Возникает цветчуть выше пояса джинсов, с правой стороны, светлая шерсть свитера расцветает краснымжуткий, алый цветок раскрывает лепестки, наливается, лаково блестит густой, горячей кровью.
Максим вздрагивает, внимает руки из карманов, смотрит на свой живот и замираетглядит, словно никак не может понять, что это. Робко, испуганно. Он поднимает на меня глаза и в них удивление. Искреннее, настоящее, по-детски наивное. Мой Максимкороль отверженных и брошенных, коронованный принц никому не нужных вот какими были серые глаза, пока жизнь твоя казалось тебе нормальнойблестящие серые искры, грозовее небо, сверкающее разрядами молний, тонкое, хрупкое любопытство и
Он опускает головуего пальцы касаются красного пятна, подушечки окрашиваются кровью. Он смотрит на рукукрасное лаково переливается, когда он медленно вертит кистью, рассматривая её. Он снова поднимает на меня глаза:
Смотриговорит он удивленно и протягивает мне окровавленную руку
Просыпаюсь от собственного вояодеяло удавом обвило ноги, руки вцепились в подушку. Грохот крови в ушах, быстрая, громкая судорога сердца Минута, две, трилежу с закрытыми глазами, слушаю свое тело и пытаюсь изо всех сил заглушить его голосом разума. Но тело такое громкое, а разум разум еле шепчет что-то бессвязное, что-то совершенно нелепое и глупое«так было нужно», «у меня не было выбора», «я должна была». Бесконечная цепь идиотских оправданий. Им нет числа и все они такие бесполезные, такие жалкие, что не верят сами себе, поэтому никаких восклицательных знаков, лишь бесконечное, беззубое, немощное многоточие. Я лежу, я мысленно заставляю свое сердце сбавить обороты. Пожалей меня, Максимоставь меня в покое. Я думаю, как же живут люди с таким грехом на своем горбу? Как они учатся спать по ночам?
Открываю глазаза окном предрассветные сумерки, и где-то за бархатной кромкой леса брезжит зарево приближающегося утра. Больше мне уснуть. Сажусь, распутываю ноги и потом еще какое-то время смотрю на них, словно они не мои. Смотрю перед собой, слушаю свое сердце, ловлю первые блики рассвета краем глаза. Наверное, до конца жизни я буду расплачиваться ночными кошмарами, ледяными ладонями и гулким биением сердца. Но самое отвратительное во всем этом то, что это далеко не самая высокая ценанесоразмерно мало, совершенно не по заслугам, малой кровью, но я с трудом выдерживаю даже это.
Какое-то время сижу с пустой головой, но потом поднимаюсьногив растоптанные тапки, халатна плечи, и иду к умывальнику.
Глухие удары ног по притоптанной дорогея поднимаюсь наверх. Оглядываюсьпозади осталась крохотная деревенька, в три улицы и один перекресток. Численность всего поселка не превышает количества жильцов среднестатистического многоэтажного дома. Поворачиваюсь и бегу вперед. Дорога поднимается на небольшой пригорок, и старые стоптанные кеды послушно уносят меня подальше от разноцветных крыш. Кислород приятно обжигает трахею, икроножные мышцы «забились» и теперь капризно ноют. Ну, ничего. Это приятное неудобство и оно стоит тогоголова пуста, и все тело кричит о том, что его несправедливо вытащили на улицу в шесть утра, плохо одели, не покормили и, ко всему прочему, заставляют бежать. О, это прекрасное чувство, когда низменные потребности берут верх. Когда «спать», «пить» и «есть» тянут вожжи на себя, клянча, ноя, а иногда кроя матом, ибо в эти мгновения весь сложный, многослойный, муторно-нудный мир бесстыдно обнажается и становится до примитивности простымспать, пить, есть. Тяжело дышу, но решаю ускориться, чтобы выбраться на пик как можно скорее. А тамспуск, и станет гораздо легче. Раньше был спортзал, теперьпыльная тропа, притоптанная ногами и временем. Но так мне нравится гораздо большекеды мне велики и, по-моему, были сотворены еще в те времена, когда детишкам повязывали красные галстуки, дорога неровная, и время от времени я то проваливаюсь в яму, то запинаюсь о корягу и периодически в меня врезается всякая крылатая