Когда отец Дамиан был маленький, его звали Йеф, и он был толстый. Взрослые пили темное фламандское пиво. Йозеф хотел стать священником, а отец ему не позволял. Но он все равно им стал.
Сколько платят священникам? спросил я.
Слишком много, ответил папка.
Тихо ты, Падди, шикнула на него ма. Им вовсе не платят, обратилась она ко мне.
А почему?
Трудно объяснить начала мамка. Ну, это слишком сложно У них призвание.
Как это?
Йозеф де Вёстер вступил в конгрегацию Святых Сердец Иисуса и Марии. У священника, который основал конгрегацию, была жизнь полная удивительных спасений и захватывающих приключений во время французской революции. Ему грозила гильотина. Когда настала пора взять новое имя, Йозеф назвался Дамианом в честь мученика первых веков христианства. Сначала он был брат Дамиан, а потом стал отец Дамиан. Он поплыл на Гавайи. Капитан решил пошутить, натянул поперек линзы телескопа волосок и дал отцу Дамиану посмотреть. И сказал, что это экватор. Отец Дамиан поверил, но не потому, что был идиотом, а потому что в то время про экватор мало кто понимал. На корабле отец Дамиан сам пек причастные облатки из муки, когда на корабле они кончились. А еще он не страдал морской болезнью, сразу стал как настоящий моряк.
Лучше всего облатки получаются из круглых булочек, особенно из свежих. Тогда размачивать не надо. Неплох и батон, а вот простой хлеб не годитсярасползается. Особенно трудно нарезать облатки, чтобы были совершенно круглые и ровные. Я для этого взял пенни из маминого кошелька. Я ей сказал, что беру, а то вдруг заметит. Вдавил пенни со всей силы в мякоть, и вместе с монеткой выдавливается аккуратный кружочек. Мои облатки получились вкусней настоящих. Я оставил их на подоконнике на пару днейони затвердели, как церковные, но стали невкусными. Интересно, я согрешил, когда стал их делать? Думаю, нет. Одна облатка с подоконника успела заплесневеть. Вот это грешнопозволить такому случиться. Я прочел один раз «Аве Марию» и четыре «Отче наш». Молитва «Отче наш» мне нравилась большедлиннее и красивее. Я прочел их в темном сарае.
Тело Христово.
Аминь, сказал Синдбад.
Глаза-то закрой, напомнил я.
Синдбад зажмурился.
Тело Христово.
Аминь.
Брат поднял голову и высунул язык. Я скормил ему заплесневелую облатку.
А из чего священники делают облатки? поинтересовался я у мамки.
Да из муки, сообщила она. Пока не освятят, это просто хлеб.
Нет, это не хлеб.
Сорт другой, поправилась мамка, пресный хлеб.
Как этопресный?
Да я сама не знаю.
Я ей не поверил.
Лучшая часть в книге, когда отец Дамиан прибыл в колонию прокаженных, на остров Молокаи. Туда отправляли больных проказой, чтобы они других не заразили. Отец Дамиан понимал, на что идет, и понимал, что пути назад не будет. Когда он признался епископу, что хочет на Молокаи, странное выражение было на его лице. Епископа поразила и обрадовала храбрость молодого миссионера. Маленькая церковь на острове была ветхой и запущенной, но отец Дамиан привел ее в порядок. Он отломил ветку с дерева, сделал метелку и стал подметать в крошечной часовне. Потом украсил ее цветами. Прокаженные долго просто наблюдали за ним. Ведь он здоровый и сильный мужчина, а они всего лишь жалкие прокаженные. И на следующий день никто из них не предложил миссионеру помощи. Ложась спать, отец Дамиан слушал стоны больных и шум волн, разбивающихся о берег. Бельгия никогда не казалась ему такой далекой! Постепенно прокаженные стали помогать отцу Дамиану, даже подружились с ним. Они звали его Камиано.
В Ирландии есть прокаженные?
Нет.
Ни одного?
Ни одного.
Отец Дамиан построил хижины и новую церковьполучше, сделал много чего еще. Например, научил прокаженных сажать овощи. Он не забывал, что может заразиться проказой, но ему было все равно, он не боялся. Его самой большой радостью было проводить время с больными детьми: мальчишками и девчонками, которых он взял под свою опеку. Каждый день он возился с ними по нескольку часов.
У прокажённых отгнивают и отваливаются части тела. Слышали о прокаженном пастухе? Он лез на лошадь, а нога отвалилась. Слышали о прокаженном картежнике? Он бросил карты, а они упали на стол вместе с рукой.
