О! восклицаю я, швырнув тарелку на журнальный столик. Привет.
И я рада тебя видеть.
Она плюхается на диван рядом со мной и пристраивает тощие щиколотки прямо у моей грязной тарелки.
Вся Кейлисплошная геометрия: от цилиндрических завитков до локтей, торчащих под прямым углом, и параллельных, худых, как палки, ног. В средней школе, когда изгибы появлялись на моем теле, как нежеланные грибовидные наросты, я завидовала ее все еще плоской груди и острым бедренным костям.
Мы сидим в дружеском молчании, которое могут делить только люди, знавшие друг друга почти всю жизнь, пока ведущая новостей не переходит к истории о вакцинах.
У тебя есть попкорн для микроволновки? спрашивает Кейли в перерыве на рекламу.
Ты это серьезно? Знаешь, как вредна для тебя эта штука?
О господи, опять началось!
Она закатывает глаза.
Он содержит этот химикат, диацетил, который вызывает повреждения легких. Фабричные рабочие, которые делают попкорн, поражены болезнью, которая называется попкорновое легкое, потому что целыми днями вдыхают пары.
Я не собираюсь его нюхать, заверяет она, качая головой. Ты слишком часто смотришь новости.
Она берет пульт и выключает телевизор.
Ты в жизни не поверишь, что устроила сегодня Памела.
Сбросила одежду и бегала из класса в класс с воплем «Британцы идут»?
Нет.
Тогда ты права. Я действительно не представляю.
У тебя есть виски?
Я киваю на угол комнаты.
Бери сама.
Она встает и шлепает к шкафчику со спиртным. После чего начинает описывать последнюю выходку своей коллеги.
Она нашла в Канзасе какую-то конференцию по методике преподавания, которой одержима. Реджиус? Реджо? Не помню. И предложила Вудсу, чтобы туда поехали все учителя начальной школы. В Канзас. Какого хрена мне приспичит мчаться в Канзас? Почему эта конференция не может проходить в более приличном месте?
Она задумчиво прихлебывает виски.
Вроде Вегаса. Я бы просто полетела в Вегас!
Пока она говорит, я сажусь в то, что Джей называет моей позой психотерапевта, и гадаю, не олицетворяет ли Кейли теорию Фрейда относительно отрицания негативных качеств своей личности с переносом их на других. Но личные качества Памелы кажутся не настолько уж негативными. Она нечто вроде предприимчивого дельца. Может, есть в ней что-то от подлизы. Но оначеловек страстный и, очевидно, любит свою работу. Конечно, я никогда не скажу этого Кейли, потому что Кейли ненавидит ее. А это означает, что я тоже обязана ненавидеть ее. Из солидарности.
Вот чем хороша Кейли. Не ненавистью. Преданностью. Во втором классе, когда у меня была ветрянка, она пришла и смотрела вместе со мной «Каратэ-пацан», снова и снова, пока не позвонила ее мать и не заставила идти домой. Было лето, и это означало, что она могла бы кататься на велосипеде или лежать на заднем дворе, пытаясь немного подкрасить солнцем мертвенно бледную кожу, медленно превращавшуюся сначала в розовую, потом в красную (она никогда не загорает), но она сидела взаперти со мной и Ральфом Мачио. А когда у меня обнаружили рак, она снова была со мной. В то время, как большинство моих друзей растворились в пространстве во время лечения (да, книги и блоги о раке предупреждали об этом), она появлялась чаще обычного, вооруженная гламурными журналами и подробностями ее последних бурных романов. Лишь бы отвлечь меня от боли.
Черт.
Рак.
Кейли, говорю я.
Знаю-знаю, могло быть хуже. Я могла бы потерять работу, трава всегда зеленее, бла-бла-бла
Мои опухолевые маркеры повысились, говорю я и усмехаюсь, словно играю в лотерею Пирамида с выигрышем двадцать пять тысяч долларов, и вопрос звучит так: «Сколько существует способов сказать людям, что у вас рак?»
Она резко поворачивает голову.
Что?
Слово вылетает из ее рта, как дротик.
Врачи считают, что он вернулся.
Серьезно?
Да.
Погоди, они считают? Значит, это не обязательно так?
Ну полагаю, они знают. Только не знают насколько все далеко зашло. Завтра придется сдавать еще анализы.
Господи
Да.
Чем я могу помочь?
