия», на животе«Германия», на ноге«Италия», и наше счастье, что в Парижской опере смутно представляли себе, что есть Россия, страшно подумать, куда бы они ее поместили. Или вот Музыкаона являлась в кафтане, исчерченном нотными линейками, и со скрипичным ключом на голове. Это были аллегории, достойные того века, но для нас они грубы. Если выйдет красивая девушка с лирой в рукахмы поймем, что это Музыка, и без скрипичного ключа. Мы поумнели, сударь!
Откуда вам все сие известно? удивился Бориска.
Я читал «Письма» господина Новерра.
Вон оно что И я из них куски беру Но погодите! воскликнул Бориска. Маски в большом театре необходимы! Для тех, кто смотрит балет с галерей! И не знает его содержания! Когда танцовщики в масках зеленых или серебристыхто они тритоны. Когда в огненныхдемоны! В коричневыхфавны! Маски нужны для ролей маловыразительных! Что выражает Ветер кроме силы стихии? Он же ничего не говорит пантомимически, он лишь крутится и проделывает турдефорсы! И он не может держать все время щеки надутымикак же без этих щек публика догадается, что онВетер?
Есть еще одна причина сохранить маски, сударь, добавила Федька. Вы не видали наших танцовщиков в зале на репетициях, а я видала и знаю, какие они корчат рожи, выполняя трудное движение. Уж лучше маски, чем эти страшные рожи, ей-богу!
Я рож не корчу! возразил Бориска.
Федька хотела ответить язвительно: ну так ты и турдефорсов не проделываешь. Но пожалела приятеля. Да и какие турдефорсы у береговой стражи? Ей блистать не приходитсяэто первый дансер должен проделать пируэт в семь оборотов или двойной кабриоль, да чтобы ноги после каждого удара икрой об икру раскрывались четко, внятно, а береговая стража, коли сделает разом и в лад антраша-катр, то и отлично.
Это аргумент, согласился Шапошников. Возражать не смею. Но я заметил любопытную вещьпри турдефорсах корчат рожи мужчины, женщины же умудряются удерживать на устах улыбку. Выходит, сие возможно, и роживсего лишь от неумения и распущенности.
Женские проще и легче мужских, сударь, возразила Федька. На сцене женщины делают антраша с четырьмя заносками (она показала руками, как обычно показывают танцмейстеры, скрещение в воздухе натянутых стоп), а у мужчиншесть, у виртуозоввосемь. Женщины лишь недавно стали делать пируэты, у нас в труппе двойной делают только госпожи Казасси и Бонафини, но не очень хорошо. И еще я, недавно выучилась. А у мужчинпируэт в шесть и в семь оборотов, того гляди, за кулисы улетишь или в декорацию уткнешься.
А еще? господин Шапошников, видимо, забавлялся Федькиным азартом.
Еще кабриоль. Сделать простой кабриоль вперед нетрудно, это и вы, сударь, сможете. Главноепосле удара четко раскрыть ноги. Кабриоль у нас все девицы делают, и вперед, и назад. А двойнойтолько мужчины, и не все.
Тут же память представила Саньку, который учился делать двойной кабриоль, но получалась какая-то мазня.
Да что ты, сударыня, про такие скучные предметы заговорила! не выдержал Бориска.
Вы любите танцевать? спросил Федьку господин Шапошников.
Это мое ремесло.
Ремеслом и из-под палки занимаются. Танцевать вы любите, сударыня?
Да, подумав, ответила Федька. В конце концов, что у нее в жизни было?
Стоило выходить на сцену хотя бы ради того, чтобы перед тобой там преклоняли колено, почтительно брали за руку, заглядывали в лицо умильно или страстно. Только на сцене Федька и ощущала себя женщиной
Но вы ведь в береговой страже состоите?
У меня нет покровителя.
Это плохо?
Федька вспомнила толстого откупщика, которого подцепила Анюта Платова.
Нет, это не плохо, ответила она строптиво. Я на хорошем счету, а что будет дальшену как Бог даст
Вы избрали своим покровителем Бога?
Ну Да.
