Еще я читал про Вильяма. Все тома прочел, а их было тридцать четыре. У меня на полке стояло всего восемь, остальное пришлось брать в библиотеке. Самая лучшая оказалась «Вильям-пират». «Скажу я вам! ахнул Вильям. Впервые вижу такого умного пса. Эх, скажу я вам! ахнул Вильям. Чудо что за собака. Тоби, ко мне! Тоби! Ко мне, мой хороший!» Тоби был ласковый, дружелюбный песик. Подбегал к Вильяму, играл с ним, притворно рыча и весело перекатываясь с боку на бок.
Можно мне собачку на день рождения?
Нет.
А на Рождество?
Нет.
А один подарок за два праздника?
Нет.
Ну ведь и за день рождения, и за Рождество!
Ты что, напрашиваешься, чтобы я тебя отшлепал?
Нет.
С тем же вопросом я пристал к маме. Она сначала тоже все «нет» да «нет», но когда я предложил, что за два дня рождения и два Рождества, ответила: «Посмотрим».
Уже что-то.
Вильямова компашкасам Вильям, Джинджер, Дуглас и Генриназывали себя «Изгои». Настала очередь Джинджера толкать тележку, и он принялся за дело с решительностью и мощью.
Мощь, повторял я. Мощь! Мощь, мощь, мощь!
Целый день мы звали себя племя «Мощи». Фломастером Синдбада написали каждому прямо на груди заглавную букву «М». Было зябко. Фломастер щекотался. Крупные черные буквы М. От бока к соску, оттудавниз к пупку, к другому соску и вниз к боку.
Мощь!
Кевин кинул колпачок фломастера в самую прибрежную грязь. Первым делом мы пошли в магазин к Тутси и по команде задрали футболки.
Раз-два-три
Мощь!
Она даже не обратила внимания. И ничего не сказала. Мы выскочили из магазина. Кевин нарисовал громадный хер на столбе возле дома Кирнанов. Мы убежали, но потом вернулись за Кевином: он дорисовывал брызги. Мы убежали второй раз.
Мощь!
Кирнанов было только двоемистер Кирнан и миссис Кирнан.
У них что, умерли дети? спросил я у мамки.
Нет! Просто нет у них детей.
А почему?
Бог знает, Патрик.
Глупо как-то.
Кирнаны были не старые, оба ездили на работу. В машине. Миссис Кирнан тоже водила. А пока они были на работе, мы лазили к ним на задний двор. Дом был угловой, стена выше обычного, так что там можно было хоть вечность играть незамеченными. Самый большой риск и самый блеск было выбираться обратно. Особенно здорово было лезть вторым, первым слишком страшно. Вдруг там твоя мамка гуляет с коляской. Выглядывать заранее запрещалось; такое было правило. Надо было сразу лезть, не глядя, есть ли там кто-нибудь. Ни разу нас не поймали. На бельевой веревке висели трусы миссис Кирнан. Я выдернул шест, на котором держалась веревка, и она опустилась ниже. Не сговариваясь, мы схватили Эйдана и стали тыкать его лицом в трусы. Он изображал, что его тошнит.
Радуйся, что они не грязные.
Я вернул шест на место. Мы по очереди разбегались и прыгали, пытаясь дотянуться до трусов. Потрясающе. Сто лет мы так развлекались. С веревки мы их так и не сняли.
Ма увидела букву М, когда мы мылись в субботу после ужина. Мы с Синдбадом мылись вместе, и ма всегда разрешала нам пять минут поплескаться. Вот и увидела у нас обоих полустертые «М».
Это еще что?
Буквы М.
Зачем вы себя изрисовали?
Просто так, пробубнил я.
Мамка густо-густо намылила мочалку и, крепко держа меня за плечо, стирала букву. Было больно.
Я покупал в лавке мистера Фица полбрикета мороженого. Было воскресенье. Ванильное с прожилками клубничного джема. Мне было велено сказать мистеру Фицу, чтобы записал покупки на мамин счет, что означало: в пятницу она сама заплатит. Мистер Фиц упаковал мороженое в такую же бумагу, в какую заворачивал булочки. Бумага моментально намокла.
Ну вот.
Большое спасибо.
Миссис Кирнан стоит в дверях. Сейчас войдет, я видел очертания ее фигуры. Щеки у меня сразу загорелись. Она увидит мое лицо и схватит меня. Обо всем догадается.
Я прошел мимо нее. Сейчас схватит за плечо, остановит. Около магазина стояла толпа народу, разговаривали. С газетами, со стаканчиками мороженого. Все увидят мой позор. Кевина папа с мамой тоже тут. И девочки. Сейчас она схватит меня и заорет.
