«Иди, сказал Бог Еве, увидев ее обнаженной, изгоняешься ты из рая, и пусть мир бросает в тебя камни».
Показывая ей язык, как змея, я приблизился вплотную. Это Бог руководил мной. Мать, которая не учила и не наказывала своих детей, сделала меня такимзмеей, что исполняет волю Божью.
Силой воли я пытался сделать свою голову плоской, маленькой и похожей на змеиную. В огромных испуганных глазах Синди показались слезы; она пыталась перебраться через скользкий край бассейна и не могла. Но воды там было не столько, чтобы Синди могла утонуть, иначе бы Эмма не оставила ее.
Но если боа-констриктор, бразильский удав, выпущен на свободучто против него может сделать двухлетний ребенок?
Я перегнулся через край и плюхнулся в воду.
Ба-а-ти! отчаянно закричала Синди. Уходи, Ба-а-ти!
Ш-ш-ш, зашипел я.
Я обвился вокруг ее обнаженного тельца и обхватил ногами ее шейку, пытаясь стащить ее целиком в воду. Ведь я не мог на самом деле утопить ее. Но грешники должны быть наказаны. Такова воля Божья. Я видел, как удав в телевизоре заглатывает свою жертву. Я попытался сделать так же с Синди.
Тут какая-то другая змея обхватила меня самого! Я отпустил Синди, чтобы не утонутьили не быть проглоченным заживо! Боже мой, для чего Ты оставил меня?
Какого черта ты делаешь? заорал Джори, весь красный от злости. Он так тряс меня, что я перестал понимать, где я. Я следил за тобой! Я видел, как ты полз, и мне стало любопытно, что у тебя на уме. Ты что, хотел утопить Синди?
Нет! Я хватал ртом воздух. Просто хотел проучить ее!
Ну да, усмехнулся он. Как ты уже проучил Клевера.
Ничего я не делал с Клевером! Я заботился об Эппле, любил его. Я не жестокий нет, нет, нет!
Отчего же ты так кричишь, если это не ты? Невиновный не станет оправдываться! Это ты убил его! Я вижу по твоим глазам!
На меня накатила ярость.
Ты ненавидишь меня! Я знаю!
Я бросился на него и попытался ударить, но не смог. Я отступил, пригнул голову и побежал на него, целясь ему прямо в живот. Он не успел разгадать маневр и упал, скрючившись и вскрикнув от боли. Я думал, он убьет меня, и поэтому ударил еще раз. Но я промахнулся. Я никогда не бываю метким. Сила удара оказалась больше, чем я думал.
Это нечестнобить ниже пояса, простонал он, такой бледный, что я испугался. Это грязная игра, Барт.
Тем временем Синди вылезла-таки из бассейна и побежала голая в дом, визжа на пределе возможного.
Проклятая порочная девчонка! закричал я вслед. Это все из-за нее! Это она виновата!
Из боковой двери выбежала Эмма в развевающемся переднике, с белыми от муки руками, а за неймама в голубом бикини.
Барт, что ты натворил? закричала мама.
Она подхватила Синди, потом полотенце, которое уронила Эмма.
Мама всхлипывала Синди. Там была большая змея змея!
Представьте себе. Она сразу поняла, что я изображал. Не такая уж тупая, оказывается.
Мама завернула Синди в полотенце и спустила с рук. В то время я как раз приготовился еще раз ударить Джори, но мама увидела.
Барт! Если ты ударишь Джори, то пожалеешь об этом!
Эмма смотрела на меня с ненавистью. Я глядел то на одного, то на другую. Все, все ненавидят меня, все желают моей смерти.
Морщась от боли, Джори попытался подняться. Теперь он выглядел вовсе не красиво и не изящно. Такой же неуклюжий, как я. Он закричал:
Ты дурак, Барт! Полный идиот!
Я схватил камень, лежащий у меня под ногами.
Барт! Не смей! закричала мама.
Скверный мальчишка! Только попробуй брось! взвизгнула Эмма.
Я взвился и бросился на Эмму с кулаками.
Прекрати называть меня скверным! орал я. Я не скверный! Я хороший, хороший!
Мама подбежала, схватила меня в охапку и повалила.
Никогда не смей бросаться камнями или бить женщину, слышишь! кричала она, прижимая меня к земле.
