А еще родители, да и она сама вспоминали в этот день Саймона. Милого Саймона, высокого, светловолосого и чуточку нескладного, унаследовавшего от папы его доброту и галантность, а также его волю. Он был убит во Франции в последний месяц войны, за десять дней до своего дня рождения, когда ему исполнился бы двадцать один год. Родители редко говорили о сыне, но память о нем присутствовала все время, словно огромный айсберг под безмятежной морской поверхностью.
Теперь она сидела в сарае на сложенных друг на друга стульях, в окружении аккуратных ящиков с яблоками, обернутыми в ткань, чтобы долежали до зимы, пропыленных плетеных кресел и старых молотков для крикета. По другую сторону лужайки, в отцовском кабинете, загорелся свет. Она представила, как отец склонился над своими книгами с видом спокойного отчаяния, какой у него бывал в минуты, когда он старался не допускать печальных мыслей, как выбивал пепел из трубки в медную пепельницу, купленную в Египте, как заводил граммофон, чтобы послушать своего любимого Моцарта. Папа всегда был для нее образцом, ориентиром, ее лучшей половиной; но теперь все смешалось. Она пожалела, что не курит, как Тори. Ее подруга утверждала, что это очень помогает, когда тебе плохо.
Задержавшись в саду, она отчаянно пыталась успокоиться. Офицерские дочери не плачут.
Когда она поднималась по задней лестнице в свою спальню, мама окликнула ее и спросила, все ли у нее в порядке.
Да, мамочка, ответила Роза. Абсолютно все. Сейчас я приду к тебе пожелать спокойной ночи.
В спальне все ее новые платья висели на дверцах гардероба и на стене, словно призраки, ждущие, когда начнется ее новая жизнь. Поездка в Лондон с Тори и ее матерью Джонти получилась очень милая. Они купили в универмаге «Харродс» прелестные вещилегкое, изящное платье с широкой юбкой и чайными розами, к нему розовые замшевые туфли; прелестное платье для тенниса (при виде него мамочка слегка нахмурилась, но промолчала) с атласными лентами, а сзади с чем-то вроде встречной складки.
Мамочка отвезла ее в небольшой дамский салон на площади Бичемп, который рекомендовала мать подруги, все сплошь ленточки, бантики, канделябры и неяркий персиковый свет. Там Розе купили приданое: тринадцать панталон; корсет со шнуровкой на спине; атласные шаровары; две шелковые нижние юбки и еще длинное персиковое неглиже из шелка, в котором она ощущала себя гламурной незнакомкой. Когда мадам сняла с нее мерку и сделала комплимент ее «идеальным пропорциям», Роза взглянула на свое отражение в зеркале.
Плечи, грудь и даже маленькие розовые соски были скандально выставлены напоказ. В следующий раз она наденет это неглиже и ляжет в постель с Джеком Чендлером. Внезапно позади нее в зеркале вынырнуло мамочкино лицо; вероятно, мамочка подумала о том же самом, потому что странно поморщилась и закрыла глаза. Все это было так внове для них обеих.
Пожалуй, это был самый удобный случай, чтобы расспросить маму о постельных делах, но Роза слишком стеснялась. Визит к доктору Левеллину, старинному другу семьи, охотившемуся вместе с папой, только возбудил ее воображение, но не ответил на ее вопросы. Доктор принимал пациенток на Харли-стрит. Ужасно смущаясь и не отводя взгляда в сторону, он шарил внутри ее, ужасно больно, а потом вручил маленькую губку и велел использовать ее, когда она больше не будет девушкой. «Вот так ее вставишь». Твидовый пиджак натянулся на его спине, когда он присел на корточки и изобразил, что сует губку между ног. Еще он дал ей маленький полотняный мешочек, в который ей нужно будет положить промытую и присыпанную тальком губку, когда она перестанет ее использовать.
Розе так хотелось побольше узнать у мамы о том пугающем событии, после которого она достанет эту штуку из полотняного мешочка, но мать, которая и сама стала пунцовой от смущения, когда оставляла ее в приемной у гинеколога, ничего ей не сказала. Она пыталась расспросить об этом Тори и даже спросила как-то вечером, когда они шутили о поцелуях с мальчиками, но ее подруга отвечала слишком неопределенно, как делала всегда, когда ничего не знала о предмете.