Я перебежал улицу и пошел домой по другой стороне. Она знала. Кто-то ей сказал. Как пить дать знала. Специально ждала. Пошла за мной в магазин, чтобы проверить, покраснею ли я. И она заметила. Лицо мое все еще было красным и горело. Волосы у миссис Кирнан были длиннее маминых, да и пышнее, гуще. Каштановые волосы. Она никогда со мной не здоровалась. Никогда не ходила в магазин. Кирнаны ездили только на машине. Они жили на нашей улице, совсем рядом с нами. Мистер Кирнан был единственный взрослый мужчина в Барритауне, у которого были бакенбарды, да еще и усы.
Я оглянулся. Чисто. Не пошла за мной. Я перебежал на нашу сторону улицы. Какая она была красивая. Великолепная! Даже по воскресеньям она носила джинсы. Может, она просто ждет подходящего момента, чтобы меня поймать.
Я мешал мороженое ложкой, пока оно не стало мягким. Клубничные прожилки исчезли, и все мороженое сплошь порозовело. Обычно я ел маленькой ложечкой, чтобы растянуть удовольствие. Щеки загорелись, но не так сильно, как первый раз. Кровь бухала в висках. Прямо перед глазами стояло, как я выхожу, а там ждет миссис Кирнан; хочет с мамой поговорить, рассказать, что мы делали с ее трусами. И папка узнает. Мне слышались ее шаги. Я ждал звонка в дверь.
Если я доем мороженое, а звонок все еще не раздастся, миссис Кирнан не придет. Но съесть все мороженое одним махом нельзя, есть надо было медленно, как обычно. Я всегда доедал последний. И мне разрешали облизать тарелку. В дверь вообще никто не звонил. Я почувствовал, что дело сделано, задание выполнено, и щеки уже не горели. Стало очень тихо. Не поднимая глаз, я спросил у родителей:
А можно носить джинсы в воскресенье?
Нет, ответил папка.
Когда как, ответила мама. Во время мессы точно нельзя.
Вообще нельзя! отрезал папка.
Мамка глянула на него, как глядела на нас, застав за каким-нибудь хулиганством, даже печальнее.
У него и нет джинсов. Он же просто так спросил.
Папа ничего не сказал. И мама тоже ничего больше не сказала.
Мама читала книжки. Обычно по вечерам. Облизывала пальцы, когда доходила до конца страницы, и переворачивала ее, взявшись мокрыми пальцами за уголок. Утром я проверял ее закладкуклочок газетыи отсчитывал, сколько страниц она прочла накануне. Рекорд был сорок две.
Парты в нашей школе пахли церковью. Когда Хенно велел нам уснутья складывал руки и утыкался в них лбом, и пахло совсем как от скамеек в церкви. Приятно. Пряно и немножко вроде землей под деревьями. Я даже лизнул парту. Вкус ужасный.
Однажды Иэн Макэвой действительно уснул, когда учитель скомандовал: «Усните!» Хенно болтал в дверях класса с мистером Арнольдом и велел нам сложить руки и уснуть. Он всегда так делал, если хотел поговорить с кем-то или почитать газету. Мистер Арнольд носил бакенбарды, которые сходились под подбородком. Однажды его показывали по телевизору в передаче «Шоу для полуночников»; он с двумя дамами и еще с одним мужчиной играл на гитаре и пел. Мне разрешили посмотреть, хотя было уже поздно. Одна женщина тоже играла на гитаре. Они с мистером Арнольдом стояли чуть позади, а другая парав центре. Рубашки у дам и мужчин были одинаковые, только мужчины все при галстуках, а женщиныбез.
Учитель из него лучше, чем музыкант, сказал па.
Мамка на него шикнула.
Джеймс ОКиф двинул ногой по моему сиденью. Я приподнял голову и быстро обернулся к нему.
Поджопничек, ухмылялся Джеймс ОКиф. Передай дальше. И снова уткнулся в руки.
Я сполз под парту, дотянулся ногой под сиденье Иэна Макэвоя и пнул его. Иэн Макэвой не шевельнулся. Я снова пнул. Я сполз еще ниже, вытянул ногу подальше и лягнул Иэна Макэвоя под колено. Даже не вздрогнул. Я сел ровно, подождал немножко и повернулся к Джеймсу ОКифу.
Макэвой дрыхнет.
Джеймс ОКиф прикусил рукав свитера, чтобы не рассмеяться. Наконец-то не он вляпался, а кто-то другой.
Мы ждали. Шикали друг на друга, чтобы не разбудить Иэна Макэвоя, хотя и так почти не шумели.