мошкара. Зато воздуха так много, что мои легкие ненасытно поглощают порцию за порцией, а тело плывет в океане кислорода, впитывая его каждой клеточкой кожи. Забираюсь на вершину и, неожиданно для себя, останавливаюсь. Теперь надо мной нет всевидящего ока платного тренерамужика, перекаченного настолько, что так и подмывает достать иголку и, любопытства ради, ткнуть в бицепс. Теперь никто не скажет мне: «Не останавливаемся! Отдыхать дома будешь. Еще два подхода». Я теперь сама себе хозяйка и, вопреки задуманному, я оборачиваюсь и снова смотрю на крошечный островок жизни посреди моря гектаров необжитой земли. Съедаю утренний воздух быстрыми, жадными вдохами и смотрю вниз. Отсюда мне кажется, что я, наконец, вырвалась из этой юдоли скорбиосвободилась от тяжести собственного тела, оттолкнулась и полетела над болотом, в котором увязла и думала, что уже не спасусь. Сгибаюсь, упираюсь ладонями в колени и теперь передо мной только кеды. Дышу и думаю, что, возможно, их первый хозяин уже давно отправился к праотцам. Ловлю себя на непривычном равнодушиибрезгливости как не бывало. Очевидно, обронила где-то в прошлой жизни. Ну что ж, туда ей и дорога. А вот когда я поднимаю голову и смотрю на крошечные домики, мне становится на редкость противнотам душно, тесно, и мне туда не хочется, там звенящая тишина превращается в пытку, но самое странное, что время там какое-то ненастоящее, словно бы абстрактная величинаоно фальшивым туманом рассеяно в воздухе, застыло и «висит». Хотя, на самом деле, стремительно летит вперед. Словно вся эта деревушка бессовестно обманывает меня. Набираю полные легкие воздуха и шумно выдыхаю, получая необъяснимое удовольствие от совершенно обыденного действия, а затем разворачиваюсь и бегу дальше.
Возвращаюсь где-то в половине седьмого. Иду мимо своего забора и краем глаза «цепляю» исполинскую фигуру Риммы в окне противоположного домасидит на кухне. Знатно пропотев, благоухаю буденовской лошадью, наверное, именно поэтому решаю порадовать собой женщину, которая настаивает на том, что я, кроме как под мужиком, и не потела-то ни разу в жизни. Знай наших! Поворачиваю и пересекаю дорогу. Открываю калитку, пересекаю двор и пять лесенок. Стучу в дверь, но тут же тяну её на себявсе никак не могу запомнить, что двери здесь не запираются.
Римма! кричу в кухню уже из прихожей, и пока я снимаю один кед, слышу бархатный голос женщины:
Привет, зайчик.
Я замираюпо телу мгновенно пробегает ледяная судорога.
«хм, довольно любопытно. Слушай: «Древние афиняне перед началом войны бросали копье в неприятельскую сторону. Персы требовали земли и воды в знак покорности».
Это ты к чему? Что ты там читаешь вообще?
Просто стало любопытно, как объявляли войну в древности. Но дальше википедии не прошла.
Ну ты, дохлая, даешь Уж не Глебушке ли ты войну объявить собралась?
Нет. Хотя копье в него я бы бросила.
Положи мой телефон на место.
Мне вот интересноесли начнется война, как мы с тобой и две сотни наших соседей узнают об этом? Здесь даже телевизоры есть не у всех, а уж про мобильники я вообще молчу. Представь себеначалась третья мировая, или нашествие инопланетян, чума по всей Земле, а мы сидимчай пьем
Не переживай, у меня телефон имеется. Я тебе обязательно сообщу.
Я надеюсь, это будет трагично, как в киновыйдешь в чисто поле, раскинешь руки, вздымая в небо светлый лик, и заорешь: «не-е-ет»
Скорее, будничнозайду к тебе и еще на пороге скажу: «Все, зайчик, допрыгались».
Никакой романтики. Хотя, знаешь, из твоих уст «зайчик» звучит злее атомной войны.
Ну вот, как только услышишь, как я тебя зайчиком зовуразворачивайся и беги со всех ног»
Зайчик Рот мгновенно высох, язык мертвой глыбой упал на дно рта и вот я, трясущимися пальцами, натягиваю кед обратно на ногу. Римма не дура, и похоже, в этой глуши всем есть что скрывать.
Беги со всех ног.
Звезда моя, громко чеканит Римма, не поленись захватить с собой мою безрукавку. Она в прихожей висит.