И вот теперь в углу комнаты стоял новый, огромный дорожный чемодан-сундук от «Вайсрой», наполовину собранный, днем она спрятала на дно самое тяжелое, а сверху уложила платья, аккуратно завернутые в тонкую оберточную бумагу. Ей надо научиться у мамочки ее разумной хозяйственности. Роза легла в постель с пачкой дамских журналовона не расставалась с ними, с тех пор как получила их от миссис Сауэрби. Мамочка выписывала только «Блэквудский журнал» и «Пес и Конь» и считала дамские журналы непростительной тратой денег, но для Розы они стали единственным источником информации об «этом». В журнале «Женский мир» некая Мэри, ведущая рубрику «Ох, у меня проблемы», предлагала читательницам задавать ей вопросы на любую волнующую их тему.
«Дорогая Мэри, написала ей одна девушка, скоро я выйду замуж. Я попросила маму рассказать мне об этом. Мама ответила, что у меня нездоровое, отвратительное любопытство и что я все узнаю сама». И подпись«Невежественная Бетти».
В ответ Мэри написана: «Пришли мне конверт с маркой и обратным адресом, и я напишу все, что нужно знать об этом».
Роза несколько раз порывалась тоже послать Мэри такой же конверт с несколькими марками, чтобы получить ответ от нее в Бомбее; но опасение, что его по ошибке вскроют Си Си Маллинсон или ее муж Джеффри, слишком пугало. Еще она надеялась что-нибудь узнать об этом по дороге, разумеется, не в смысле практикипросто за недели плавания она будет общаться с другими пассажирами и беседовать на разные темы.
Сейчас она взялась за статью о том, что мужчинам нравятся загадочные женщины. «Держите его в неведении, пускай он лишь чуть-чуть догадывается о том, что у вас на душе, писала журналистка. Не рассказывайте ему про все ваши надежды и опасения, лучше расспросите его самого».
С Джеком она познакомилась на дне рождения подруги Флавии, праздновавшей свое совершеннолетие в лондонском Сэвил-клубе. Джек рассказывал ей, как он незаменим на службе и как его ценит командование, и вообще показался ей старше и опытнее остальных. Он был высокий привлекательный блондин. Зато танцором оказался никудышным, и поначалу они страшно смущались и не знали, что говорить, когда кое-как двигались под ритмы оркестра из Нового Орлеана.
Джек предложил ей спуститься с танцпола вниз, чтобы не перекрикивать музыкантов; потом она стала расспрашивать его про Индию. И он, пожалуй, даже не очаровал, а скорее впечатлил ее своими рассказами об охоте на тигров, о том, как тигры помогают жителям Индии познать самих себя. Ей понравилась его скромность, ведь он не хвастался, а говорил, что только выполнял свой долг, но она понимала, какая храбрость скрывалась за его словами.
И вот теперь ей хотелось любить его по-настоящему, не так, чтобы они «тупо притерлись друг к другу», как это именовалось в «Женском мире», а попытаться, как там предлагали, «заинтриговать его и поддерживать ощущение своей загадочности». Пока еще по части загадочности проблем не возникалоон сделал ей предложение через четыре недели после их первой встречи и за неделю до своего отъезда в Индию. Но реальное испытание чувств было еще впереди, когда они окажутся наедине с Джеком в Индии.
Деликатный стук в дверь: это папа. Она надеялась, что при тусклом свете лампы он не заметит ее покрасневших от слез глаз. Он медленно окинул взглядом ее спальню, задержав его на раскрытом чемодане, розовом платье и фотографии Джека на столике.
Все будет в порядке? Как ты думаешь, дочка? спросил он.
Да, папочка, я постараюсь.
Он сел рядом с ней на кровать. Ее нервное «постараюсь», вероятно, не успокоило его.
Я постараюсь поправиться и приехать, дочка, сказал он. А вообще, я ревную.
Папочка, зачем?
Ну вот так. Его пальцы, бледные и старческие при свете лампы, сжали одеяло на ее постели.
Он отвернулся, и она с ужасом услышала, как он подавил рыдание. Впервые в жизни она видела его плачущим. За окном шевелились от ветра темные ветви кедра. Под этим кедром когда-то стояла ее детская коляска, а через десяток лет именно на нем они с Тори строили свои дома.
Ну и что это за проходимцы? спросил он уже другим голосом, когда взял в руки журнал «Вог» и поглядел на обложку с манекенами. Так они играли, когда она была еще маленькая: он изображал яростного полковника Блаффа, орущего на всех так, как папа никогда не кричал в реальной жизни. Чрезвычайная пошлость! Трата добрых английских денег.
