Нет, нет, вы полежите, успокойтесь, как следует.
Дамы выплывают из кабинета, старцы возвращаются к столу; Тихий Ужас и Серафима тоже уходят, с Рогнедой остаются именинница и Ковалев.
Как мне неприятно! хмурится Рогнеда.
Именинница ее успокаивает:
Ах, милочка, что за глупости У вас, верно, малокровие, вы принимайте железо, очень хорошо помогает, только зубы от него портятся и чай нельзя пить. Теперь пошли разные Гематогены, но я думаю, это шарлатанство, а железо хорошо помогает. Вот, еще полезно при малокровии настаивать крапиву, сушить ее и употреблять вместо чая, в ней, говорят, железа много содержится Я знала одного акцизного чиновника, так он только крапивою и спасся.
Рогнеда устало ее спрашивает:
Крапива, вы говорите?
Да, обыкновенная крапива. Удивительно помогает.
В глазах именинницы жадное любопытство, видно, что она не верит ни малокровию Рогнеды, ни крапиве, а говорит потому только, что надо же заполнять чем-нибудь воздух, и кажется она большим, хорошо насосавшимся пауком, раскидывающим свои серые сети. Завтра весь город будет знать, что у Рогнеды Владиславовны малокровие и что с нею бывают иногда не то обмороки, не то нечто, похожее на обмороки
Я, милочка, когда носила Генечку, так у меня тоже было головокружение и тошнило меня тогда ужасно. Вот выйдете замуж, так вам будет трудно при малокровии. Лечитесь, милочка, пока не поздно, а то пойдет детвора, и вся кровь уйдет на них Тяжелое дело женское.
Рогнеда резко ее обрывает:
Я и не собираюсь замуж.
Именинница добродушно осклабляется:
Все мы так говорим, милочка, а придет пора, подвернется дельный мужчинаи скок прямехонько ему на шею. Хе-хе-хе! Ну, что, отошло совсем?
Отошло.
Рогнеда встает с дивана и пристально взглядывает на Ковалева, взгляды их встречаются, как в пожатии две дружественные руки.
А я, Георгий Глебович, только сегодня заметила, что у вас потолки выкрашены масляною краской.
Да, да! бормочет Ковалев, неужели вы раньше не замечали?
Рогнеда прощается с обществом: пойдет домой, нездоровится.
Я вас провожу! неуверенно говорит Ковалев, мельком взглядывая на жену. Телячье выражение лица Серафимы сменяется злым и упрямым. Губы надуты, словно она ими собралась фыркнуть.
Она выходит в переднюю следом за мужем и там капризно брюзжит:
А как же гости, Геша? Неудобно же
Я сейчас вернусь, только провожу до извозчика.
Ковалев подает Рогнеде ее пальто и берется за свою шапку.
Геша! Лучше бы послать за извозчиком Или вы, может быть, не боитесь пройти одна, Рогнеда Владиславовна?
Та коротко и свысока ей отвечает:
Боюсь. Вы скоро, Георгий Глебович?
Ковалев надевает на голову шапку и берется за свое пальто.
Георгий! Неудобно же оставлять гостей одних, визгливо настаивает Серафима. Мамаше будет неприятно, ты должен с этим считаться.
Нет, я пойду! Я сейчас вернусь, только до извозчика.
Нет, ты не пойдешь, Георгий! сердится Серафима. Дуня, сбегайте за извозчиком. У самого насморк и кашель, а еще хочет провожать. Я тебя не пущу. Ду-ня!
Горничная уходит.
Ну, делать нечего! вздыхает Ковалев, стараясь придать своему голосу шутливый тон. Делать нечего, не пущают
А то пойдемте! тоскливо улыбается Рогнеда. Хорошенько закутайтесь.
Горничная возвращается:
Извозчик подан Проезжал мимо.
Прощайте!
Рогнеда отворяет дверь и исчезает.
Сидя в санях, она крепко стискивает зубы, чтобы не заплакать. Мороз щиплет уши, жгуче целует в щеки и в нос, а с неба сверкают бесчисленные звезды, как золотые и серебряные цветы, возросшие на темно-синем поле.
Что это значит, Серафима? гневно спрашивает Ковалев, оставшись с женою в передней наедине.