В мозгу у меня стояла красная злоба: мама сейчас была для меня олицетворением всех женщин, заманивающих, соблазняющих, обольщающих. Особенно ее полуобнаженное тело со всеми его изгибами вызывало во мне ярость. Малькольм хорошо знал эту ярость, он писал о том, как бы он хотел сделать женские груди плоскими, смять их. Я вообразил себя Малькольмом, и глаза мои стали такими, что мама задрожала.
Барт, что с тобой такое? Ты не соображаешь, что делаешь, что говоришь. Ты стал непохож на себя.
Я обнажил зубы, будто пытаясь укусить ее, и в самом деле попробовал укусить. Она несколько раз ударила меня по лицу, пока я не начал плакать.
Ступай на чердак и оставайся там, Барт Шеффилд, пока я не решу, как с тобой поступить!
Я боялся чердака. Усевшись там на одну из маленьких кроватей, я стал ждать ее. Никогда еще она не била меня. До этих пощечин она всего несколько раз шлепала меняи это за всю жизнь. А теперь она поступает так, как поступали с маленьким Малькольмом. Теперь я был на самом деле как Малькольм.
Дверь скрипнула, и я услышал, как она взбирается по узким шатким ступеням. Рот ее был сжат в угрюмую складку, и она будто заставляла себя глядеть мне в глаза. Никогда не думал, что она бывает такой злой.
Снимай штаны, Барт.
Нет!
Делай, как я говорю, или твое наказание будет гораздо хуже!
Нет. Ты не смеешь бить меня! Попробуй только тронь, и я дождусь, когда ты будешь в балетной школе, вот тогда посмотришь, что я сделаю с Синди! Эмма не сможет мне помешать. Я убегу, пока она будет соображать, что делать. А полиция не заберет меня, потому что я несовершеннолетний!
Ну, Барт, это уж слишком.
Но это еще не все, что я сделаю, если ты тронешь меня!
Она растерялась. Не смеет прикоснуться ко мне. Подняла тонкие бледные руки к горлу и прошептала:
О боже Надо было мне знать, что ребенок, зачатый таким образом, обернется против меня Барт, мне очень жаль, что твой сын такой монстр
Монстр? Это ямонстр?
Нет, это онамонстр! Она делала со мной то же самое, что мать Малькольма сделала с ним. Запирает на чердаке Я ненавидел ее теперь так же сильно, как раньшелюбил.
Я закричал:
Ненавижу тебя, мама! Хочу, чтобы ты умерла!
Тогда она отвернулась со слезами на глазах и убежала.
Но все-таки остановилась, чтобы запереть меня в этом темном, затхлом месте, которое я ненавидел и боялся. Ну что ж, стану сильным, как Малькольм, и таким же безжалостным. Она за это заплатит. Я заставлю ее заплатить. Я ведь просто хотел, чтобы она снова была хорошей и чтобы любила меня чуть больше, чем Синди и Джори. Я заплакал. Но все еще будет по-моему.
Придя домой, папа узнал о происшедшем и отлупил меня ремнем. Мне понравилось, что он не обращал внимания на мои просьбы и извинения.
Ну что, больно? спросил он, когда я натянул штаны.
Не-а, улыбнулся я. Чтобы сделать мне больно, надо повредить мне кости, но тогда полиция бросит тебя в тюрьму за истязание ребенка.
Папа поглядел мне в глаза холодно и жестко.
Ты думаешь, что мы мягкие, добрые родители, и чувствуешь себя безнаказанным? произнес он, как всегда, спокойно. Ты думаешь, что, пока ты несовершеннолетний, на тебя нет управы, но ты ошибаешься, Барт. Мы все живем в цивилизованной стране, где люди должны подчиняться законам. Никто не смеет преступить закон безнаказанно, даже президент. А самое тяжелое наказание для непослушных детейзапереть их, чтобы они не могли свободно гулять и играть.
Я молчал. Папа продолжил:
Мы с мамой решили, что терпеть твое поведение больше нельзя. Поэтому, как только я договорюсь, ты поедешь на прием к психиатру. Если ты и тогда будешь упорствовать, мы оставим тебя на попечении врачей, которые найдут способ заставить тебя вести себя как нормальный человек.
Вы не можете! закричал я, напуганный тем, что меня запрут в сумасшедшем доме навеки. Я убью самого себя!
Папа строго посмотрел на меня:
Не убьешь. И не думай, что ты умнее нас с мамой. Мы с твоей мамой противостояли и не таким, как ты, десятилетний дерзкий ребенок. Помни это.
А вечером, когда я лежал в постели, я услышал, как мама с папой кричат друг на друга. Кричат так, как я еще ни разу в жизни не слышал.