Она обхватила его руками и уткнулась в его мягкую молескиновую жилетку. Как же папа похудел! Она вдыхала его запахтрубки, мыла и собаки старалась запомнить его на всю жизнь.
Спокойной ночи, папочка! Приятных тебе сновидений!
Спокойной ночи, крепкого сна и чтобы тебя не кусали блохи.
Спокойной ночи, моя дорогая, любимая девочка. Она почувствовала, как он подавил рыдание.
Папочка, пожалуйста, выключи мне свет.
Конечно, дочка. Дверь захлопнулась, в комнате сделалось темно. Она знала, знал и ее отец, что это был их последний вечер, проведенный под одной крышей.
Глава 5
Пароход «Императрица Индии» отплывал завтра из Лондона, а сейчас такси везло Виву в городке Колерн по аллее, обрамленной мокрыми рододендронами, к школе-пансионату Святого Христофора.
Дождь не утихал с самого раннего утра. Собираясь в дорогу, она видела из своего полуподвального жилья на площади Неверн забрызганные грязью лодыжки, галоши и ботики, шлепавшие по лужам на работу. А когда ехала в поезде, туман так плотно обхватил вагон, что казалось, будто вагон двигался сквозь серый меховой туннель.
Такси остановилось возле величественного и мрачного викторианского здания. Справа от него стайка мальчишек, похожих на маленьких призраков, бегала по площадке, а дальше, на лугу, паслись коровы, проваливаясь копытами в раскисшую землю.
Немолодая секретарша провела ее в холодную и скудно обставленную комнату для посетителей: возле камина, где еле тлели дрова, стояли два стула с прямыми спинками. И все.
Я приехала сюда, чтобы забрать Гая Гловера, сообщила она секретарше. Я повезу его в Индию к родителям.
Мистер Гловер в рекреации, сообщила секретарша. Но сначала с вами хочет побеседовать мистер Партингтон, заведующий пансионом.
Мистер Партингтон, усталый, с пожелтевшими от никотина седыми волосами, неслышно вошел в комнату. Вива подумала, что для воспитателя он выглядит старовато.
Мисс Вива Холлоуэй, если не ошибаюсь. Он вяло пожал ей руку. Ну и ну, значит, в Индию поедете? Он отряхнул мел с брюк и кашлянул.
Да, ответила она, завтра утром из Тилбери. Сегодня вечером сядем на пароход.
Она ожидала, что он скажет обычные слова, какие говорят воспитатели: «Хороший мальчишка» или «Нам его будет не хватать», но они не прозвучали.
А вообще-то вы знакомы с Гаем? поинтересовался он после неловкой паузы. Я имею в виду, вы что, дружите с его семьей?
Нет, его родители нашли меня по объявлению в газете «Леди».
Как странно! негромко пробормотал он.
Что вы имеете в виду?
То, как живут люди. Кхм! Казалось, ему что-то мешало в горле. Значиткхм-м! вы вообще его не знаете?
Нет.
Какое-то время он глядел на нее, поджав губы и постукивая ручкой по столу. Из коридора слышалось шаркание шагов, наверху кто-то неумело играл на фортепиано.
Тут я приготовил конверт. Захватите его с собой. Мистер Партингтон достал из папки письмо и протянул Виве. Как я вижу, кхм-м, вам никто ничего не сказал.
Их глаза встретились.
Не сказал о чем?
Гай был исключен из школы. Два мальчика из его дормитория сообщили о пропаже денег; еще у одного пропали часы. Он быстро сознался. Деньги-то небольшие, да и смягчающие обстоятельства, хм-м, были. Когда мистер Партингтон извлек носовой платок, чтобы высморкаться, на пол полетели круглые резинки. Родители присылали ему крайне мало денег. Ему постоянно приходилось занимать у нас. Но дело в том, что из-за этого возникли определенные проблемы с другими мальчиками. Его блеклые глаза моргнули ей. Вполне понятное отсутствие доверия. Несколько месяцев назад мы написали письмо его родителям и сообщили об этих проблемах, но они даже не ответили. Вот только на прошлой неделе прислали телеграмму, сообщавшую о вашем приезде.
Партингтон извлек из папки еще одно письмо.
Вот, пожалуйста, передайте им и вот это тоже. Его доклад и результаты экзаменов. Увы, катастрофа, стыд Хм-м В другой обстановке он мог бы вполне благополучно их сдатьконечно, в зависимости от его состояния.