В огромном доме тишина пронизана электричествомсловно открыли вентиль газа, а я собираюсь зажечь спичку. Безрукавка висит на одном из крючков. Забываю, как дышатьбыстро лезу в карман. Сердце мгновенно заходится, грохочет, долбит басами в ушах В кармане что-то круглое, цилиндрическое. Быстро, судорожно вытаскиваюгазовый баллончик. Спасибо Римма. Секунда, удар сердца Срываюсь с места. В один прыжок оказываюсь у выхода. Толкаю обеими рукамигрохот открывающейся двери. А в следующее мгновение вспыхивает спичкатишина дома взрывается звуками и движением. В одну секунду дом заполняется людьми. Я успеваю услышать рев Риммы и грохот завязавшейся дракистулья на пол, глухие удары, маты, возня и звон посуды. Сколько же их! Вылетаю на крыльцо. За моей спиной тяжелый топот нескольких пар ботинок. Слышу, как кричат за стеной, и отчетливо различаю рокот Риммы, удары, стон ломающейся мебели. Лечу по степеням внизне чувствую ног. Быстрее, быстрее! Позади еще снова грохочет дверь и быстрый топот уже на крыльце. Приземляюсь, отталкиваюсь совершенно бесчувственными ногамитело взрывается адреналином и летит вперед. Легко и быстро оказываюсь у ворот и хватаюсь за ручку. Давай же
Больно! Дикая боль в левой руке! Меня разворачивает и припечатывает к забору грубым рывком. Желудок ухает вниз, сердце спотыкаетсятеперь я вижу их. Двоене огромные, не здоровые, самые обычные, среднестатистические люди, если бы не глаза Поднимаю руку на уровень лица и жму кнопку. Один из них шипит: «Сука» Удар выбивает из руки баллон. Еще ударболь пронзает моё нутро, складывает пополам. Беззвучно открываю рот, пытаюсь вдохнуть. Боль вонзается, разливается по животу, горит, пробирается по нервным окончаниям и ввинчивается в прямо в мозг.
глаза зверя, который, не задумываясь, свернет тебе шею.
Что-то тонко впивается в ногу.
Опускаюсь на четвереньки, заваливаюсь на бок, когда по ребрам прилетает пинок. Ублюдок. Темнота наваливается так быстро, что я даже не успеваю понять, что валюсь лицом прямо к ногам двуногих зверей. Последняя вспышка мысли до нелепого простапожалуй, Глебушкане худший из людей.
Глава 2. Отпетый клерк
Перед моими глазами млечный путьполоса звездного вещества длиной в миллиард человеческих жизней. Руки медленно ласкают мое телопальцы нажимают, отпускают, скользят, еле слышно шепчут, чтобы надавить с новой силой. Закрываю глаза и окунаюсь в приливные волны удовольствия. Наслаждение послушно следует за его руками. Мое телонаш храм. Открываю глаза. Мои зрачки расширяются, наполняясь негой. Они скользят по кромке галактикисветящиеся скопления звезд, планет, спутников, словно отдельные островки в бездонном море пустоты. Где-то там, в густой черноте космоса, наверняка, есть жизнь. Должна быть, а иначе мы не просто одинокимы обречены. Волна накрывает меня, и я снова закрываю глаза. Нет в мире рук, которые любили бы меня больше. Касание рождает импульсон следует за его пальцами, оставляя после себя вожделение, и я слушаю эхо низменных инстинктов. Они, тихие, сонные, предстают передо мной в своей истинной красеоголяются, беззастенчиво снимают с себя запреты и табу. С ним нет ничего невозможного. В какой-то момент тело забывает, что лежит на кровати, и мне кажется, что я парю в невесомости. Плыву по млечному пути, случайно задевая звезды рукойони оживают, сбиваются с орбит, кружатся, ломают все на своем пути: сносят спутники, разбивают планеты и беззвучно врезаются в другие звезды. Так ломается привычный порядок вещей. Раскрываю тяжелые губы, и слабая вибрация воздуха становится моим голосом:
А как мы планируем стареть вместе?
Нажим, поглаживание, легкое прикосновение.
А в чем проблема? тихо откликается он.
Забавно, но я и сама не знаю, насколько музыкально мое тело, пока он не прикасается к нему. Сколько во мне скрытой сладости
Проблема вголова совершенно не соображает, в восемнадцати годах разницы.
Касание, поглаживание, нажим.
Семнадцать с половиной. И это не проблема.
Россыпь звезд на потолке, огромная бесконечная вселенная в вальсе вечности. Его руки выманивают похоть из темных уголков моего тела на поверхность моего «я».
То есть, проводив свою немолодую супругу в последний путь, ты прямо с кладбища рванешь в бордель? Даже не переоденешься? Эй, поосторожнее тамсмеюсь я.
Приподнимаюсь, опираюсь на локти и смотрю вниз:
Мне так больно.
Он улыбается и осторожно кладет мою ступню на кровать:
Ты зацикливаешься на возрасте. Это глупо.
Что в этом глупого?
Он поднимается на четвереньки и ползет ко мне, и пока он проползает мимо моих ног, я отчетливо вижу, что массаж возбуждает не только меня.
Ты пытаешься измерить ценность «Моны Лизы» линейкой.