Хенно закрыл дверь.
Сядьте прямо.
Мы немедленно сели прямо и уставились на Хеннесси, ждали, что он заметит Иэна.
Английский язык, правописание. Хенно положил на стол журнал. В него он ставил все отметки, в пятницу сосчитывал их вместе и пересаживал нас «согласно результатам». Тех, у кого оценки лучше, сажали у окна, а плохих учеников куда-нибудь назад, поближе к вешалкам с одеждой. Я обычно оказывался где-то в середине, а иногда и спереди. Сзади сидящим доставалось произносить по слогам самые трудные слова, а из таблицы умножения их спросят не трижды одиннадцать, а одиннадцатью одиннадцать или одиннадцатью двенадцать. Если, подсчитав оценки, посадят в задний ряд, выбраться обратно уже нелегко, и записки тебе передавать перестанут.
Средиземное.
С-р-е-
Начало легкое, продолжай.
д-и
Дальше.
Сейчас ошибется, это же Лиам. Обычно он сидел позади меня или в боковом ряду около вешалок, но в четверг вдруг получил десять из десяти по арифметике и сидел впереди меня и впереди Иэна Макэвоя. Я получил всего-то шесть из десяти, потому что Ричард Шилс не дал списать. Ну, да я его размазал по стенке потом.
з-и-м
Неправильно. Тычервь. Кто ты?
Червь, сэр.
Именно, сказал Хенно. Безобр-разие! и отметил ошибку Лиама в своем журнале.
По пятницам Хеннесси не только пересаживал нас, но еще и порол. Для аппетита, как сам говорил. Это придавало остроту, а то ему рыба в горло не лезла. Одна ошибкаодин удар. А ремень он вымачивал в уксусе все летние каникулы.
Следующим был Кевин, за ним Макэвой.
С-р-е, бормотал Кевин, д-и-з-е
Так-так
м-н-н
Безобр-разие! Мистер Макэвой, теперь вы.
Но Иэн Макэвой все еще дрых. Кевин, сидевший с ним за одной партой, позже уверял, что Иэн улыбался во сне.
Девчонку во сне видит, прошептал Джеймс ОКиф.
Хенно вскочил и уставился на Иэна Макэвоя, поверх головы Лиама.
Он уснул, сэр, сказал Кевин. Разбужу его?
Нет, сказал Хенно и приложил палец к губам, призывая нас к тишине.
Мы заерзали и захихикали. Хенно осторожно подкрался к парте Иэна. Мы наблюдали за учителемон явно не был настроен на шутки.
Мис-тер Макэвой!
Ничуть было не смешно; мы и не смеялись. Я почувствовал порыв воздуха, когда рука Хенно взлетела и со всей силы ударила Иэна Макэвоя по шее. Он вскочил и ахнул, потом застонал. Иэна мне видно не было, но я видел лицо Кевина. Он был бледен, губы плотно сжаты.
Мистер Хеннесси предупреждал нас, что пятницы пропускать нельзя. Если кого-то не было в пятницу, он наказывал его в понедельник. И никаких оправданий.
Все парты во всех классах пахли одинаково. Если парта стояла у окна, то на нее падало солнце и она выгорала, становилась светлее. Парты нам поставили новые, а не такие, у которых крышка поднималась, а под ней было место для книжек. Крышки наших парт были привинчены, а внизу была полочка для книг и сумок. Сверху была специальная канавка для ручек и ямка для чернильницы. Можно было толкнуть ручку по столу, и она не падала. Мы делали это только на спор, потому что Хенно терпеть не мог любой шум.
Джеймс ОКиф однажды выпил чернила.
Чтобы вставать, когда велят, приходилось поднимать сиденье, и делать это надо было тихо. Если стучали в дверь и входил учитель, или мистер Финнукейн, наш директор, или отец Молони, мы должны были встать.
Dia duit.
Хенно поднимал руку ладонью кверху, и по этому знаку мы говорили хором.
Мы сидели за партами попарно. Если сосед спереди выходил к доске или в leithreas, то на его ногах можно было заметить красную полосуслед от сиденья.
Пришлось спускаться к родителям. Синдбад ревел и при этом гудел как поезд. И не мог остановиться.
Утихни, а то разорву тебя на части.
Удивительно, как можно было не слышать этих воплей. Свет в прихожей не горел, хотя они должны были оставить его включенным. Я спустился. Линолеум внизу был ледяной. Прислушался: Синдбад все еще скулил.
Как же я любил втягивать его в неприятности, особенно такприкидываясь, что помогаю ему.