На самом деле Федька не была великой молитвенницейда и театр располагает не столько к истовой вере, сколько к тысяче суеверий. За попытку насвистеть танцевальный мотив могли и прибитьсвист к большой беде, к провалу премьеры, к плохим сборам. Все крестились перед выходом на сценуи почти все заводили интриги, мало беспокоясь о венчании.
Это хорошо, сказал господин Шапошников. Этот не подведет.
Глава пятая
Молодая женщина, сидя у туалетного столика, готовилась отойти ко сну. На ней поверх вышитой ночной сорочки был алый бархатный шлафрок, и она смотрела в зеркалонаблюдала, как горничная девка надевает ей пышный, отделанный дорогим кружевом, батистовый чепчик, и улаживает под него густые русые волосы, накрученные на папильотки.
Не так, назад сдвинь, приказала она. Вот дура еще Ну что за дура. Пошла вон. Ты, мамзель, бери книжку, читай. Так, глядишь, продержимся, пока мой не приедет.
В зеркале отражалось правильное лицо, почти идеальноено идеал был рукотворным. Чуть-чуть румян в нужных местах, чуть-чуть сурьмы, а главноемраморная неподвижность. Лицу не позволялись даже улыбкиа не то что гримасы. Оно было вышколенным, это удлиненное лицо, и женщина привыкла сдерживать те чувства, что чреваты морщинами.
Поэтому кавалеры, глядя на ее красоту, дали бы ей от силы двадцать пять, а дамы не пожалели и тридцати, даже тридцати двух.
Часы в гостиной пробили полночь.
Чтица, несмотря на поздний час, одетая, как для визитов, и зашнурованная, взяла две книжкина выбор.
Изволите русскую или французскую? спросила она.
Какая у нас русская?
«Душеньку» в прошлый раз приказывали читать, сочинение Богдановича.
Нет, сон нагонит. Нет ли чего новенького? Сказывали, ты днем сидела, в тетрадку что-то списывала.
Новую стихотворную сказку господина Княжнина, сударыня, про попугая. Принесли на два часа.
И что, долгая?
Долгая, сударыня, и пресмешная. Войдет в большую моду.
Неси тетрадку. Хоть повеселиться
Девка, которая еще не убралась, помогла хозяйке лечь, подмостила ей под локоток и под шейку подушки, укрыла одеялом, и тогда только, поклонившись в пояс, ушла.
Чтица села на стул у постели и поднесла тетрадь близко к лицу.
Не дура ль ты, мамзель? Ведь ослепнешь когда-нибудь. Возьми другую свечку.
Сказка была не совсем для дамского чтенияо том, как попугай, воспитанный богомольной старушкой, нахватался неудобь сказуемых словечек, и что из этого получилось. Но дама, лежавшая в постели, одобрительно кивала. Смеяться она не желала, а чтица уж привыкла к такой причуде.
Читала она внятно, выразительно, меняя голос всякий раз, когда говорила за старушку, ее дочку, ее сынка-повесу и самого главного герояречистого Жако. Тут в дверь спальни поскреблись, и девка в щелку доложила, что прибыл барин.
Ступай, мамзель, пройди через гардеробную, приказала дама. Завтра поедешь со мной по лавкам.
Это была наградазакупая себе лент, кружев, пряжек, пуговиц и чулок, дама обычно делала подарки той, которая была звана с собой. А прислуга в доме жила достойная: кроме чтицы учительница музыки и пения, француженка-куаферша, компаньонка Марья Дормидонтовна, знавшая чуть не сотню пасьянсов, компаньонка фрау Киссель, умевшая раскладывать карты на все случаи жизни, от пропажи до бракосочетаний. И все эти женщины имели горничныххотя бы одну на двоих, и все должны были одеваться по моде, чтобы не позорить хозяйку. Что касается фрау Киссель, то от нее особого блеска не требовалосьфрау под шестьдесят, но чтице приходилось модничать не на шутку, а она была пухленькая и всякий раз, утягиваясь, маялась.
Сделав глубокий реверанс, чтица ушла, а ее хозяйка легла пособлазнительнеевыложила на подушку большую полуобнаженную грудь. Она прислушивалась, услышала шаги, немного подалась впередкак если бы проснулась и затеяла вставать.
Дверь отворилась, вошел мужчина, стягивая на ходу фрак.