Геша, миленький! Прости, пожалуйста! Я боюсь, что ты простудишься Зачем ты ей понадобился? У тебя и так насморк.
Глупая баба! бранится Ковалев. Покорнейше прошу не в свои дела не совать носа. Я сам знаю, что мне полезно и где вред. Идиотка!
15
Рогнеда читает в столовой книгу, а старая пани сидит против нее и вяжет. Висячая лампа, с белым фаянсовым колпаком, заливает светом склоненные над столом головы двух женщин, синюю клеенку, настланную на стол, и словно истратив здесь всю свою светлую силу, оставляет дубовый буфет, висящие на стене никелированный совочек с метелкой и полочки с фарфоровыми вазочкамив полумгле.
За окном воет вьюга.
Молчание.
Мамочка! отрывается Рогнеда от книги. А где моя Мика, цела ли?
Старушка медлит с ответом, вслух досчитывая петли:
Семь, восемь, девять, десять Мика? она в спальной, в ящике платяного шкафа, под полотном.
Рогнеда закрывает книгу и уходит из столовой в спальню; там темно, она зажигает свечу, опускается на колени перед платяным шкафом, с трудом выдвигает ящик и принимается рыться в хранящемся в нем хламе.
Черная стеклярусная накидка. Ее носила мамочка в дни своей молодости, тяжелая какая Удивительно меняются вкусы, теперь уже никто не носит стеклярусных накидок. В прошлом году, на масленице, Рогнеда одевала ее в маскарад, она тогда была замаскирована зверинцемв черной маске, в черной бархатной митре, с золотою надписью: Зверинец, в черных перчатках, в черной юбке. Зверинец! А где же твои звери? А вам какого? измененным голосом спрашивала она любопытного. Мне?.. А хоть бы осла! Стеклярусная накидка раздвигалась, под ней было спрятано зеркало. Вот осел! зеркало насмешливо отражало сконфуженную физиономию вопрошавшего.
Рогнеда ловко набрасывает накидку на плечи, встает с полу и смотрится в зеркало платяного шкафа. Черный стеклярус сверкает и переливается при свете свечи, в зеркале все сверкания, все переливы смягчаются, уходят куда-то вглубь, в темь, блеск черного стекляруса загадочен. Женщина с черными перьями, черная птица с женскою головойптица-див лукаво выглядывает из зеркала.
Рогнеда складывает накидку и прячет ее обратно в ящик платяного шкафа.
А вот, веер. Мамочка им обмахивалась в дни своей молодости: ободкичерное дерево.
Рогнеда раскрывает его: красный попугай сидит на золотом дереве, клюв изогнут спесиво; вокруг попугая раскиданы по черному шелку поблекшие звезды.
Тут же, рядом с веером, старый облезлый зонтик, пачка спичек, пятерик свечей в синей обертке и большой сверток ярославского полотна, под полотномжестяная коробка из-под конфет, с медным замочком, в ней-то и лежит старая, безгласная Мика.
Рогнеда задвигает ящик, задувает свечу и торжественно несет жестяную коробку к столу.
шесть, семь, восемь, девять, десять Нашла?
Да, мамочка.
Коробка раскрывается, в ворохе ваты покоится глиняная собачка, которою играла и старая пани, и Рогнеда, и которая все-таки не разбилась. Живучая Мика! Она скорее похожа на желтого львенка, а не на собаку, тем не менее, она вовсе не львенок, а Мика.
Рогнеда ставит ее на стол.
Мамочка, посмотрите!
Старая пани отрывается от вязанья.
Да, Рогнеда Осторожнее, не разбей. Помнишь, как я ее тебе давала по праздникам? Я боялась, что ты ее разобьешь. Ведь Мика постарше тебя, Рогнеда, она, пожалуй, старее и меня. Ее подарила твоя бабуся, когда мне было пять лет.
Мика кривит беззубый глиняный рот, словно огрызается, Рогнеда берет ее в руки.
А вы, мамочка, ею часто играли?
Да. Раз, помню, она зарылась в песке, из песка я делала булочки, знаешь, как делают маленькие девочки?
Да, мамочка. Ну, и что же?
Старая пани вздыхает.
Я целый день плакала навзрыд. Отец послал всех слуг искать ее, к вечеру ее нашел поваренок, потому что вспомнил, как я играла с песком. У нас тогда было много слуг, Рогнеда.
