В общем, я решила, что пора выполнить обещание, и отправилась в сплав по реке. Закрыв глаза, пошла босиком по резиновой траве к кромке воды. Влезла в надувную оранжевую лодку. Которую слегка покачивало, но инструктор заботливо ее придерживал. Я оттолкнулась от берега, стала грести. А когда лодка немного разогналась, опустила руку за борт и вела ею по прохладной воде. Вода брызнула мне на рукавтакая вдруг ледяная, но освежающая. Напрягая слух, я почти различала пение птиц за шумом стремнины.
Я гребла дальше вниз по реке, миновала скалу с хвойными деревьями на верхушке и тут поняла, что совсем одна. Я забыла представить рядом друзей и плыву теперь сама по себе, а творить кого-то из воздуха уже поздно.
Иногда в этих снах наяву я благополучно сплавлялась до самого конца реки. В другой раз выпадала из лодки, и тогда меня, случалось, спасал симпатичный инструктор по рафтингу. А бывало, ударялась головой об острый камень, медленно сползала в темную воду, и надо мной кружил кровавый водоворот.
В какой-то момент палату осветило восходящее солнце, и я услышала, что к Девочке в Углу пришли подруги. Пятеро, не меньше, и все они усвоили тот ласковый, тихий язык, который люди приберегают для мертвых и умирающих. Как ни старалась, я не могла отключиться от их голосов и сплавляться себе дальше по бурной реке. Но подумала, что оно, наверное, и к лучшемуя плавала уже несколько часов. Поаккуратней надо, а то сморщусь, как чернослив.
Они понимали все. Шутки у них были общие, истории общие. Они принесли подарки, заранее зная, какие ей понравятся. Делали с ней селфи. Они скучали по ней.
Не то что девчонки из моей второй школы в Глазго.
Они великодушно терпели меня, пока приходилось. Брали с собой гулять по ночам, пускали на свои вечеринки. Но они были не мои. А позаимствованные. Я не понимала их шуток, они не понимали моих. Я все время говорила что-то не то, хоть английский знаю хорошо. А когда перестала ходить в школу, никто не переживал.
Думаю, им полегчало.
Мне-то точно.
Я слушала подруг Девочки в Углуони старались говорить без жалости в голосах, давали понять, что совместные развлечения, которые она пропускает, не так уж важны и не так уж забавны. Однако я уловила дрожь в ее голосе.
И попытавшись отгородиться от этой компании, стала разглядывать шторки вокруг своей постели. Кошмарные зеленые шторки. Но хотя они и в самом деле ужасны, вот что меня всегда веселит: для кого-то там, где-то там это идеальные больничные шторки. В обязанности этого кого-то входило заказать шторки для целой больницы, и он выбрал из каталога эти, получил одобрение. Заказ был размещен, материал отгружен, и натянутые зеленые шторки в клетку и синий цветочек с нечетным количеством лепестков украсили почти всю больницу, включая Мэй-уорд.
Ленни?
Шторка всколыхнуласькто-то принял абсурдное решение в нее постучаться.
Да?
Ты не спишь?
Как всегда.
Ты в приличном виде? К тебе посетитель, прошептала Новенькая Медсестра.
В приличном, ответила я, вытирая рот тыльной стороной ладони, а то вдруг слюни распустились.
Новенькая Медсестра отдернула шторку, и я обнаружила с удивлением, что подруги Девочки в Углу уже ушли. Она осталась одна и лежала теперь, с головой накрывшись одеялом. Как это сладко и горько, должно быть, иметь друзей.
Новенькая Медсестра вошла, а за неймой посетитель.
Привет, он положил руку на спинку кровати и тут же отнял, будто его ударило током. Не хотел показаться фамильярным, наверное.
Все нормально, Ленни? спросила Новенькая Медсестра.
Он смотрел на меня, я на него. Нормально ли?
Видимо, мне самой предстояло решить. Он, конечно, не компания подруг-ровесниц, с которыми я коротала бы время за болтовней, сплетнями и всякими глупостями, а с другой стороны, даже на моем мысленном плоту никаких подруг не было.
Тогда я вернусь попозже, сказала Новенькая Медсестра, но, прежде чем уйти, отдернула шторки, высвободив меня из уединенного клетчатого кокона и выставив всей палате на обозрение.
Отец Артур, неподвижный, будто статуя святого, так и стоял у спинки кровати.
Садитесь, не стесняйтесь.
Спасибо.