Собственно, ничем, отвечаю я и, поскольку никто из нас никогда не умел бурно выражать эмоции, беру пульт.
Могу я посмотреть свое шоу?
Да, конечно, кивает она, наливая в пустой стакан еще виски. Этот жест успокаивает меня, поскольку означает, что она, как всегда, пришла, чтобы остаться.
О боже, говорит Джек, входя в нашу спальню и вытягивая длинные руки над головой. Как же я устал.
Бьюсь об заклад.
Я смотрю на часы на тумбочке.
Уже полночь.
Кейли ушла около часа назад, а я ложусь в постель, чтобы почитать и подождать возвращения Джека.
Я сую закладку между страницами и кладу книгу рядом с собой, на одеяло. Джек принимает жест, как приглашение забраться в постель и лечь прямо на меня, придавив тяжестью всего тела.
Ты меня раздавишь, говорю я в его небритую щеку. Вдыхаю вечерний запах Джека, смешанный с древесным оттенком антиперспиранта: резкий контраст с утренним запахом, мыльным и свежим, щекочущим нос. Вечернего Джека я люблю больше. Даже в те дни, когда у него операции и от него слегка пахнет антисептиком.
Вот и хорошо, отвечает он. Выходит приглушенно, и его дыхание жаром обдает шею.
М-м-м голодный.
Ты обедал?
Джек молчит, и я понимаю, что он пытается вспомнить.
Серьезно, Джек. Не понимаю, как это ты забываешь поесть. В желудке не урчит?
Я надавливаю на его бедра, тяжело лежащие на моих. Не сдвинешь.
Слезай. Пойду, что-нибудь разогрею.
Не стоит, отмахивается он, откатываясь от меня. Слишком устал, чтобы есть.
Он садится и начинает ежевечерний ритуал стягивания носков по одному, прежде чем сунуть ноги под одеяло и завернуться в простыни туго, как блинчик буррито.
Когда тебе завтра к врачу?
В десять, отвечаю я и, прежде чем он предложит, добавляю:Тебе не обязательно ехать со мной.
Хотя не уверена, что он бы предложил. На этой неделе Джек изучает ортопедические операции, а завтра наблюдает за заменой бедренного сустава у немецкой овчарки. Вернее, когда он говорил об этом в понедельник, это, скорее, звучало как: «И мне разрешили понаблюдать замену бедренного сустава у немецкой овчарки!»
Если хочешь, я могу, отвечает он.
Нет. У тебя эта история с бедренным суставом.
У собаки. Я смогу посмотреть на это в любое время.
Не преуменьшай! Я знаю, как ты взволнован. Кроме того, придется долго сидеть и ждать между анализами, а я даже не получу результатов. Поверь, это невыносимо скучно.
Зато я могу прийти и развлечь тебя своим непревзойденным остроумием и интеллектом, улыбается он.
Я поднимаю глаза к небу, но не могу не ответить улыбкой.
Подумаешь, ничего особенного, говорю то, что твердила себе с той минуты, когда положила трубку после разговора с доктором Сандерсом.
Он смотрит на меня, и глаза становятся серьезными. Я знаю, он пытается решить, не попробовать ли надавить еще раз. И отступает.
Ок, говорит он, наклоняясь и прихватывая губами кожу под ухом. Я слышу, как он втягивает носом запах моей кожи, и гадаю, пахну ли тоже по-разному утром и вечером и какую меня он любит больше.
Если передумаешь, я брошу все и тут же приеду.
Не бросай все. Что, если ты в этот момент будешь держать собаку?
Ха-ха, говорит он, отодвигаясь, чтобы выключить лампу на тумбочке. А потом, словно передумав, поворачивает ко мне голову и морщит лоб.
Ты звонила своей маме?
Я напрягаюсь. Я хотела. Нет, это ложь. На самом деле я делала все, чтобы избежать этого.
Дейзи! упрекает Джек.
Знаю-знаю. Я позвоню.
Щелчок.
Он выключает свет, а я кладу голову на подушку и пытаюсь не думать о матери или вернувшемся раке.
И терплю неудачу в обоих случаях.
Ровно семь стыков разделяют большие квадратные цементные блоки дорожки, ведущей к автоматическим стеклянным дверям афинской региональной больницы. За четыре года я ни разу не наступила ни на один. Сегодняне исключение. Проскальзываю в тихо открывшиеся двери и поворачиваю налево, к онкологическому крылу. И едва не натыкаюсь на сморщенную женщину, осторожно ведущую по коридору пожилого человека.