Ну, наконец-то, душа моя, сказала она. Я заждалась, еще немногои уснула бы. Ступай сюда
Погоди, Лизанька. У нас
Не могу. Ступай ко мне! Я весь вечер думала о тебе, беспокоилась, что обидела, и уж не знала, как вымолить прощение!
Ты дурочка, ответил мужчина. Как я могу на тебя обижаться? Так вот
А что ты удивляешься? Когда кто кого любит, то всегда беспокоится, как бы не обидеть. Я за тебя по любви шла! И знаешь лия слыхала, что у всех, когда десять лет вместе проживут, любви не остается вовсе, муж на своей половине спит, женана своей, и в гости не ходят. У всех! А мнетак кажется, что в тот день, когда ты захочешь в другой постели ночевать, у меня сердце остановится! Право, право! Послушай, как бьется!
Рука легла на грудь и была еще для пущей надежности прижата.
Да погоди ты, Лиза, не могу же я лезть в постель в туфлях! Выслушай же меня!
Давай я тебе расстегну!
Лежи, лежи ты под одеялом угрелась
Я тебе местечко грела. Потуши свечку!
Минуту спустя мужчина был уже в постели, и началась та самая игра, которой хотела женщина. Однако была она недолгой.
Как хорошо, прошептала женщина. Знаешь, душа моя, чего я боюсь? Что ты когда-нибудь соблазнишься молодой девкой. А я ей уж буду не соперница
Ты вздор городишь, Лиза. На что мне девки? Когда есть жена?
Так годы не красят, а мужчины очень хорошо видят, когда женщина стареет. Поцелуй меня!
Вот тебеа теперь послушай меня наконец, я дело скажу.
Говори, светик.
Мы от дансерки избавились.
Как? воскликнула женщина. Не может быть!
Еще как может. Сегодня весь город о том только кричит, что ее нашли удавленной в театре.
И кто удавил?
Не твое дело. Каким-то непостижимым образом и формальный убийца у нас естьфигурант, который за ней махал и от того умом повредился.
Как славно! А что Ухтомский?
Еще не давал о себе знать. Не удивлюсь, коли он еще не слыхал
Ох, Николенька, что будет
Пожалей его, пожалей
И пожалею. Каково это, когда любишь?..
Так кто ж мешал любить-то? Люби, сделай милость! Хоть вовсе у нее поселись! У всех дансерок покровители имеютсяэта, чем лучше? Так нетдуша у нее чувствительная! Вот ей эти сантименты господина Ухтомского и вышли боком.
И я чувствительна, мой друг
От твоей чувствительности никому вреда нет, а она чуть большую беду не устроила.
Душа моя, как это было?
Тебе про то знать незачем. Спи, Лиза. Ты уж молилась на ночь?
Да, конечно
Так и спи.
Сам он заснул скоро, а Лиза, отодвинувшись к самой стенке, смотрела на лицо с приоткрытым ртомлицо много повидавшего пятидесятилетнего мужчины, уже не очень здорового, склонного и к выпивке, и к обжорству. Если он и был смолоду хорош собой, то теперь преждевременно сделался по-стариковски зауряден. Лиза хмуриласьуж который раз она не получила того, что было ей необходимо.
Ничего, голубчик, ничего прошептала она. Дай срок
Выбравшись из постели, Лиза на ощупь подошла к двери гардеробной. Там обыкновенно спала девка, чтобы при первом зове поспешить в спальню. Ее войлочный тюфячок лежал у самой стены. Лиза от домоправительницы Настасьи Ивановны знала, кто из сенных девок дрыхнет без задних ног, тех на дежурство в гардеробной и велела ставить. Незачем им при каждом шорохе просыпаться и подслушивать, а коли понадобитсяу кровати на столике, возле подсвечника стоит колокольчикда и не просто колокольчик, а целая судовая рындамертвого из гроба подымет.
Не первый раз в потемках через гардеробную было хоженоЛиза проскочила быстро и бесшумно.
Самое неприятное, что ей предстояло, перебежать через двор. Зимней ночью, в одном шлафроке и комнатных туфлях на босу ногу, в батистовом чепчикеэто было опасно, не свалиться бы наутро в жару. Лиза постояла на поварне у остывающей печи, словно набирая впрок тепла, отодвинула засов на двери, выскочила и понеслась по расчищенной дорожке.