Как тебе пришла в голову мысль послать Барта на чердак, Кэтрин?! Неужели ты не понимаешь? Неужели нельзя было приказать ему оставаться до моего прихода в своей комнате?
Нет! Это не наказание. Он любит свою комнату. У него в комнате есть все, что нужно для удовольствия. А вот чердакэто не удовольствие. Я сделала то, что была обязана.
Обязана? Кэти, ты что, не понимаешь, чьими словами ты сейчас говоришь?
Ну что ж, ледяным голосом проговорила мама, разве я не предупреждала тебя: ясука, которая всегда заботится только о себе.
* * *
Они повезли меня к врачу на следующий же день. Посадили там в кресло и приказали ждать. Нас позвали. Мама с папой вошли со мной. За столом сидела женщина. Выбрали бы, по крайней мере, мужчину. Я сразу возненавидел ее за то, что ее волосы были такие же черные и блестящие, как у мадам Мариши на старой фотографии. Ее белая блузка вздымалась на груди так сильно, что я отвернулся, чтобы не видеть.
Доктор Шеффилд, вы с женой можете подождать за дверями, мы с вами поговорим позже.
Я с тоской глядел вслед уходящим родителям. Никогда еще я не чувствовал себя так неуютно, как тогда, когда мы остались с ней наедине и она посмотрела мне в глаза своими добрыми глазами, скрывающими темные мысли.
Тебе бы не хотелось быть здесь, правда? спросила она.
Я ничего не ответил.
Мое имядоктор Мэри Оберман.
Ну и что?
Посмотри, здесь на столе есть игрушки может быть, ты что-то выберешь?
Игрушки я же не младенец.
Я метнул на нее взгляд. Она отвернулась, и я понял, что она почувствовала неловкость.
Твои родители говорят, что ты любишь играть роль другого человека. Наверное, у тебя нет товарищей по играм?
Конечно нет. Но это не ее дело. Идиотка, я был бы последний простак, если бы рассказал ей о Джоне Эймосе и что он мой лучший друг. Когда-то моим другом была бабушка, но она предала меня.
Барт, конечно, ты можешь продолжать молчать, но этим ты только принесешь еще большую боль тем, кто тебя любит. Но ведь и тебе сделали больно, тебе больнее всех. Твои родители хотят помочь тебе. Поэтому они привели тебя сюда. Ты должен сам себе помочь. Расскажи, что тебе приносит радость и счастье. Расскажи, что тебя тревожит, расстраивает. И нравится ли тебе твоя жизнь.
Я не скажу ей ни нет, ни да. Ничего не стану говорить. Она начала объяснять, что люди замкнутые, которые ни с кем не делятся своими проблемами, могут себя разрушить эмоционально.
Ты ненавидишь своих родителей?
Не стану отвечать.
А своего брата Джори ты любишь?
Да, с Джори у меня все в порядке. Просто было бы лучше, если бы он не был таким уж ловким и красивым. Был бы как я.
А что ты думаешь о своей приемной сестре Синди?
Наверное, мой взгляд ей все рассказал, поэтому она что-то записала в тетради.
Барт, начала она снова, отложив ручку. Глаза ее глядели по-матерински добро. Если ты отказываешься отвечать, то у нас не остается иного выбора, как положить тебя в больницу, где много врачей, а не один будут пытаться восстановить твое психическое здоровье. Никто там плохо с тобой обращаться не будет, но это совсем не так приятно, как быть дома. Там у тебя не будет своей комнаты и своих вещей, а родителей ты будешь видеть раз в неделю, да и то на час. Не думаешь ли ты, что гораздо лучше нам договориться и соединить наши усилия? Что случилось с тобой этим летом, почему ты так изменился? Вспомни.
Нет, не хочу, чтобы меня запирали в сумасшедшем доме с кучей придурков, которые больше и наверняка злее, чем я и к тому же я не смогу тогда навещать Джона Эймоса и Эппла
Что мне делать? Я вспомнил строчки из дневника Малькольма и как он умел только делать вид, что поддается на уговоры, но сам всегда делал лишь то, что хотел.
Я начал плакать, сказал, что обо всем сожалею, причем сказал так искренне, что даже сам поверил. Я сказал:
Это все из-за мамы Она любит Джори больше, чем меня. Она все время возится с Синди. У меня никого нет. Мне одиноко и плохо.
Она все приняла за чистую монету и после разговора со мной сказала родителям, что нам надо с ней продолжать видеться в течение года.
