Заикаться дядя Эдди не заикался, но говорил только два слова. «Славно, славно».
Однажды мы ходили к мессе, а Доннелли стояли за нами, и отец Молони говорит:
Можно садиться.
Мы стали подниматься с колен, а дядя Эдди говорит:
Славно, славно.
Синдбад как рассмеется. Я посмотрел на папу, чтобы убедиться, что он не подумал на меня.
В амбаре можно было лазать по сену. Мы прыгали с одной копны на другую, и ни разу никто не ушибся, так здорово. Лиам с Эйданом говорили, что у брата их мамани, у дяди Мика, есть такой же амбар, ничуть не хуже амбара Доннелли.
Где? спросил я.
Они как будто не поняли.
Где амбар-то?
В деревне.
Мы видели мышей. Я-то не видел, только слышал, но все равно говорил, что видел. Кевин видел много мышей. Зато я видел раздавленную крысу со следами шин на спине. Мы пытались ее поджечь, но не вышло.
Однажды мы сидели под самой крышей, а тут зашел дядя Эдди. Он не знал, что мы внутри. Мы задержали дыхание. Дядя Эдди огляделся и вышел. Через открытую дверь падал солнечный свет. Это был тяжелая раздвижная дверь из гофрированного железа. Весь амбар был из гофрированного железа. Мы сидели так высоко, что доставали руками до крыши.
Вокруг амбара вырастали скелеты домов. Дорогу расширяли, и около побережья громоздились пирамиды труб. Дорога будет вести прямо в аэропорт. Кевинова сестрица Филомена однажды сказала, что амбар похож на отца всех домов, который за ними присматривает. Мы ответили, что ей, Филомене, пора в психушку сдаться добровольно, но амбар и правда был похож на отца всех новых домов.
Из города примчались три пожарных бригады, но с огнем не справились. Вдоль дороги неслись потоки воды. Случилось все ночью. На следующее утро мы проснулись, пожар уже кончился, но мама не пустила нас посмотреть, и следила, чтобы мы не удрали. Я залез на яблоню, только мало высмотрел. Яблонька была хилая, яблоки росли на ней паршивые, а листьев зато пропасть.
Пошел слух, что неподалеку от амбара нашли коробок спичек. Мамке об этом рассказала миссис Паркер, которая жила в коттедже. А мистер Паркер работал трактористом у Доннелли. Каждую субботу он ходил с дядей Эдди в кино.
Снимут теперь отпечатки пальцев, сказал я маме.
Ага, ага, снимут
Снимут отпечатки пальцев, рассказывал я уже Синдбаду, и если найдут на спичках твои отпечатки, придут, арестуют тебя и отправят в Артейн.
Брат мне и верил, и не верил.
Будешь там на треугольнике играть, издевался я.
Глаза брата наполнились слезами; в эту минуту я его ненавидел.
Поговаривали, что дядя Эдди сгорел заживо. Миссис Бирн, что жила через два дома от нас, шепотом рассказывала об этом ма. Обе крестились.
Наверное, там ему будет лучше, все повторяла миссис Бирн.
Да, да, конечно, соглашалась мама.
До смерти хотелось сбегать к амбару, посмотреть обгорелого дядю Эдди, если, конечно, его еще не увезли. Мама устроила нам пикник в саду. Вернулся с работы папана работу он ездил на поезде. Ма сразу ушла из-за стола, чтобы поговорить с ним без наших любопытных ушей. Я знал, что она рассказывает про дядю Эдди.
Серьезно, что ли? переспросил па.
Мамка кивнула.
Он сегодня нагнал меня по дороге к поезду, и ничего об этом не сказал. Только приговаривал: «Славно, славно».
Они задумались и вдруг разом покатились со смеху.
Ничего дядя Эдди не сгорел. Даже не обжегся.
Амбар облез, перекосился и покорежился. Одной стены не хватало. Крыша покоробилась, как мятая жестянка, шаталась с противным скрипом. Большую дверь, сплошь почернелую, прислонили к забору. Гарь со стен отваливалась слоями, а железо под ней было бурое, ржавое.
Все в один голос твердили, что амбар поджег кто-то из новых домов Корпорации. Где-то год спустя Кевин объявил, что это был он. Только Кевин врал. Когда амбар горел, он ездил в Кортаун на праздники. Я ничего не стал говорить Кевину.
В ясные дни мы видели рыжие хлопья в воздухе под крышей. Особенно если ветрено. Иногда я возвращался домой, а они были у меня в волосах. И земляной пол тоже стал красный. Амбар съедала ржавчина.