Он взял стул для посетителей, отодвинул от изголовья кроватихотел сесть так, чтобы я видела его как следует.
Ты в порядке? спросил отец Артур, и я рассмеялась.
Я ты не он прокашлялся и предпринял вторую попытку: В часовне так тихо в последние дни.
Я кивнула.
Мне не хватает твоих отец Артур подыскивал слово, но я не стала ему помогать.
Как звали того дядьку из Библии, у которого было два сына, а он любил только одного?
Что-что?
Ну того, с двумя сыновьями. Один всегда слушается отца, а другой сбегает из дому. Но потом беглец возвращается, и отец любит его больше, чем хорошего сына.
Ах да, притча о блудном сыне.
Никогда понять этого не могла. Хороший сын поступает правильно и ничего не получает. Плохой сын заставляет родителей страдать и тревожиться, однако, возвратившись, получает все что хочет.
Отец Артур наморщил лоб, но ничего не сказал.
Это лишь подтверждает, продолжила я, что беглецов любят.
Правда?
Ну конечно! Взять хотя бы нас с вами: я сбежала от вас, и вот вы здесь. А когда я каждый день приходила в часовню, и не думали меня навещать.
Полагаю Он смотрел на меня пристально, словно пытаясь точно высчитать, насколько я уже его простила и много ли еще осталось.
Мне кажется, Ленни, это притча о задающих вопросы, такая в ней мораль. Лучше задавать вопросы и возвращаться к Богу, чем не иметь никаких вопросов и быть религиозным только на словах. Он нахмурился, вздохнул, а потом вздохнул еще раз, будто первый вздох послужил лишь напоминанием о том, как приятно вздыхать. Насчет Дерека не предупредил, прости, добавил отец Артур, помолчав. Не ожидал, что ты так расстроишься.
Я и не расстроилась.
Ну да. Разумеется.
Я рассердилась.
Ой! Я собирался сказать тебе про Дерека и что ухожу, я просто не
Он ведь дал кому-то рыбину?
Дерек?
Нет, отец блудного сына. Он ведь вручил хорошему сыну рыбину, а плохомувсю свою империю?
Нет, по-моему
А по-моему, да. По-моему, так и было: хорошему сынурыбину, а беглецуцелую бизнес-империю.
М-м-м
Ну же, отец Артур! Вам бы надо получше ознакомиться с первоисточником. Блудный отец смотрит на вас с небав одной руке держит рыбину, другой обнимает сына-беглеца и удивляется, что это вы религию продаете, а о чем она рассказываетне знаете.
Я ничего не продаю.
А надо бы. Куда годится такая бизнес-модельвсе даром раздавать?
Он рассмеялся, а потом улыбка стекла с его лица, будто вода.
Поверь, я не хотел тебя обмануть. Или рассердить.
Верю. Эй, это что, правда дня?
Да.
Мне нравится.
Спасибо. Послушай, мне еще несколько месяцев предстоит отслужить в часовне, и я подумал
Так значит, полезно иногда убежать?
У меня от тебя голова разболится.
Сбежать. Хочешь сбежатьсбегай, и тебе воздастсявот о чем сообщает нам блудный сын.
Не уверен, что
Отец Артур?
Что, Ленни?
Мне надо убежать кой-куда.
Есть различия между сбежать и убежать. Море различий, но никто о них и знать не хочет. Будешь, говорят, и дальше сбегатьограничим количество посетителей. Только это их интересует. Но разве можно сбежать, не выходя из больницы? А я не выхожу.
На самом-то деле убежать от отца Артура я не моглабедро, пострадавшее в столкновении с Временной Сотрудницей, еще болело. Поэтому, сунув ноги в Обычные Повседневные тапочки, я тихонько поковыляла к месту назначения. Отец Артур не пустился в погоню, проявив великодушие, ведь ходил он уж наверное быстрее, чем я, и догнать меня, не дав даже выйти из палаты, ему было неловко.
Империю я не хотела и с отцом Артуром с удовольствием поговорила бы еще, но убегала все равно, просто потому, что стремилась в другое место.
Заглянув через окошечко в двери в Розовую комнату, я увидела Пиппу, которая, держа на весу лист бумаги, объясняла что-то пожилой аудитории из трех человек. Она указала пальцем на край полотна, а потом резким, размашистым движением опустила ладонь вниз. Закончив объяснять, отложила бумагу, и тут только махнула мне рукой и поманила внутрь.