Конюхи жили во флигеле. Николенька лошадей любил и холил, выписал для них англичанина берейтора, тот приехал с помощником, а для черной работы имелись свои людивчетвером справлялись.
Кучер Фролка был балованныйего наряжали, посылали ему угощенье с барского стола, поселили в отдельной комнатушке. Один был запретжениться, оговоренный между ним и хозяйкой втихомолку. К нему-то Лиза и спешила.
Зная причуды барыни, он дверь не запирал. Как обыкновенно бывало, она ворвалась и сразу полезла под одеяло. Ни единого слова не сказалада и какие слова, когда все ясно. И ласк не требовалаи без них была горяча.
Фролка, детина здоровенный, экипирован был знатно и силу имел великуюЛизе, пожалуй, так много и не требовалось. Ее раздражение после амурной возни с супругом кучер устранил без затрудненийи теперь она была совершенно довольна. Потом молча отдыхалаговорить тут было не о чем, да Фролка и побаивался: сморозишь чушь, рассердишь барыню, перестанет жаловать своей милостью.
Заговорил он, когда Лиза собралась уходить.
Матушка-барыня, что тебе по снегу ножки морозить. Прикажив охапке до двери донесу.
Донеси, позволила она.
И когда ехала, обхватив Фролку за шею, тихонько засмеялась, что делала она редко. А потом запела.
Это была странная песня, кучеру неизвестная, однако не задавать же барыне вопросы.
Лиха беда начало, лиха беда начало, пела Лиза на мотив модной песенки. Лиха беда начало.
Фролка поставил ее на крыльцо, она похлопала его по плечу, как верховую лошадь по шее после хорошей прогулки. И кучер, премного довольный, побежал обратно, а Лиза вошла в поварню и задвинула дверной засов.
Там опять постояла у печки, собралась с духом и пошла в спальню.
По дороге Лиза, видать, вела какие-то умственные подсчеты, потому что, оказавшись у постели и поглядев на супруга (он с головой забрался под одеяло и свернулся, так что виден был какой-то смутный неровный сугроб), сказала:
А тебе, батюшка мой, быть четвертым.
Если бы Лиза в тот миг не стала карабкаться на постель, а подошла к окошку и отворила его, да еще имела нечеловечески острое зрение, то увидела бы летящую стрелу, что наискосок пересекла по воздуху курдоннер перед парадным входом и по рассчитанной пологой дуге ушла за высокий забор, к Фонтанке.
Рано утром по ту сторону забора появился человек в светлом тулупе, такой же шапке и с потайным фонарем, закутанным в полотенце. Этот человек медленно шел по пустынному пространству между участком, который занимал особняк Лисицыных, и рекой.
Он старательно изучал великолепные сугробы напротив забора. Каждое сомнительное пятно освещалось на краткий миг. Так была найдена веревочка. Потянув за нее, человек вытащил из снега стрелу. За углом его ждали санки, и он укатил.
Утром Лиза и ее супруг занялись каждый своим делом. Обсуждать при слугах историю с дансеркой они не сталида и незачем. Супруг, Николай Петрович Лисицын, позавтракав, пошел в кабинет отвечать на письма и ждать поверенногоон впутался в заковыристый судебный процесс, отнимавший прорву времени и денег, из-за сомнительных прав на две деревеньки под Саратовом. Лиза приказала закладывать сани, чтобы, как было договорено, ехать по лавкам и к мужниной родне.
Идя к сеням, Лиза увидела склонившегося в поклоне Матвеича и улыбнулась. То, что Матвеич в доме, хороший знак. Значит, дело, к которому наконец удалось приступить, продвигается, и он мужу принес новые сведения. Матвеич, правда, бескорыстием не мается, в его годы оно и смешно, однако лучше заплатить ему сто, двести, триста рублейи потом получить многие тысячи. Если бы только можно было отдавать ему приказы напрямую, минуя тугодумную голову супруга он догадлив, одна бедаслишком высоко ценит некую давнюю услугу
Матвеич выпрямился, взоры встретились.
Я к тебе благосклонна, без слов сказала Лиза. Ценю твое усердие. Потрудисьи я тебя не забуду