Синдбад дал честное слово.
Мамка откинула ему волосы со лба и расчесала пятерней. Она тоже чуть не плакала:
Фрэнсис, я уже все перепробовала. Еще раз дай честное слово.
Честное слово, хныкал Синдбад, и ма принялась развязывать ему руки. Я тоже ревел.
Мамка привязала его за руки к стулу, потому что он обдирал корочки на губах. Визгу было! Лицо Синдбада налилось кровью, потом аж полиловело; он так зашелся в крике, что вдохнуть не мог. Губы его были в корочках и ранках из-за горючего из зажигалки. Две недели казалось, что у него вообще губ нет.
Мама поставила Синдбада на ноги и прижала руки к бокам.
Ну-ка, покажи язык. Она по языку умела определять, врет человек или не врет.
Не врешь, Фрэнсис, молодец, Фрэнсис. Ни одного пятнышка.
Синдбада вообще-то звали Фрэнсис. Честный Фрэнсис спрятал язык. Ма отпустила его руки, но он сдвинулся с места. Я подошел к ним.
Бегом по волнорезу, прыжок и успевай кричи: «Путешествие на дно моря!» Кто больше успеет выговорить, пока не плюхнулся в воду, тот выиграл. Победить в этой игре никак ни у кого не получалось. Один раз я дошел до «моря», но судил Кевин и сказал, что, мол, у Падди задница окунулась в воду, когда он еще «дно» не договорил. Я запустил в Кевина камнем, а Кевин запустил камнем в меня. Промахнулись оба.
Когда «Морское око» поглотила гигантская медуза, я спрятался под буфет, такая жуть напала. Сначала вроде бы не боялся, даже заткнул уши пальцами, когда папа сказал маме, что смех и грех, такого и не бывает вовсе. Но когда гигантская медуза сплошь облепила подводную лодку, я не стерпел и пополз под буфет. Лежал на пузе и даже плакать забыл со страху. Ма сказала, что медузы больше нет, но я не вылез, пока не началась реклама. Мама сама отнесла меня спать и даже посидела рядом немного. Синдбад уже уснул. Я вставал попить воды. Ма сказала, что не разрешит смотреть новую серию на следующей неделе, но забыла про запрет. Как бы то ни было, следующая серия оказалась вполне безобидной: о сумасшедшем ученом, который изобрел новую торпеду. Адмирал Нельсон боксерским приемом сразил сумасшедшего ученого, и тот влетел лбом в перископ.
Вот это другое дело! сказал папка, хотя передачу не смотрел, только слушал. Даже глаз от книжки не поднял. Мне это не понравилось, лишь бы ему подразниться. Ма вязала. Смотрел я один, Синдбаду не позволяли. Потом я рассказал брату, что серия была потрясающая, но почемуне сказал.
Я купался на побережье с Эдвардом Суэнвиком, который учился в другой школев центре Дублина. Школа называлась «Бельведер».
Ну, это же Суэнвики, у них все должно быть самое лучшее, пошутил папка, когда ма рассказала ему про миссис Суэнвик, что она вместо масла покупает маргарин.
Ма очень смеялась.
Эдварда Суэнвика в этом «Бельведере» заставляли носить форменную куртку и играть в регби. Он твердил, что ненавидит и форму, и регби. Учился бы в интернатепонятно бы было, чего страдает, а тут не так уж плохо, каждый вечер возвращается домой на поезде.
Мы брызгались друг на друга водойдолго-долго, аж самим надоело, уже и хохотать перестали. Наступал отлив, пора было собираться домой. Эдвард Суэнвик сложил руки ковшиком и пригнал ко мне волну. Там, в этой волне, оказалась медузища. Огромная прозрачная с розовыми прожилками и пульсирующей бордовой серединой. Я поднял руки кверху и стал от нее уплывать, она все равно обожгла мне бок. С диким воплем я ринулся из воды. Медуза коснулась моей спины; по крайней мере, мне так померещилось, и я опять заорал, не мог удержаться. Дно было каменистое, неровное, не то что на пляже. Я кое-как добрался до лестницы и вцепился в ограждение.
Этот вид называется «португальский кораблик», сказал Эдвард Суэнвик и, обойдя медузу большим кругом, поспешил к ступенькам.
Я поднялся на вторую ступеньку и стал исследовать ожоги, ведь ожоги от медуз не болят, пока в воде сидишь. Да, сбоку живота горела заметная розовая полоса. Я выкарабкался на берег.
Ох ты у меня схлопочешь!
Называется «португальский военный кораблик», повторил тот. Это не я, а португальский кораблик.