Однажды вечером, в декабре 1884 года, отец Дамиан опустил свои усталые ноги в воду, чтобы облегчить боль. И обварился до волдырей, потому что вода оказалась кипятком, но боли не было. Она понял, что у него проказа. Врач сказал печально:
Невыносимо вам говорить, но это точно проказа.
А отцу Дамиану было все равно. Он ответил:
Проказа так проказа. Благословен Господь милосердный!
Благословен Господь милосердный! сказал я вслух.
Папка засмеялся:
Сынок, где ты этого нахватался?
Вычитал. Так говорил отец Дамиан.
Который из них Дамиан?
Который с прокаженными
А, ну да, верно. Достойный был человек.
В Ирландии когда-нибудь были прокаженные?
Вряд ли.
Почему?
Проказа бывает только в жарких странах. Кажется.
Жарко бывает и у нас.
Да какая у нас жара, махнул рукой папка.
Еще какая!
Недостаточно жарко. Должно быть очень-очень жарко.
Сильно жарче, чем здесь?
На пятнадцать градусов, решил папка.
Проказа неизлечима. Отец Дамиан ничего не рассказывал маме в своих письмах. Только новость все равно просочилась, и разные люди стали посылать ему деньги. Отец Дамиан построил на них еще одну церковькаменную. Кстати, церковь все еще стоит, и туристы могут и сейчас ее посетить. Отец Дамиан сказал своим духовным детям, что умирает, и теперь о них позаботятся монашки. Но они, обнимая его ноги, молили: «О нет, Камиано! Мы хотим остаться здесь, пока ты здесь». Пришлось монашкам уйти ни с чем.
Давай еще раз.
Синдбад обнял мои ноги.
О нет, Кам Кам
Камиано!
Не могу запомнить.
Ка-ми-а-но.
А можно просто сказать: Патрик?
Нет. Давай еще раз, чтоб все правильно.
Не хочу.
Я схватил Синдбада за руку и сделал крапивку, но несильно. Он схватил меня за ноги.
Ниже.
Чего?
Ниже надо обнимать.
Ага, а ты мне пенделя.
Я тебе пенделя, если ты не сделаешь как надо.
Синдбад схватил меня за лодыжки и так стиснулаж ступни друг о друга стукнулись.
О нет, Камиано! Мы хотим остаться здесь.
Хорошо, дети мои, сказал я. Оставайтесь.
Спасибо огромное, Камиано, сказал Синдбад, но ноги мои не отпустил.
Отец Дамиан умер в Вербное воскресенье. Прокаженные оплакивали его, сидя на земле, раскачиваясь и колотя себя кулаками в грудь, по старинному гавайскому обычаю. Знаки проказы сошли с него: ни струпьев, ни коросты. Он был святым. Это место я прочел дважды.
Мне были нужны прокаженные. Синдбад, мало того что вечно сбегал, так еще и нажаловался мамане, что я его в прокаженного превращаю, а он не хотел. Так что нужны еще прокаженные. Кевина играть не позовешьон тут же сам стал бы отцом Дамианом, а япрокаженным. Но это моя история! Так что я играл с двойняшками Маккарти и с Вилли Хенкоком, которым исполнилось по четыре года. Они думали, что здорово играть со взрослым мальчишкойсо мной. Я повел их к нам на задний двор и рассказал насчет прокаженных. Все захотели быть прокаженными.
Прокаженные умеют плавать? спросил Вилли Хенкок.
Ага, ответил я, хотя не знал наверняка.
А мы не умеем, сказал один из братьев Маккарти.
Значит, не годитесь в прокаженные, решил Вилли Хенкок.
Плавать не нужно, успокоил я. Вам не обязательно уметь плавать. Нужно притвориться, что вы прокаженные. Изображать больных и слегка булькать.
Ребята наперебой забулькали.
А смеяться они могут?
Да, кивнул я. И иногда они ложатся на землю, чтобы я омыл их раны и прочел молитвы об исцелении.
Я прокаженный!
Я прокаженный! Буль-буль-буль!
Буль-буль-буль, прокаженные!
Буль-буль-буль, проказа!
Отче наш, сущий на небесах. Да святится имя Твое
Буль-буль-буль!
Заткнитесь на секунду.
Буль-буль-буль.
Прокаженным было пора по домамужинать, я слышал их бульканье даже через забор.
Я прокаженный! Буль-буль-буль!