Он мягко толкает меня, и я падаю на подушку. Руки, горячие, ласковые, берут мои ладони и кладут на ширинкупослушные пальцы ложатся на ткань и чувствуют твердую, горячую плоть. Как же я люблю твое тело сильное, гибкое, грубое отражение, совершенной в своем сумасшествии сущности. Теперь мои руки возвращают вожделениепод пальцами живет, разгорается, пульсирует любимое тело. Нажим, поглаживание, легкое прикосновение. Мой взгляд скользит вверх, и я любуюсь тем, как он закрывает глаза, как наслаждение ласкает прекрасное лицо, заставляя крылья носа трепетать. Касание, поглаживание, нажим. Его губы раскрываются:
Надо вставать
Замолчи
Мои рукивверх, к ремню. Стараюсь не торопиться, но низ живота сладко жжет медовая горечь, разливается по телу, поднимается к губам, рождая:
Я хочу тебя
Краем глазаяркая вспышка.
Руки ласковы, руки нежныремень, пуговица брюк и молния.
Марина, вставайшепчет он.
Еще одна вспышкапериферия сверкает, отвлекает. Быстро поворачиваю голову
На полу лежит осколокдлинный, тонкий кусок стекла. Сглаженные краяпорезаться нельзя, но можно
Вставай, голос громче, слабо звенит сталью.
можно проткнуть.
Поднимаю глазалюбимое лицо застыло. Грубая силиконовая пародия на Максима: пустой взгляд, бескровные губы, кожагрубой резиновой маской, и нет, совсем нет жизни. Поворачиваю голову
Весь пол засыпан осколками битого стекла.
Вставай! раскатом эхо по углам комнаты.
Комната дрожит, искажается, плывет.
Вставай!!! оглушительным громом.
Одергиваю руки, зажимаю уши
вставай! Вставай!
Открываю глазапередо мной размытое пятно. Вставай! орет оно мне, а в следующее мгновение крепкая ручища хватает меня и дергает наверх. Я не поднимаюсьменя подбрасывает. Тело окаменевшее, неповоротливое срывается, ведомое паникой, ноги заплетаются и совершенно не слушаютсянесут, вяжутся, словно нити, через раз касаясь земли. Почти падаю, но крепкая рука тащит, несет за собой вперед. Он кричит:
Быстрее! Давай же
Сиплое дыхание, рваные движения. Я смотрю, но не вижумир вокруг трясется, смазывается в быстром движении, очертания и силуэты, словно тени в мутной воде, круги и рябь мучают мой желудок. Меня мутит. Вокруг много серых пятен, их движения хаотичны, и они истерично взвизгивают. Мое дыхание тяжелеет. Человек впереди очень торопится. Серые пятна становятся громче. Поднимаю голову и смотрю вправо, щурюсь, чтобы сфокусироваться, но тут обзор закрывает еще один человек. Он бежит с нами. Или туда же, куда и мы Запинаюсь. Серые пятна все громче, и я узнаю в манере их голосов что-то знакомое, но в голове туман и жуткое месиво из обрывков снов, памяти, реальности и внутренних ощущений, не дает мысли оформить окончательный образ.
Спотыкаюсь. Матерюсь. Спотыкаюсь снова.
Лестница.
Поднимай н-ноги! выплевывает человек впереди.
Тащу вверх чугунные ступни. Одно из серых пятен резко вырывается вперед и бросается в нашу сторону. Человек справа от меня пинает пятно, и оно начинает пронзительно скулить.
Открыто? кричит человек впереди.
Это не мне. Откуда далеко раздается ответ, которого я не понимаю, но мы все еще поднимаемся вверх и вперед.
Грохот, лязг и какой-то слабый звон.
Внезапно становится темнее. Звуки шагов из глухих превращаются в звонкий топот, множащийся, отражающийся. Позадигрохот и стеклянно-металлический звон.
Моя рука освобождается, и я останавливаюсь. Сгибаюсь пополам, верчу головой и упрямо мычу. Тело мгновенно покрывается ледяной испариной, нутро сжимается и все, что есть во мне, собирается наружу. Где-то позадигремит и лязгает, лают людские голоса. Голова кружится, и я дышу сквозь сжатые зубы. Пол под ногами идет волной, закручивается воронкой. Вдалеке возня и гам. Я дышу. Дышу. В головекарусель, тело наполняется ватой и начинает дрожать под собственным весом. Рукиледяные, мокрыек лицу. Только бы не упасть в обморок. Где-то за спиной гомон и скрежет. Вдохвыдох, вдохвыдох Мир замедляется, выравнивается. Медленно, осторожно мир обретает четкие контуры и былую твердь. Вдохвыдох. Гомон превращается в громкой диалогкто-то спрашивает, кто-то отвечает и спрашивает следом. Я тру глаза. Там, вдалеке, люди больше не кричат, не ругаютсяони задают вопросы, и, судя по всему, их все становится очень много.
Марина
Вздрагиваю. Поднимаю голову, разлепляю веки, но какое-то время все еще вижу мутную рябь из различных оттенков черного и серого.