Родители смотрели фильм про ковбоев, и папка даже не притворялся, что читает газету.
Фрэнсис плачет.
Мама посмотрела на папу.
Никак не успокоится.
Снова переглянулись. Ма поднялась, вечность распрямляя поясницу.
Всю ночь стонет
Иди в спальню, Патрик, давай.
Я пошел впереди нее, остановился, где начиналась темнота, убедиться, что она идет. Дошел до кровати Синдбада.
Мама идет.
Лучше бы это был папка. Ма ему ничего не сделает, поговорит только, может, даже обнимет. Но меня это не сильно расстроило: пропала всякая охота доставать мелкого, слишком уж я замерз.
Уже идет, повторил я Синдбаду.
Так я спасал брата.
Он заскулил чуть громче, мамка как раз распахнула дверь. Я залез под одеяло, где еще сохранялось тепло.
Ах, что с тобой, Фрэнсис? спросила она совсем другим голосом, чем говорила «Ну, что с тобой на этот раз?»
Ноги болят, сказал Синдбад сквозь слезы.
Как болят?
Жутко
Обе ноги?
Ага.
Одинаково болят?
Ага.
Мамка гладила Синдбада по щекам, не по ногам.
Как прошлый раз?
Ага.
Ужас. Бедняжка.
Синдбад всхлипнул.
Это ты у нас растешь, успокаивала Синдбада мама. Вырастешь высокий-превысокий.
У меня ноги никогда не болели от роста.
Очень высокий. Вот будет славно, да? А уж как легко станет соседские яблоки красть!
Мы покатились со смеху.
Проходит?
Вроде
Вот и хорошо. Высокий и красивый. Девчонки будут штабелями падать. От вас от обоих.
Когда я снова открыл глаза, ма все еще сидела у постели Синдбада. Тот спал. Это было понятно по сопению.
Мы ввалились в зал. Отдавали три пенса мистеру Арнольду и проходили. Все передние сиденья заняли малявки: пятилетние, шестилетние и прочие младшеклассники. Неважно: как только погасят свет, мы все залезем на сиденья с ногами. На задних сиденьях сидеть с ногами гораздо удобнее. А вот и Синдбад со своим классом. В новых очках! Одно стекло очков было заклеено черным, как у миссис Бирн с нашей улицы. Па говорил, что это чтобы второй глаз разрабатывался, а то лентяйничает. По дороге домой после покупки очков, мы ели мороженое «Голли». Ехали мы на поезде. Синдбад заявил маме, что когда вырастет, то первые пять фунтов, которые заработает, он потратит на то, чтобы дернуть стоп-кран и заплатить штраф.
А какую работу ты найдешь, Фрэнсис?
Буду фермером.
Фермеры на поезде не ездят, вмешался я.
Почему нет? удивилась мамка. Конечно, ездят.
На дужках очков были проволочки, которые накрепко закручивались вокруг ушей, чтобы хозяин не потерял очки. Синдбад все равно потерял.
Случалось, по пятницам после малой перемены отменяли занятия, и в актовом зале крутили кино. По четвергам нас предупреждали, что надо принести по три пенса. Лиам с Эйданом однажды забыли, а их все равно пустили, только пришлось дожидаться, пока войдут все, кто заплатил. Мы стали кричать, что мистер ОКоннелл не мог наскрести шесть пенсов зараз. Это я придумал так дразниться. Они принесли деньги в понедельник, но мы повторяли это снова и снова, и Эйдан разревелся.
Хенно управлял кинопроектором и страшно собою гордился. Сидел за ним, как за штурвалом истребителя. Стол с проектором стоял за нашими спинами, посередине между рядами сидений. Как только свет выключали, мы, выползали в проход, приподнимались и в луче проектора строили пальцами разные фигуры, чаще всего лающую собачку. Тени появлялись на экране. Это была простая часть. Труднее было вернуться на свое место прежде, чем включат свет. Все тебя не пускают, задерживают в проходе, пинают, на пальцы наступают, а ты ползешь под креслами в грязи, в пылище Потрясающе!
Достаньте тетради по английскому языку, сказал Хенно.
Мы помешкали.
Anois.
Пришлось доставать. Мои все были обернуты в обои, которые остались у тети Мьюриэл после ремонта в ванной. Она тогда отдала папке рулонов десять.
На целый Тадж-Махал обоев накупила, пошутил па.
Тихо ты, шикнула мама.
Тетрадь я подписывал через трафарет. Патрик Кларк. Класс мистера Хеннесси. Английский язык. Руками не трогать.
Этот ряд и этот, велел Хенно, несите тетради. Seasaígí suas.