А у меня призвание! сообщил я маме на всякий случай: вдруг миссис Маккарти придет поговорить про близнецов или миссис Хенкок.
Мамка одновременно варила обед и не пускала Кэтрин залезать на ящик под раковиной. В ящике хранились моющее средство и щетки.
О чем ты, Патрик?
У меня призвание, повторил я.
Мамка взяла Кэтрин на ручки.
Кто тебя позвал, куда? спросила она.
Такого вопроса я не ожидал, но продолжал настаивать:
Нет, я хочу стать миссионером.
Молодец, умница, похвалила мамка, но как-то неправильно похвалила. Я хотел, чтобы она заплакала, а папка пожал мне руку. Я и ему рассказал про призвание, когда он пришел с работы.
У меня призвание.
Нет у тебя никакого призвания. Мал ты еще.
Есть. Господь говорил со мной.
Тут все пошло не так. Папка отправился говорить с мамой.
Я же тебе говорил! А ты поощряешь этот вздор, сказал он сердитым голосом.
Ничего я не поощряю.
Да, черт возьми! Еще как!
Ма, похоже, что-то для себя решила.
Потакаешь ему! взревел папка.
Мама выбежала из кухни, на ходу развязывая фартук. Папка пошел за ней с таким видом, как будто его поймали на горячем. И я остался один. Я не знал, что произошло и что я натворил.
Родители вернулись и ничего не сказали.
* * *
Улитки и слизнибрюхоногие; они ходят животом. Я насыпал соли на слизня. Я видел его мучения и агонию. Футбол правильно называется «футбол по правилам Ассоциации». В этот футбол играют круглым мячом на прямоугольном поле, двумя командами по одиннадцать игроков в каждой. Цель игрызабить гол, т. е. поместить мяч в ворота противника, которые ограничены двумя вертикальными столбами и стойкой, их соединяющей. Я заучил правила наизусть, просто потому, что они мне нравились. Они не были похожи на настоящие правила, и казались мне дерзкими. Самый большой зафиксированный разрыв в счете: 36:0 в игре «Арброута» против «Бон Аккорда». Больше всего голов за один матч забил Джо Пейн в 1936 году, играя за команду «Лутон».
Последний лидер апачейДжеронимо.
Я поднял мяч. Мы играли на Барритаун-Гроув, потому что там были хорошие высокие бордюры, и мяч не убегал. Мяч, кстати, был лопнутый.
Цель игры, объявил я, забить гол, т. е. поместить мяч в ворота противника, которые которые ограничены двумя вертикальными стойками и перекладиной, их соединяющей.
Все загоготали.
Повтори-ка!
Я повторил, притом с джентльменским выговором, и все загоготали еще громче.
Дже-ро-ни-мо!
Последний из апачских повстанцевДжеронимо. Последний из ренегатов.
Вы, мистер Кларк, ренегат.
Прежде чем ударить, Хеннесси, бывало, обзывал нас отступниками.
Кто вы?
Ренегат, сэр.
Совершенно верно.
Ренегат!
Ренегат-ренегат-ренегат!
У меня была фотография Джеронимо. Он стоял на одном колене, опираясь локтем о другое. В руках его была винтовка, на шее платок, а рубашка была в горошек. Я и не замечал, что рубашка в горошек, пока не повесил фотографию на стенку. На правом запястье у него был браслет, похожий на часы. Наверное, ограбил кого-нибудь. Отрезал руку и снял браслет. Ружье выглядело как самодельное. Больше всего мне нравилось лицо Джеронимо. Он смотрел прямо в камеру, даже сквозь нее. Совсем не боялся. Похоже, не верил, как другие индейцы, что фотография крадет душу. Черные волосы, разделенные на пробор, падали прямо на плечини перьев, ни колтунов. Лицо у него было как у старика, но так он был молод.
Пап?
Чего?
Тебе сколько лет?
Тридцать три.
А Джеронимо было пятьдесят четыре.
Как? Всегда?
Ему было пятьдесят четыре, когда была сделана фотография. А казался много старше. Он выглядел гневным и грустным. Рот скобкой книзу, как печальная мультяшная рожица. Глаза блестящие, черные. Нос крупный. Интересно, почему он такой грустный. Наверное, предчувствовал, что с ним произойдет. Нога его на фотографии казалось была похожа на девчачью: ни волосинки, ни желвачка. Он был в сапогах. Вокруг росли кусты. Я прикрыл пальцем длинные волосы апача, и он сделался похож на старуху. На древнюю печальную старуху. Тогда я убрал руку, и Джеронимо превратился обратно в Джеронимо. Фотография была черно-белая, так что я перекрасил его рубаху в синий. Заняло целую вечность.