Простите, говорю я, огибая их.
Она отвечает добрым взглядом и снова поворачивает голову к едва шаркающему мужу. Это любовь, думаю я. И на какую-то долю секунды жалею, что Джек не пошел со мной.
Новая медсестра на ресепшн приветствует меня. Я киваю ей и записываюсь на прием.
Марта в отпуске?
Ушла на пенсию, объясняет онаКупила мотоцикл и вместе с бойфрендом путешествует по стране.
Рада за нее.
Я пытаюсь представить мягкую, седоволосую, ласковую женщину, долгое время улаживавшую всю возню с бумагами, вопросы насчет страховки и визитов к врачу, за рулем «харлея».
Я беру стул в комнате ожидания и сажусь, избегая встречаться глазами с другими пациентами. Как с самого первого визита, когда я случайно встретила взгляд мужчины и он сорок пять минут излагал мне историю своего «ракового путешествия». И закончил приглашением в еженедельную группу поддержки. Всю свою жизнь я где-то состояла. В школев обществе чести, драматическом клубе, обществе «Школьники против наркотиков», в группе чирлидеров. В колледжеакадемическое братство «Фи Каппа Фи», общество «Студенты за освобождение Тибета», американский футбол и ЛидерШейп. Но это скопление раковых больныхклуб, в который я вступать не хотела.
Пристенные столики завалены журналами, но я смотрю прямо перед собой, на часы, подгоняя время. Хочу быстрее переместиться в завтра, на мой романтический уик-энд с Джеком, где в последний раз можно сделать вид, что у меня нет рака. Прежде чем в понедельник мне вынесут приговор.
Пока я думаю о будущем, пальцы левой руки ощупывают прошлое: неровный шрам, идущий от правого локтя к середине бицепса. Рана давно зажила, но ощущается так, словно кожа была зашита слишком туго. Шрам часто чешется, и в самое неподходящее время, как, например, когда я провожу презентацию в классе или жду по ночам, пока сон меня одолеет.
Зато шрампрекрасная тема для начала разговора на вечеринке.
Ох, это! Шестидюймовый порез, спасший мне жизнь.
Остается дождаться непременных охов и ахов от собеседника, а потом и вопроса:
Как?
Я рада, что вы спросили. Была последняя неделя моего выпускного года, и целая компания собралась в моей квартире, чтобы подготовиться к экзамену. Просто наш профессор был известен любовью к вопросам об абсурдно мелких деталях биографий теоретиков когнитивного развития.
Я собиралась приготовить домашние энчиладас с курицейистинное утешение для студентови потянулась к верхней полке открытого кухонного шкафа, где держала стеклянные контейнеры для запеканкии БАМ! Прозрачная лавина валится мне на голову. Должно быть, какое-то блюдо раскололось в воздухе и, ударившись о мою протянутую руку, располосовало ее, как рыбак свежующий форель.
В приемном покое, когда доктор рассматривал рентгеновский снимок, чтобы убедиться, что в ране не осталось осколков, он кое-что заметил, но не на руке, а в груди, которая попала на край снимка.
Видите эту небольшую массу? спросил он, показывая на пленку, свисавшую со светового короба. Возможно, это ничего не значит, но на всякий случай нужно сделать биопсию.
Оказалось, что эта масса значила, и очень много. Потому что оказалась раком. Во время операции, когда удаляли опухоль, оказалось, что метастазы уже поразили лимфоузлы. К счастью, небольшая химиотерапия и облучение помогли. Но если бы разбитое блюдо не порезало мне руку, не возникла бы необходимость в снимке, скорее всего, опухоль так бы и не обнаружили вовремя.
Но пересказывая свою историю, я не упоминаю о трех панических атаках, которые перенесла, пока ждала результаты биопсии. Не упоминаю о двух операциях, которые пришлось перенести «благодаря» позитивному допустимому пределу (звучит безобидно, но на самом деле он вовсе таким не является) и высокому количеству канцерогенных клеток в лимфоузлах, после первого удаления опухоли. Я уже не упоминаю о том, что единственным лечением были химиотерапия и облучение из-за трижды негативного рака груди. То есть результат оказался негативным для всех трех рецепторов, реагирующих на хорошо известные и высокоэффективные методы гормонотерапии, вроде тамоксифена и герсепина. Когда речь идет о раке, люди любят хэппи-энды. Неутомительные подробности.