Я, мамочка, папу помню так смутно, как будто его никогда не видала.
Старая пани кладет вязанье на стол, глаза у нее оживляются.
Он был добрая душа, ты на него похожа.
А после него вы никого не любили?
Нет.
Старая пани опять принимается за работу. Мика злится на нее, лает, вырывается из рук Рогнеды, чтобы покусать старую пани, ноувы! ведь, Мика глиняная и она не может ни громко тявкнуть, ни оскалить по-настоящему зубы, ни покусать.
Рогнеда кладет ее обратно в коробку и бережно прикрывает сварливую Мику ватой. Щелкает медный ключик в медном замке и вот, опять нет старой Мики, похожей на львенка, опять она лежит в надоевшем ей одиночестве, без силы вздохнуть пошевельнуться, со старым глиняным телом, с немою, глиняною душой.
Я ее, мамочка, там же спрячу.
Старая пани наклоняет голову в знак согласия. Рогнеда относит коробку с плененною Микой в ящик платяного шкафа и, спрятав, возвращается в столовую к матери.
Читает, но странно: книга позабывает свои цветистые словадлинною серою лентой проползают перед Рогнедой серые, скучные слова, а черные буквы, как полчище черных карликов, понуро бредут к безразличному концу.
Мика! Милая Мика!..
Рогнеда захлопывает книгу и уходит в спальню, к себе на кровать. Там она лежит впотьмах, с открытыми глазами, и долго думает про желтую Мику. Однажды она в детстве купала Мику и уронила в ведро с водой. Она тогда боялась, что Мика утонула, как тонут в озерах и морях люди, но неткогда Мику вытащили из ведра, с глазированной шерсти вода тотчас сбежала, и перед девочкой была опять живая, втихомолку лающая Мика.
Глаза смыкаются Сперва темно-темно, словно она попала в закрытый наглухо погреб, но внезапно из тьмы выскакивает огромный пес с золотистою шерстью, скалит острые зубы, лает, мечется, сверкает глазами, набрасывается на человека с бледным лицом это Ковалев, он прижался к стене и испуганно обороняется от беснующейся Мики.
Мика! Мика! зовет ее Рогнеда, но злая собака не слушается, впивается белыми клыками в Ковалева, рвет его и рычит от восторга.
А потомтихий плач Сверкающее озеро, и по нему в белом челноке едет плачущий ребенок. Он в белой рубашке, на его голове белые шелковистые кудри.
Рогнеда протягивает к нему руки, хочет ему что-то крикнутьи просыпается.
Темно-темно, словно в склепе.
Она встает с постели, идет в столовую. Старая пани поднимает голову.
Ты спала, Рогнеда? Что с тобой? Ты плачешь?
И не думаю, мамочка! звонко отвечает ей Рогнеда. Вам, мамочка, это показалось. Ха-ха-ха!
16
По воскресеньям Рогнеда ходит на городской каток. На ремешке болтаются, позвякивают и сверкают под холодным солнцем стальные коньки, горделиво изогнувшие свои носы.
Рогнедамастерица бегать на коньках. Она может так быстро нестись по льду, что в ушах только свист стоит, да щеки разгораются ярким полымем. Голландский шаг, вензеля, восьмерки, бег на одной ноге, бег спиною вперед и еще много других фокусов проделывает она на скользкой поверхности катка.
По воскресеньям там много народу. На помосте, обитом красным сукном, сидят солдаты-музыканты и посиневшими от холода губами трубят в широкие медные трубы; дверь теплушки ежеминутно открывается и закрывается.
Когда Рогнеда входит в теплушку, взоры всех греющихся конькобежцев обращаются на нее. Дорого бы дал толстый гимназист Смирнов, лишь бы летать такою же быстрою серной.
Рогнеда садится на лавку, снимает калоши и развязывает ремешки, чтобы навинтить коньки на ноги.
Толстый Смирнов багровеет.
Позвольте, я их вам приделаю.
Пожалуйста!
Толстый Смирнов, став одним коленом на грязный дощатый пол, вдевает правый конек в гнездо и завинчивает.
Готово! Позвольте левую!
И левая в его руках. На нее он уж не так скоро навинчивает конек; очень жаль, что у Рогнеды Владиславовны только две ноги, очень жаль, но ничего не поделаешь
Готово!