Я нашел в книге еще одну картинку: Джеронимо со своими воинами на огромном поле. Джеронимо стоял посередине, в куртке, с полосатым платком на шее. Он снова казался одновременно старым и молодым. Плечи старые, а ноги молодые.
Картинки в этих книжках совсем не походили на кадры из фильмов про индейцев. Под одной была подпись: «Индейцы из племен сиу и змей на тропе войны». У главного парня на картинке волосы были собраны в хвост на затылке, а остальное выбрито, и голая голова сияет, как яблоко. Он ехал на лошади пригнувшись, чтобы вражеская стрела не догнала. Лошадь, заметно испуганная, косила на всадника глазом. Это была настоящая картина, очень она мне нравилась.
Была еще одна неплохаяиндеец убивает бизона. Бизон подсунул голову под брюхо лошади. Убивать бизона нужно очень быстро, а то он собьет лошадь с ног. То, как индеец держался на лошади, его прямая спина, вытянутая рука с копьемподсказывало, что победа за ним. Как бы то ни было, картина называлась: «Последний бизон». Остальные индейцы с краю картины мчались в погоне за целым стадом бизонов. Поле было усеяно черепами, и вокруг лежали мертвые бизоны. Увы, книжка была библиотечная, картинку не вырежешь, на стену не повесишь. Мы с па ходили в библиотеку в Балдойле. Там один зал был для взрослых, другой для детей.
Папка постоянно вмешивался. Свои книги сдаст-возьмет, и ко мне приходит. А еще он никогда нормально книги на полку не ставил.
Вот эту я читал в твоем возрасте.
Знать не желаю, что он там читал в моем возрасте.
Разрешалось брать только две книги. Папка посмотрел на обложку.
«Индейцы Северной Америки».
Вытащил книжную карточку и сунул в мой читательский билет. Вот вечно он так. И стал разглядывать вторую книжку.
«Даниель Бун, герой». Молодец, хороший выбор.
Я читал в машине. Если головой не мотать, меня даже не укачивало. Даниель Бунодин из величайших первопоселенцев Северной Америки. Но, как и большинство первых американцев, он не очень хорошо умел писать. Вот что Даниель вырезал на дереве, после того, как удачно поохотился на медведя:
«Д Бун убил здесь Мидведя в годе 1773».
Писал он хуже, чем я, даже хуже, чем Синдбад. Я бы никогда не сделал ошибку в слове «медведь»! И вообще, зачем взрослому выцарапывать что-то на дереве?
Старый Бун был охотник,
Был славный охотник
И рыбак на блесну,
Но полез от медведя,
Под кустом его встретя,
Высоко на сосну!
На картинке Даниель Бун был кретин кретином. Он спасал жену и сына от напавшего на них индейца с топором. У индейца были жесткие черные космы и какая-то розовая занавеска на бедрах, а больше ничего. Он смотрел на Буна, выворачивавшего ему руки, с непередаваемым ужасом. Ростом индеец недотягивал Буну до плеча. На Даниеле Буне была зеленая куртка с белым воротником и какой-то бахромой на рукавах, а еще меховая шапка с красным помпоном. Он был похож на продавщицу из кондитерской лавки в Рахени. Собака явно лаяла. А жена Буна выглядела так, словно ей донельзя надоел весь этот шум вокруг. Она была в открытом платье и с длинной, аж до самой попы, черной косой. У собаки был ошейник и медальон с кличкой. И все это происходило в лесу. По телевизору Дэниел Бун тоже мне не нравился. Чересчур уж милашка.
Фесс Паркер, прочел папка имя автора. Что за имя такое?..
Мне нравились индейцы, нравилось их оружие. Я сам смастерил палицу, как у апачей: положил в носок стеклянный шарик, гвоздем прибил носок к палке и сверху воткнул перышко. Оно забавно жужжало, когда я вращал палицу, но довольно скоро выпало. Я ударил палицей по стене; откололся кусок штукатурки. Надо было выбросить второй носок, а то ма нашла его:
Значит и второй далеко не ушел. Посмотри под кроватью.
Я поднялся к себе и заглянул под кровать, хотя знал, что искать нечего, а мама за мной не пошла. И все-таки полез под кровать. Нашел солдатиканемец времен Первой мировой, в заостренном шлеме.