Он очень застенчивый мальчик. Она улыбнулась и тронула маму за плечо. Но не обвиняйте себя ни в чем. Барт запрограммирован на самонеудовлетворенность, и даже если вам кажется, что он ненавидит вас, это означает, что он недоволен собой. Поэтому ему кажется, что все, кто любит его, глупцы. Это болезнь. Такая же, как физическая болезнь, и даже хуже. Он пока не может найти себя.
Я прятался и подслушивал и был страшно удивлен ее словами.
Он любит вас, миссис Шеффилд, почти религиозной любовью. Боготворит. Поэтому он ожидает, что вы во всем будете совершенны, в то же время зная, что он недостоин вашей любви. И как это ни парадоксально, он как раз страстно желает, чтобы все ваше внимание и вся ваша любовь были направлены только на него.
Но я все же не понимаю, проговорила мама, положив голову на папино плечо, как он может одновременно любить меня и желать сделать мне больно?
Человеческая натура очень сложна. Ваш сын очень сложен. В нем постоянно борются два начала: доброе и злое. Он, может и бессознательно, знает об этой борьбеи нашел любопытное решение. Он идентифицирует свое темное, злое начало со стариком, которого зовут Малькольм. Это просто еще один персонаж, который дает ему право считать себя лучше.
Мои родители застыли с беспомощным видом, широко открыв глаза. Ее слова прозвучали для них как гром среди ясного неба.
Перед тем как прочесть вечернюю молитву и лечь спать, я пробрался в мое заветное место в холле, откуда было слышно все, о чем говорят родители в спальне.
Мне сегодня показалось, что мы все еще на чердаке и никогда, никогда оттуда не выберемся говорила печально мама.
Какую связь имел чердак со мной и с Малькольмом? Только ту, что и его и меня наказали, заперев на чердаке?
Я тихо пробрался обратно в свою комнату и лег, напуганный разговором о моем «бессознательном» и страшась самого себя.
Под подушкой у меня всегда теперь лежал дневник Малькольма. Я впитывал в себя его страницы день и ночь. И становился все сильнее, все мудрее.
Сумерки сгущаются
На следующий вечер мама и папа сидели в гостиной перед камином, разожженным мною. Они скоро позабыли обо мне, и я присел на корточки возле двери, надеясь, что они не посмотрят туда и будут думать, что я уже ушел. Мне было неприятно, что я невольно обманываю их, но иногда лучше знать наверняка, чем гадать.
Сначала мама молчала, а потом заговорила о визите к психиатру:
Барт ненавидит меня, Крис. Он ненавидит и тебя, и Джори, и Синди. Думаю, что и Эмму тоже но презирает он только меня. Он не может простить мне того, что я люблю не только его.
Он притянул ее к себе и положил ее голову к себе на грудь. Так они и сидели.
Потом они неожиданно решили пойти проверить, спит ли Барт или убежал, и я был вынужден поспешно спрятаться в ближайшую нишу, чтобы меня не заметили.
Он обедал? спросил папа, когда они выходили из гостиной.
Нет. Она сказала это так, будто хотела, чтобы Барт спал, потому что, когда он не спит, проблем не избежать.
Но они умудрились разбудить его, и, не отвечая ни слова на их притворные извинения, он поднялся и проследовал в столовую.
Даже если мальчик не разговаривает много дней, а только мрачно и злобно на всех смотрит, семейный обед есть семейный обед.
Но этот обед был уж слишком мрачен. Даже Синди пребывала в непонятном раздражении. Ели все без аппетита. Эмма тоже не разговаривала, лишь подавала на стол. Ветер, до сих пор дувший неустанно, затих, и листья на деревьях повисли, как побитые морозом. Внезапно похолодало, и холод навел меня на мысль о смерти, о которой Барт постоянно твердит.
Я думал о том, каким образом мама с папой уговорили Барта пойти к психиатру. Кто мог разговорить его, если он так невероятно упрям? А папа очень занят и без Бартано тот, конечно, не видит, как его любят и как о нем заботятся.
Пошел спать, сказал Барт, поднимаясь из-за стола, не поблагодарив, не спросив разрешения встать.
И ушел. Мы остались сидеть, будто застыв.
Нарушил тишину папа:
Барт сам не свой. Очевидно, что-то так его беспокоит, что он даже не ест. Надо добраться до истины.
Мама, сказал я, я думаю, если ты пойдешь к нему, посидишь с ним подольше и потом некоторое время не будешь обращать внимания на нас с Синди, то это подействует.