Благодарю вас.
Толстый Смирнов вторично багровеет, с грохотом покидая теплушку: страшно вспотел.
Рогнеда собирается последовать за ним, но дверь теплушки распахивается, вместе с морозным паром входит Ковалев. Он в шведской куртке, в ушастой оленьей шапке и с длинными гоночными коньками под мышкой: коньки привинчены к ботинкам и похожи на странные ножи.
Рогнеда Владиславовна!
Рогнеда щурится:
А а а, и вы? Здравствуйте. Вы разве катаетесь на коньках?
Нет. Пришел учиться, фон-Книппен убедил, я даже записался в спортивное общество. В самом деле, это очень полезно, хочу и на лыжах попробовать.
Но кто же учится на гоночных? Ха-ха! Фон-Книппен вас подвел. Садитесь.
Она отодвигается к стене, освобождая ему место. Греющиеся конькобежцы иронически посматривают на Ковалева: действительно, кто же учится на гоночных, да ведь они совсем не пригодны для этого, кроме того, он переколет всем ноги такими ножами. Глупец.
Ковалев смущается и не знает, что ему делать.
Ну хорошо, я вас буду учить, насмешливо, подбодряет его Рогнеда, не трусьте.
Да я, собственно
Ну, ну, торопит его Рогнеда, переобувайтесь
Ковалев послушно скидывает калоши и начинает расшнуровывать ботинки, в которых пришел. Рогнеда искоса наблюдает за его движениями.
Ах, черт! спохватывается Ковалев. А где же переобуваться? Я этого совсем не предвидел. Вот оказия!
Валяйте здесь, что за ерунда, пожимает плечами Рогнеда.
Он с унылым видом стаскивает ботинку с правой ноги, быстро натягивает на нее ботинку с коньком и зашнуровывает. Рогнеда и все остальные зрители успевают заметить синий шерстяной носок, и тут Рогнеде вспоминаются ноги одной больной женщины, с которою она однажды мылась в бане, пухлые, со вздувшимися синими жилами. Та женщина тоже носила синие шерстяные чулки.
Ковалев скидывает левую ботинку, опять перед Рогнедой мелькает синий шерстяной носок. Она сердится.
Ф-фу, как вы копаетесь, Георгий Глебович, совсем, как старая баба.
Сию минуту!
Он поспешно зашнуровывает ботинки и пробует встать, но тотчас опускается обратно на лавку, потеряв равновесие. Греющиеся конькобежцы, народ молодой и задорливый, смеются и дают советы:
Вы обопритесь о стенку, а на льду будет легче с креслом.
Да, непременно с креслом.
Плохо на гоночных, лучше всего Нурмис.
Американские тоже недурны.
Действительно, советует Рогнеда, попробуйте, держась за стенку.
Вы думаете?.. Пожалуй.
Он преувеличенно беззаботно посматривает по сторонам, кое-как встает на ноги и, опираясь о стену, достигает двери, но здесь-то и начинаются настоящие муки.
Рогнеда открывает перед ним дверь и, стоя на льду, говорит:
Смелее, Георгий Глебович!.. Держитесь за косяк.
Держится за косяк Коньки проваливаются в щели пола, он их вывязивает и чуть не падает. А главноеему никак не стать на лезвия коньков, ноги подкашиваются, ботинки готовы сорваться с них.
Однако! бормочет Ковалев, ухитряясь медленно выползти из теплушки. Дверь со стуком захлопывается. Перед ним огромная ледяная, скользкая, предательская площадь, по которой весело снуют мужчины, женщины, подростки и хохочущая детвора.
Он старается быть беспечным.
Удивительное солнце, яркое и холодное Очень хорошо сегодня! И этот морозец Нет, все-таки зимахорошее время.
Ноги у него сведены двумя дугами, как у ребенка, больного английскою болезнью; оленья шапка съехала на затылок, и весь он такой неуклюжий, заморенный
А у вас насморк прошел? насмешливо спрашивает его Рогнеда.
Насморк? Да, прошел
Гимназист Смирнов вертится невдалеке от них, проделывая на коньках всяческие выкрутасы, в надежде, авось, Рогнеда Владиславовна заметит его искусство и прыть.
Дверь теплушки поминутно хлопает, конькобежцы входят и выходят.
Ну, двинемтесь, