Тут вмешался Валерий Панков, преподаватель из университета.
Животные не ревнуют, нельзя приписывать им человеческие чувства, назидательным тоном произнес он.
Еще как ревнуют! Я вспоминаю дельфиниху Галкуочень сообразительное, гениальное на дельфиньем уровне существо, красу и гордость Севастопольской биостанции, куда я попала еще студенткой. Галку тренировал Андрей Малютин, который был тогда в меня влюблен. Галка была совершенно ручная, подходила ко всем людям, позволяла на себе кататься, но мне она не позволяла к себе приблизиться и ни разу даже не соизволила принять у меня из рук рыбу. Если это не ревность, то что же?
Но Ася относилась ко мне совсем по-другому; я ей явно нравилась, и она однажды нашла способ это доказать.
Я в тот день с утра отправилась звонить в Абрау; до поселка меня подвез экспедиционный «газик», отправлявшийся на рыбозавод в Темрюк за рыбой для наших зверей, а обратно мне пришлось добираться своими силами. Я отношусь к той категории пешеходов, которых всегда подвозят на попутках, и меня на этот раз тоже подвезли, но не до концапочти до самой базы меня могли довезти только пограничники, а их в тот день не было. Так что мне пришлось пройти около восьми километров по горным дорогамне так уж много для тренированного человека, а я на свою форму не жалуюсь. Но стояла страшная жаратридцать пять градусов в тени, и когда я добралась до нашего пляжа, где сидели Инна с физиком Вадимом, размораживая ставриду для Аси, вид, наверное, у меня был еще тот, во всяком случае они посмотрели на меня с сочувствием, и Инна проговорила:
Татьяна, у тебя тепловой удар! Сейчас же лезь в воду!
Я до этого ощущала себя совершенно нормально, но как только она мне об этом сказала, то перед глазами у меня тотчас пошли крути, голова закружилась, и я почувствовала, что вот-вот в беспамятстве опущусь на гальку. Скинув с себя шорты и майку и оставшись в купальнике, я тут же полезла в воду, но Инна попросила меня подождать и подозвала Асю, которая ошивалась в коридоре у самого берега, с любопытством за нами наблюдая.
Инна протянула ей рыбку, Ася ее взяла, я вошла в воду и крепко, изо всех силя вдруг почувствовала, что их у меня почти не осталось, взялась за ее спинной плавник. Подбадриваемая словами Инны: «Держись крепче!»я погрузилась в воду, ощущая каждой клеточкой тела ее божественную прохладу. Главное былонамочить перегретую на солнце голову (я всегда хожу с непокрытой головой). Ася очень медленно и плавно повезла меня по коридору по направлению к каракатице; доплыв до глубокой воды, она начала медленно кружить, держась у самой поверхности. Нет, она не пыталась ни скинуть меня, ни нырнутьвсе то время, которое мне было нужно, чтобы прийти в себя, она вела себя чуть ли не как нянька, выхаживающая раненого (то есть в данном случае перегревшегося). Но как только она почувствовала, что я оживаю (каким образом она это узналане имею понятия; может, она ощутила разницу в напряжении моих мышц или я усилила свою хватку?), так вот, как только она это почувствовала, то сразу же резко ускорилась и начала со мной играть в нашу обычную игру «а ну-ка догони». Мы снова устроили с ней привычную веселую кутерьму. Ася от меня удирала, иногда поджидая, чтобы я не слишком от нее отставала, и снова ускользала буквально из-под рук; потом ей это надоело, и она позволила мне покататься у нее на хвосте, причем безбожно ныряя так, что удержаться было непросто.
Напоследок я ей скормила две трети ведра рыбы и хорошенько ее почесала: она это заслужила.
Все-таки я чувствую, что у меня с дельфинамисродство душ.
5. КУХОННЫЙ МИРОК
День в дельфинарии начинался с утреннего гонга, который раздавался по будням в 8.00, а по выходнымв 8.30. Через полчаса звонили на завтрак; впрочем, по гонгу нельзя было проверять часы: его обычно давали поварихи, а поварихи тоже люди и вполне могли проспать или не успеть приготовить завтрак. Только несчастным кухаркам приходилось вставать намного раньшев кухне стояла такая электроплита, которую надо было включать в шесть, а еще лучшев пять часов утра, чтобы она нагрелась к завтраку. Впрочем, на самом деле это было далеко не так страшно, и нашим поварихам редко приходилось жертвовать своим утренним, как утверждает наука, наиболее ценным сном: обычно всегда находились желающие выполнить за них эту важную обязанность. Одним из таких волонтеров был Славик, который периодически проводил суточные эксперименты; так как он все равно не спал, то ему не сложно было сделать два шага от своего Гнезда и включить плиту.
Кроме того, Славик отличался еще и надежностьюесли уж он что-то обещал, то на его слово можно было положиться. Другим таким добровольцем был Саша-тощий, который был готов ради Ники не то что просто встать ночью и сходить на кухню, но и сутками стоять на голове, если бы она только попросила. А вот Саша-толстый один раз здорово нас подвел: клятвенно пообещав не проспать, он все-таки проспал, и спас положение Феликс, который в полседьмого отправился на маршрут и зашел на кухню проверить, все ли в порядке.
На завтрак сотрудники собирались недружно, протирая глаза, в отличие от обеда и ужина, когда люди шли за стол стройными рядами. Но еще до завтрака по лагерю сновали отдельные личности с ведрами, полными рыбы, животные тоже привыкли завтракать с утра пораньше.
Вообще, если говорить о том, чем благоухает дельфинарий, то можно утверждать наверняка, что в нем всегда, постоянно пахнет рыбой. Этот запах иногда еле уловим, иногда более ощутим, но не слишком навязчив. Рыбойпочти исключительно ставридойпитаются практически все обитатели биостанции. Ее поглощают в огромных количествах дельфины и котики; гренландского тюленя, жившего в баке и отказывавшегося от еды, кормили рыбным фаршем из цельной ставриды, которую Инна прокручивала на обычной мясорубке.
Обитавшие в дельфинарии кошки, с которыми на словах боролись, но которые тем не менее каждый год приносили обильное потомство, с удовольствием замаривали червячка той рыбкой, которую им удавалось стащить. Даже постоянно жившие в Ашуко собаки с удовольствием ели рыбьи головы. А чего уж говорить о людяхони готовили себе рыбу во всех видах: ее жарили, солили, коптили, а когда среди паков ставриды вдруг попадалась более нежная скумбрия, это был настоящий праздник. Насколько я помню, рыба на биостанциях нас всегда спасала: тренеры и младшие научные сотрудники во все времена относились к малооплачиваемой категории населения, а ставрида ничего не стоила. С другой стороны, объесть дельфинов было невозможно: из-за аварий на линии энергию у нас периодически отключали, и огромные рыбные холодильники замолкали. Тогда в лагере воняло не просто рыбой, а тухлой рыбой. Этот рыбный дух проникал всюду; даже у Славика в лаборатории, где стояло множество приборов, пахло рыбой; я долго не могла понять почему, пока не обратила внимание на стоявшую в углу клеткутам сидела прооперированная чайка с торчащими из головы металлическими штырьками. Она воняла, как протухшая селедка.
Тем не менее этот запах не вызывал отвращения и не отталкивал, а воспринимался как должное: конечно, не французские духи, но вполне терпимо.
Мы привыкли к подобному благоуханию, это был нормальный запах нашей работы; так, в булочных пахнет хлебом, а на бензоколонкебензином, и человек чаще всего воспринимает присущий месту своей работы запах как должное. И я, которая у себя дома не выносила того амбре, который стоит во всей квартире, когда жарят рыбу, я, которая согласна была разделывать селедку только в противогазе, в Ашуко совершенно спокойно сама чистила ставриду и даже при необходимости могла что-нибудь из нее приготовить, но только при очень большой необходимости.
Поварихи на этот раз были в дефиците: сменщицы Вики и Ники так и не объявились, и девочкам пришлось бы туго, если бы не их неунывающие характеры и не дружная помощь всего лагеря. После завтрака дежурная повариха выносила на длинный обеденный стол те продукты, в основном овощи, которые нужны были для приготовления обеда, в кухне было настолько жарко, что она казалась чем-то средним между сауной и русской баней, и кухарки старались проводить как можно меньше времени рядом с раскаленной плитой. Но в одиночестве стряпуха обычно оставалась недолго: к ней обязательно кто-нибудь подходил попить водички или переброситься парой слов, а кончалось это тем, что он брал в руки картофельный нож, и дальше дело шло уже веселее.
У Ники и Вики был совершенно разный стиль вербовки таких добровольцев. Если Ника брала красотой и маленькими женскими хитростямиболее искусной кокетки нельзя было представить, но ее кокетство не воспринималось как таковое, потому что в нем не было ни капли вульгарности, то Викабольше разговорами. Глядя на нее, на то, как она, размахивая ножом и не забывая при этом мелко-мелко крошить лук, ведет ученые илитогда в глазах у нее появлялись смешинкипсевдоученые разговоры, трудно было вообразить ее совсем в другом виде: сидящей не на деревянной высокой скамейке и болтающей в воздухе голыми ножками, а за письменным столом в казенном кабинете с покрашенными в мрачный цвет стенами, и одетой не в легкомысленную и стираную-перестиранную юбочку поверх купальника, а в отглаженный белый халат, из-под которого выглядывает костюм джерси, словом, трудно было узнать в этой веселой и как бы полностью сбросившей с себя московскую жизнь женщине, почти девушке, ту строгую, чуть ли не суровую Викторию Ройтман, которую я иногда видела, бывая по делам у нее в клинике, чаще всего чтобы помассировать кого-нибудь из блатных больных.
С Викторией было интересно, и Вадим проводил в ее обществе чуть ли не больше времени, чем в нашем с Асей; Максим, заметив это, тут же добавил к его обязанностям еще и чистку всех бассейнов.
Часто подходил к ней и Игорь, которого мы звали просто Гошей, приятель и однокурсник Вадима, менее глубокий парнишка, чем его друг, но зато прирожденный хохмачон был родом из Одессы.
Первая его хохма, кстати, была экспромтом, и притом не преднамеренным. Он добирался от ближайшего к Ашуко железнодорожного полустанка до дельфинария пешком, с тяжеленным рюкзаком за плечами. Сойдя вечером с поезда и сверившись с картой, по которой выходило, что ему надо пройти около двадцати километров, он храбро отправился в путь. Но вскоре его застигла темнота, и он, человек походный, развернул свой спальник и улегся на ночлег. Но не успел Гоша заснуть, как его укусила в руку забравшаяся в спальник гадюка. Откуда он понял, что это гадюка, и каким образом она объявилась среди выжженной степи, он нам впоследствии так и не объяснил, и сие осталось покрытой мраком тайной. Гоша немедленно вскочил, вытащил свой складной ножик, сделал по всем правилам крестообразный надрез на месте укуса, попытался отсосать яд, но почувствовал, что рука немеет и все его члены сковывает смертный хлад. Тогда, борясь за свою жизнь, он собрал свои немудреные вещички, вскинул за спину рюкзак и быстрым шагом, чуть ли не бегом, пошел в направлении базы. Отмахав десять километров, он в темноте не заметил ограды биостанции, дошел до поселка Ашукоеще один километри вернулся назад.
Было уже три часа, когда он наконец добрался до людей и у него появилась надежда на спасение. Но когда он в это неурочное время разбудил врача экспедициипо совместительству научного сотрудника, ветеринара и маму Илюши, то рассерженная и не совсем проснувшаяся Галина заявила, что ни один нормально укушенный гадюкой человек не смог бы пройти после этого двенадцать километров, да еще с тяжелым грузом, и она не понимает, зачем ее подняли посреди ночи, после чего снова ушла спать. Наутро уже трудно было определить, что же на самом деле случилось с Гошиной рукойна ней были видны только следы разрезов, которые, впрочем, скоро зажили. Тем не менее он рассказывал эту историю смертельной схватки по очереди всем приезжающим на биостанцию девицам, добавляя яркие и красочные подробности, и я тоже не избежала этой участи.
Ника Лисина, в отличие от своей ближайшей подруги, вела себя совершенно по-другому. Она мягко, по-кошачьи, обрабатывала своих будущих жертв, и они по мановению ее руки делали все, что ей было нужно. Мне было даже жалко Сашу-тощегонастолько он сделался ее рабом, а она не считала нужным обратить на него хоть частичку своего внимания. Нет, студенты ее не интересовали, даже самые умненькие, ей было куда интереснее с научными сотрудниками.
Впрочем, из этого не следует делать вывод, что поварихи бездельничали, и за них все делали другие.
Нет, работы на кухне всегда хваталоне так просто прокормить двадцать пять ртов, а именно столько едоков в среднем садилось за обеденный стол. Я с моей нелюбовью к домашнему хозяйству не могла себе представить, как девочки справляются со всей этой готовкой, но они мне говорили, что кухонные занятия даже доставляют им удовольствие, и если бы не достопочтенная Елена Аркадьевначерт бы ее подрал! то их жизнь при кухне казалась бы им райскойпросто в этот рай иногда прорывались языки адского пламени, слегка его перегревая.
Елена Аркадьевна с ее змеиным язычком действительно могла испортить жизнь окружающим ее людям, но так как должность хозлаборанта не столь велика, как это казалось ей самой, то в основном она отравляла существование именно поварихам, которые на месяц в году поступали в ее полное подчинение.
Как ей и полагалось по должности, Елена Аркадьевна была скупа. Выпросить у нее лишнюю банку сгущенки было подвигом, сравнимым разве что с подвигами Геракла. Так как с продуктами в Краснодарском крае было очень плохо, то все основные запасы везли из Москвы с трейлероми горе поварихам, если они истратят лишнюю порцию сливочного масла или сухого молока!
Но больше всего поварихи страдали тогда, когда им не удавалось сберечь те продукты, которые приобретались на месте.
Дело в том, что вокруг лагеря все время бродили голодные морские коровыморские потому, что днем они валялись на пляже, задумчиво пощипывая выброшенные прибоем водоросли, и изредка заходили по колено в водупо-моему, они даже ее пили. В сумерках же они начинали активно рыскать в поисках пропитания, и как от них ни оборонялись, они все-таки просачивались на территорию лагеря через крошечные дыры в ограде, через которые, казалось, не проберется и кошка. Попав же в заветное хлебное место, они пробовали на зуб все, что им только попадалось, так, у меня такая оголодавшая телка сжевала сушившееся на суку полотенце. Но если им удавалось добраться до деревянных ящиков в кладовой, в которых хранились капуста, кабачки и картошка, они устраивали себе настоящий пир. Иногда набеги на кладовую совершали и свиньи с погранзаставы, рывшие под забором подкоп, один раз они сожрали запас хлеба на два дня. Порою те, кто вставал на рассвете, чтобы включить плиту, организовывали настоящую охоту на ночных мародеров, с погоней, гиканьем и швырянием камней (единственное, чего боятся ашукинские коровы, это камни, даже самые воинственные бычки удирают, как только заметят, что человек нагнулся, чтобы подобрать с земли булыжник). На следующий день после таких набегов поварихи обычно были в слезах, а Елена Аркадьевна ходила по лагерю с надутым и важным видом, поджав губы.
Но чаще на кухне царило оптимистическое настроение, и я сама с удовольствием приходила к своим подругам на помощь, правда, я выполняла только самые неквалифицированные работы.
К каждому приему пищи, одному из самых ответственных на базе мероприятий, дежурная повариха приводила себя в порядок, прихорашивалась и становилась с поварешкой наготове во главе стола рядом со скамейкой, на которую костровой мальчик притаскивал баки с едой. Протягивая едокам полные миски, поварихи обязательно улыбались и на вопросбудет ли добавка? обычно отвечали: «Пока не знаю, но скорее всего будет». Кроме того, они всегда помнили, кто из сотрудников не ест кабачков в любом виде, кто органически не выносит манную кашу, а кто обожает рожки, и обязательно оставляли про запас для таких приверед что-нибудь специальное, чтобы они не оставались голодными.
Насколько я знаю, несколько раз делались попытки пригласить в качестве кухарок профессиональных поварихиз местных и на весь сезон. Но оказалось, что профессиональные поварихи, во-первых, не умеют готовить, то есть готовят так невкусно, как полагается в нашем советском общепите, и, во-вторых, воруютэто, очевидно, у них от природы.
Поэтому поварихи приезжали из Москвы и в свой отпуск готовили по-домашнему на всю экспедициютак, как они делали это для своей семьи. Часто они приезжали много лет подряд и давно стали в дельфинарии родными. К тому же их улыбающиеся лица задавали ту атмосферу, которая обычно царила за столоматмосферу шутливых пикировок и дружеского подтрунивания.