Полюбуйся-ка, и я показал ему ожог. Эдвард Суэнвик залез на волнорез и разглядывал медузу сквозь ограждение.
Я скинул плавки без лишней возни с полотенцем. Все равно никого не было. Медуза плавала кругами, похожая на зонтик из желе. Эдвард Суэнвик искал камни. Слез вниз по ступеням, подбирал там подходящую гальку, но в воду ни ногой. Весь мокрый, я с трудом натягивал футболку, прилипавшую к спине и плечам.
Она ядовитая, сказал Эдвард Суэнвик.
Натянув футболку, я задрал ее и стал рассматривать ожог. Кажется, начинает болеть. Я повесил плавки на перила. Эдвард Суэнвик кидался камнями в медузу.
Давай прямо в нее.
Эдвард Суэнвик промахнулся, и я обругал его:
Вот ты, мазила.
Я завернул плавки в полотенцебольшущее, мягкое банное полотенце. Это полотенце мне брать не разрешалось.
Я бежал всю дорогу по Барритаун-роуд, мимо коттеджей, где обитали привидение и страшная вонючая старуха без зубов, мимо магазинов. За три дома до нашего я начал плакать. Пробежал через задний двор и в кухню.
Мама кормила ребеночка.
Что случилось, Патрик? И смотрит мне на ноги, ища порезы.
Я задрал футболку. И уже плакал по-настоящему. Хотелось, чтобы мама обняла, помазала мазью и сделала повязку.
Медуза ужалила. То есть этот португальский кораблик.
Мамка коснулась моего бока.
Здесь?
Ой! Нет, не здесь, вот, видишь. Ужасно ядовитый кораблик.
Не вижу Ох, вижу.
Я одернул футболку, заправил ее в штаны.
И что ж теперь делать? обратилась ко мне ма. Хочешь, к соседям сбегаю, вызову скорую помощь?
Ой, не надо скорую помощь, давай лучше мазью
Мазью так мазью, мазью должно помочь. Дейрдре и Кейти докормлю, хорошо? Потерпишь?
Ага.
Хорошо.
Я прижал руку к боку и растер ожог, чтобы он как следует покраснел.
На побережье была насосная станция, а за нейплощадка с лестницами, ведущими к воде. Весной во время прилива вода заливала площадку полностью. Ступеньки были с двух сторон, но с другой стороны всегда было холоднее, а войти в воду труднее из-за крупных и острых камней. Волнорез, конечно, был не совсем волнорезом, а трубой, залитой цементом. Причем цемент получился какой-то неровный, с торчащими каменными осколками. По-настоящему не разбежишься. Все время надо следить, куда наступаешь. Вообще на берегу трудно было играть. Полно водорослей, ила и камней, заходить в воду надо осторожно. Нормально можно было разве что плавать.
А плавал я здорово.
Вот Синдбад только при маме решался в воду сунуться.
Кевин однажды нырял с волнореза и разбил голову. Его мама и сестра повезли его в такси на Джервис-стрит накладывать швы.
Некоторым из нас не разрешали лезть в воду. Порежешь, мол, ногу о камень, и пожалуйстаполиомиелит. Один парень с Барритаун-драйв, Шон Рикард, умер, и поговаривали, от того, что наглотался морской воды. А кто-то рассказывал, что Шон проглотил леденец, и тот застрял у него в горле.
Он был один в спальне, объяснял Эйдан, некому было по спине похлопать.
Чего ж он в кухню не спустился?
Да он дышать не мог!
А я запросто могу себя по спине похлопать, смотрите.
Мы смотрели, как Кевин хлопает себя по спине.
Недостаточно сильно, сказал Эйдан, и мы все принялись лупить себя по спине.
Чушь. Не слушай их больше, заявила мама и уже мягче добавила: Лейкемия была у бедного мальчика.
Как это лейкемия?
Такая болезнь.
От того, что воды наглотался?
Нет.
А от чего?
Не от воды.
От морской воды?
Вообще не от воды.
Вода, вмешался мой папка, была на самом деле великолепная. Эксперты Корпорации изучили ее всесторонне и оценили на отлично.
Вот так вот, сказала ма.
Дедушка Финнеган, мамин папа, работал в Корпорации.
Мисс Уоткинс, учительница, которая была у нас до Хенно, однажды принесла чайное полотенце с Декларацией независимости. Была пятидесятая годовщина Пасхального восстания. В центре текст, а вокруг портреты семерых лидеров восстания. Мисс Уоткинс повесила полотенце на доске, и мы по очереди подходили и рассматривали его. Кое-кто из мальчиков даже крестился перед ним.