Когда я заканчиваю свою историю, реакция собеседников варьируется.
«Поразительно». «Бог милостив». «Вот и говори о судьбе». «Так это счастливый шрам».
Я не знаю, кто прав: судьба это, удача или божественный промысел. Но я рада знаете, чему? Когда мама помогала мне расставлять посуду в новой квартире, я проигнорировала совет поставить посуду для запеканки в нижний шкаф, а не в верхний.
Они слишком тяжелые, сказала она. Опасно ставить их высоко. Что, если они упадут?
Дейзи Ричмонд.
Огромная черная женщина с планшетом-зажимом для бумаг называет мое имя.
Она ведет меня в смотровую, и я колеблюсь у двери. Та же самая комната, где доктор Сандерс четыре года назад сообщил мне плохие новости. Тогда он писал сухим стираемым красным маркером на белой доске, чтобы показать положение опухоли в груди. Объяснил, что удалять ее будет хирург-онколог, рассказал о допустимых пределах, а потом о том, как действует облучение. К тому времени, как он закончил лекцию, доска кровоточила от рисунков, диаграмм и плохого почерка.
Это дурной знак? Может, лучше потребовать другую смотровую?
Я сажусь на тот же неудобный голубой стул около двери и смотрю на чистую белую доску, висящую напротив.
Мобильник вибрирует во внешнем карманчике сумки. Новое сообщение.
Я вытаскиваю телефон.
Кейли: «Уверена, что не хочешь, чтобы я пришла после школы?»
Мне хочется кричать: «Я в порядке. Это всего несколько анализов! Ничего особенного!»
Но я знаю, что Кейлихорошая подруга. Знаю, что это крошечное проявление сочувствияничто по сравнению с тем, что вытворяла бы на ее месте моя мать. Хотя Джек прав, и мне следовало позвонить ей, я рада, что не позвонила. Потому что сколько бы ни повторяла: «Ма, это вся информация, которая у меня есть прямо сейчас», она бомбардировала бы меня вопросами, на которые у меня не было ответа. А потому впала бы в драматизм и стала рыдать, и немедленно проехала бы полтора часа от Атланты до Афин, чтобы тревожиться рядом со мной целый день, и спрашивала бы каждые пять минут, как я себя чувствую. Иногда приятнее быть одной.
«Уверена», отправляю я ответное сообщение. И едва нажимаю «отправить», как дверь в смотровую открывается и вплывает доктор Сандерс.
Дейзи! тепло восклицает он, и мне мгновенно становится легче. Если бы для докторов тоже существовала бы оценка Загата, доктор Сандерс получил бы пять звезд за отношение к больным. Хотя он звонил мне с результатом каждого анализа, я не видела его с тех пор, как закончила облучение три года назад. Это медсестры брали кровь и зажимали мою грудь между холодными металлическими пластинами. И как ни странно, я поняла, что скучала по нему. Пока он обхватывает мою руку уютной медвежьей лапой, я быстро оцениваю несоответствия между моим воспоминанием о нем и им самим во плоти. Немного меньше волос на макушке. Немного больше жира на талии. Но брови совершенно такие, как я помню: густые и лохматые, как два черно-белых меховых червяка, лежащих над бифокальными очками в проволочной оправе.
Не могли держаться подальше от этого места?
Он кладет папку на стойку рядом с моим стулом и начинает ее листать.
В последний раз я так здорово повеселилась, что захотела все повторить.
Он хмыкает, смотрит на мою карточку и складывает ладони вместе.
Хорошо, как я сказал вам по телефону, биопсия маленькой опухоли, которую нашли на маммограмме, оказалась положительной. Но ваши опухолевые маркеры и печеночные энзимы повышены немного более, чем я хотел бы видеть для такой маленькой массы, так что давайте сделаем позитронно-эмиссионную компьютерную томографию и МРТ, чтобы убедиться, что опухоль не дала метастазов. Вы сегодня ничего не ели и не пили, верно?
Я подтверждаю, что следовала полученным инструкциям, и поскольку никогда не умела ждать, спрашиваю:
Мне придется снова делать химию?
Он кладет руку мне на плечо.