Я вошла, еле ноги волоча, и почувствовала, что все взгляды устремились на меня и мою розовую пижаму. Надо было все-таки Лучшие Воскресные тапочки обуть.
Ленни, привет!
Привет, Пиппа!
Что это тебя привело?
Я попыталась сформулировать, что именно меня привело. Один человек, умерший давным-давно, и два его неодинаково любимых сына. Рыбина. Священник. Непреодолимое желание делать что-нибудь еще, а не только сплавляться мысленно по реке Аудитории гериатрического профиля все это вряд ли показалось бы вразумительным.
Порисовать хочешь? спросила Пиппа.
Я кивнула.
Бери стул, а я принесу бумагу. На этой неделе темазвезды.
Я оглянулась в поисках места, а она тут как тут. Сидит себе сзади на столе, в стороне от всех. Одета в темно-фиолетовую кофту, волосы, стальные как десятипенсовик, поблескивают на солнце, глаза устремлены на лист бумаги, где она рисует что-то там кусочком угля. Лилово-розовая злодейка, сиреневоголубая преступница. Старушка, укравшая нечто из мусорного ведра.
Вы! воскликнула я.
Она оторвалась от рисунка, подняла голову и одно кратчайшее мгновение рассматривала меня, наводя резкость. Потом узнала и обрадовалась:
Ты!
Ленни и Марго
Я подковыляла к ее столу.
Меня зовут Ленни.
И протянула руку.
Она отложила кусочек угля, пожала мне руку.
Рада познакомиться, Ленни. Я Марго.
Ее перепачканные углем пальцы отпечатались на тыльной стороне моей ладони.
Спасибо, сказала она. Ты мне очень помогла.
Пожалуйста. Я не сделала ничего особенного.
Нет, кое-что ты сделала. Сделала. Хотелось бы отблагодарить тебя как следует, но теперь у меня за душой лишь пара пижам да недоеденный кекс.
Она показала рукойприсядь, мол, и спросила:
Как ты тут оказалась?
Она имела в виду Розовую комнату, конечно, но я считаю, что прямота лучше всего, поэтому сказала правду:
Говорят, я умираю.
Повисла паузаМарго глядела на меня изучающе. Не поверила как будто.
Заболевание, ограничивающее продолжительность жизни, пояснила я.
Но ты такая
Юная, да-да.
Нет, ты такая
Невезучая?
Нет. Она все еще смотрела на меня недоверчиво. Ты такая живая.
Подошла Пиппа, положила нам на стол кисточки.
И о чем мы тут беседуем?
О смерти, ответила я.
Увидев, какая складка образовалась на лбу у Ниппы при этом слове, я подумала, что ей бы надо взять выходные и сходить на курсы, где учат обходиться с мертвыми и умирающими. Долго она в больнице не проработает, если даже слышать этого слова не может. Пиппа присела на корточки у стола, взяла кисть.
Обширная тема, сказала она наконец.
Ничего, ответила я. Я целыми днями прохожу семь стадий принятия неизбежного и научилась делать это одним махом.
Пиппа прижала сухую кисть к столешнице, и щетинки, сложившись веером, образовали идеальную окружность.
Однажды в начальной школе, еще в Эребру, я оторвала нечаянно краешек страницы из учебника. Мы с одним мальчикомне помню, как его звали, листали учебник наперегонки. Я старалась листать быстро-быстро и оторвала краешек страницы. Классная руководительница накричала на меня и, не увидев, наверное, должного раскаяния, отправила в кабинет директора. Я шла туда как в полицейский участок. И не сомневалась, что родителям теперь обо всем расскажут, что дела мои плохи и лучше уже не станут. У меня вспотели ладони. Даже передвигаясь по коридору, когда все сидят в классе, я, казалось, нарушаю правила, нахожусь там, где не следует.
Директриса была крепкой женщиной с серебристыми, как лед, волосами и вечно поджатыми губами, накрашенными жирной помадой. Я представляла, как она кричит на меня, и изо всех сил старалась не заплакать. Когда я пришла к ней в кабинет, оказалось, что директриса на собрании, и секретарша велела садиться на зеленый стул у двери и ждать. На стуле слева уже сидел мальчик на несколько лет старше меня по имени Лукас Найберг.
Что, неприятности? спросил он (по-шведски, разумеется).
Да, ответила я, почувствовав, как задрожал подбородок.
У меня тоже, сказал он. И похлопал рукой по сиденью стоявшего рядом стула. Казалось, он не напуган и не расстроен, что сидит тут, у дверей директорского кабинета, как арестованный. Скорее наоборотгорд собой.