От его состояния? Вива взяла письма и сунула их в сумочку, стараясь выглядеть спокойной и уверенной. Но в ее душе пульсировала тревога.
Он не очень сильный мальчик в умственном отношении. Но его родители заверили меня, что вы опытная и ответственная, и я Он хотел что-то добавить, но тут прозвенел звонок, и вестибюль наполнился топотом и воплями. Фортепиано замолкло, и Вива даже услышала, как стукнула закрывшаяся крышка. Вошла секретарша.
Мистер Белл хочет поговорить с вами. Он в лаборатории, сказала она мистеру Партингтону. Он забыл вам сказать, что ему нужно к дантисту, и просит взять его класс.
О боже, вздохнул Партингтон. Что ж, не буду вас больше задерживать. Он взял ее руку в свою. Мальчик ждет вас в помещении за вестибюлем. Забирайте его, когда хотите. Мы уже попрощались с ним. Он махнул рукой на дверь, а сам зашаркал по коридору в противоположную сторону. Казалось, он торопился уйти.
Она пересекла вестибюль и вошла в холодную комнату с полированным сервантом, на котором стояла зеленая ваза с павлиньими перьями. При виде нее со стула хмуро поднялся высокий мальчик с бледным лицом. Он был одет в длинное черное пальто; на подбородке сквозь юношеский пушок проглядывали прыщи.
Здравствуйте, я Вива Холлоуэй. А вы, вероятно, Гай Гловер? сказала она.
Да, все так, ответил он.
Ну, я очень рада знакомству. Она протянула руку, и он неуверенно ее пожал.
Очарован, проговорил он. Это точно.
Наконец-то он улыбнулся, и она заметила, что у него такие же торчащие вперед зубы, как у его тетки, и что он постоянно отводит куда-то взгляд. В ней уже зарождалась неприязнь к нему, но она одернула себя, ведь это несправедливо. Кому, как не ей, понимать, что чувствует подросток, когда его забирает из школы незнакомый человек?
Ну что, где ваши вещи? спросила она. Такси ждет нас возле школы, мы поедем прямо в Тилбери.
Кто заплатит за него? отрывисто спросил он.
За что?
За такси, конечно. У меня нет ни гроша.
Ваша тетка, ответила она, решив не обращать внимания на его тон. По их договору на транспортные расходы было выделено пять фунтов.
Поднимаясь по лестнице и глядя на его длинные тонкие ноги, она пыталась погасить в себе панику, которая возникла в ней после слов мистера Партингтона. Ее собственный чемодан был собран, вся поездка организована. Она не позволит себе преувеличивать преступления своего новоиспеченного подопечногов конце концов, многие дети что-то воруют. Она с подругами тоже прихватывала в школьные времена что-нибудь безобидное вроде груши с лотка или карандаша из соседнего магазина. Просто так, ради куража.
Так сколько вы тут пробыли? Они поднялись на первую площадку, и она встала рядом с Гаем.
Десять лет.
Ого, долго!
Угу.
Вам, наверное, странно, что вы уезжаете.
Не очень. Его голос был абсолютно лишен выразительности. Она решила не задавать ему больше вопросов. При всем его безразличии он наверняка расстроендаже убитоттого, что покидает школу с позором.
Под дверью дормитория лежал широкий кусок войлока, чтобы не было сквозняка. Когда Гай распахнул ногой дверь, Вива увидела ряд белых кроватей, около десяти, с зелеными стегаными покрывалами, аккуратно сложенными в изножье. Большое окно в конце комнаты смотрело на небо, которое уже приготовилось пролить новую порцию дождя на раскисшие поля.
Он остановился в середине спальни, где возле кровати стояли два небольших чемодана.
Мой большой чемодан развалился, сказал он ей.
Ее поразили тишина и холод дормитория, но тут она с облегчением увидела приколотую к его подушке записку, на которой корявым мальчишеским почерком было нацарапано его имя. Значит, кто-то хотел с ним попрощаться. Не читая письмо, Гай порвал его и бросил в корзину для бумаги.
Вот, проговорил он. Теперь все.
Записка заставила порозоветь его белые, как мел, щеки. На шее запрыгал юношеский кадык. Вива сделала вид, что ничего не замечает. «Он огорчен сильнее, чем я думала», сказала она себе, вспомнив, как сама ненавидела холодный монастырский пансион в Северном Уэльсе и как все равно считала его много лет своим домом.