Nach bhfuil sé go hálainn, мальчики? приговаривала она.
Tá, отвечали мы.
Я рассмотрел подписи. Томас Дж. Кларксамая первая. Надо же, я же тоже Кларк!
Мисс Уоткинс, взяв bata, прочла Декларацию вслух, указывая на каждое слово:
В этот великий час Ирландская нация должна отвагой и солидарностью, а также готовностью своих детей пожертвовать собой ради общего блага, доказать, что она достойна великого предназначения, что ей уготовано. Подписано от имени Временного правительства: Томас Дж. Кларк, Шон МакДермот, Томас МакДона, П. Г. Пирс, Имон Кент, Джеймс Коннолли, Джозеф Планкетт.
Мисс Уоткинс захлопала в ладоши, и мы тоже. Мы начали смеяться. Она зыркнула грозно, мы прекратили хохот, но хлопали дальше.
Я обернулся к Джеймсу ОКифу:
Томас Дж. Кларкмой дед родной. Передай дальше.
Мисс Уоткинс постучала bata по доске:
Seasaígí suas.
Она заставила нас маршировать на месте рядом с партами.
Clédeasclédeasclé
И стены задрожали. Школа располагалась в бытовке. Еще несколько таких же бытовок стояло за школой. Под ними можно было даже проползти. Масляная краска на фасадах облупилась от солнца, и мы сдирали ее. В настоящей, бетонной, школе нам дали класс только через год, когда нас начал учить Хенно. Мы обожали маршировать. Половицы под нами аж подпрыгивали. Мы топали с огромной силой, хоть и вразброд. Мисс Уоткинс заставляла нас шагать пару раз в день, когда считала, что мы что-то заленились.
Так мы маршировали, а мисс Уоткинс читала Декларацию:
Ирландцы и ирландки! Во имя Господа и ушедших поколений, от которых восприняла древнюю традицию государственности, Ирландия нашими голосами призывает детей своих сплотиться под ее знаменами и выйти на бой за свободу.
Марш разладился, мы шагали как попало, и мисс Уоткинс пришлось замолчать. Она постучала по доске:
Suígí síos.
Она выглядела разочарованной и раздраженной.
Кевин поднял руку.
Мисс!
Sea?
Мисс, а Падди Кларк говорит, что Томас Кларк, ему дедушка, мисс.
Это он сейчас так сказал?
Да, мисс.
Патрик Кларк!
Я, мисс.
Встань, чтобы все тебя видели.
Целую вечность я неуклюже выкарабкивался из-за парты.
Томас Кларктвой дедушка?
Я заулыбался.
Дедушка?
Да, мисс.
Вот этот человек?
Мисс Уоткинс указала на Томаса Кларка. Он и вправду был похож на дедушку.
Да, мисс.
А где он живет?
В Клонтарфе, мисс.
Где-где?
В Клонтарфе, мисс.
Иди сюда, Патрик Кларк.
За партами стояла гробовая тишина.
Учительница ткнула указкой в надпись под головой Томаса Кларка.
Прочти вслух, Патрик Кларк.
Рас-рас-расстрелян англичанами третьего мая 1916 года.
Что означает «расстрелян», Дермот Граймс, который ковыряется в носу и считает, что учительница этого не замечает?
Убили, надо понимать, мисс.
Совершенно верно. И может ли Томас Кларк, расстрелянный в 1916 году, жить в Клонтарфе и быть твоим дедушкой, а, Патрик Кларк?
Да, мисс.
Я прикинулся, что внимательно рассматриваю портрет.
Еще раз спрашиваю, Патрик Кларк: это твой дедушка?!
Нет, мисс.
Я получил три удара по каждой руке.
Вернувшись за парту, я не смог опустить сиденье. Руки не шевелились. Джеймс ОКиф помог мне, пнув мое сиденье. Оно громко стукнуло, и я испугался, что сейчас получу от мисс Уоткинс добавки. Спрятал ладони, сев на них. Я не скрючился от боли только потому, что мисс Уоткинс не разрешала. Болело так, будто кисти рук отвалились; скоро еще их начнет жечь. Ладони потели как ненормальные. В классе ни звука. Я посмотрел на Кевина и ухмыльнулся, но зубы у меня стучали. Лиам повернулся к Кевину, ждал его взгляда, его ухмылки.
Я любил дедушку Кларка больше, чем дедушку Финнегана. Бабушки Кларк уже не было в живых.
Бабушка на небесах, объяснял дедушка, прекрасно проводит время.