Почувствовав облегчение, я села рядом. Неприятности были не у меня одной, и это утешало. Лукас разделил мою судьбу, а вместе иметь с ней дело уже не так страшно.
И то же самое я ощутила, когда Марго решила нарушить молчание и, наклонившись ко мне, прошептала:
Я тоже умираю.
Мгновение я смотрела в ярко-голубые глаза Марго, думая, что мы, как видно, станем сокамерницами.
Если поразмыслить, сказала Пиппа, отложив наконец кисточку, ты вовсе не умираешь.
Не умираю?
Нет.
Может, я тогда домой пойду?
Ты не умираешь прямо сейчас, я имею в виду. Прямо сейчас ты очень даже живешь.
Мы с Марго смотрели на Пиппу, а та пыталась объяснить.
Твое сердце бьется, глаза видят, уши слышат. Ты сидишь в этой комнате, вполне живая. А значит, ты не умираешь. Ты живешь. Она присоединила и Марго: Вы обе.
Железная логика и в то же времяникакой.
Итак, мы с Марго, вполне живые, сидели в тиши Розовой комнаты и рисовали звезды. На маленьких квадратных полотнах. Я забыла нарисовать рамку на своембуду потом досадовать, когда Пиппа повесит их на стену. Марго изобразила звезду на чернильно-синем фоне, яна черном. Ее звезда была симметричной, моя нет. И там, в тишине, пока она аккуратно обводила свою желтую звезду золотым, я испытала чувство, какого ни с кем еще не испытывала. Что времени у меня сколько угодно. Не нужно торопиться о чем-то говорить, можно просто быть рядом и все.
В детстве я любила рисовать. У меня была старая жестянка из-под детского питания с цветными мелками и пластмассовый столик. И каким бы ужасным ни вышел рисунок, я всегда писала в уголке свое имя и возраст. Мы с классом ходили в картинную галерею, и учительница указывала на фамилии авторов в нижних уголках гравюр. Я считала, что очень талантлива и мои рисунки однажды могут тоже выставить в галерее. Поэтому нужно обозначить имя и дату. Тот факт, что мне было всего пять лет и три месяца, когда я нетвердой рукой срисовала далматинца с обложки видеокассеты, заставит мир искусства еще больше восхищаться моим талантом. Зайдет разговор о знаменитых художниках, только лет в двадцать-тридцать вполне овладевших своим талантом, и кто-нибудь скажет: А ведь Ленни Петтерсон написала эту картину всего в пять лет и три месяцанепостижимо, уже тогда она была способна на такое! В память о собственном тщеславии я, взяв самую тонкую кисть, какую смогла найти, вывела желтой краской под нарисованной звездой: Ленни, 17 лет. Посмотрев на меня, Марго сделала то же самое. Марго, написала она, 83 года. А потом мы поместили их рядомдве звезды на фоне тьмы.
Я не придаю большого значения числам. Не делю в столбик, не высчитываю проценты. Не имею понятия, какой у меня рост и вес, не помню папин номер телефона, а ведь раньше знала. Предпочитаю слова. Вкусные, дивные слова.
Но два числа, оказавшихся передо мной теперь, имели значение и будут иметьдо конца моих считаных дней.
Нам на двоих, сказала я тихо, сто лет.
Ленни знакомится со сверстниками
Через несколько дней на моей прикроватной тумбочке появился ломтик кекса.
Вообще-то я не большой любитель кексов. Когда изюм лопается во рту, кажется, что ешь мокрицу. Сначала он твердый, а раскусишьизнутри брызнет сладкая жидкость и только кожистая оболочка останется.
Но бесплатный кексэто бесплатный кекс.
Я ела и думала о Марго.
Мы прожили сто лет на двоих. По-моему, неплохой результат.
В тот самый момент на уроке рисования я заметила Новенькую Медсеструкраснея, она пробралась в Розовую комнату, у входа нечаянно врезавшись бедром в стол. Сказала шепотом, что пришла, мол, в мою кабинку, а там отец Артур сидит один. Что в принципе мне в Розовой комнате находиться не положено и, если я не вернусь сейчас же, у меняв принципемогут быть неприятности. Так мило. Джеки наоретвот что Новенькая Медсестра называет неприятностями. Совсем иначе понимает неприятности тот, кто ходит в пижаме среди бела дня и дает имя пластиковой трубке, через которую обедает внутривенно. Вот настоящие неприятности. И они у меня уже есть.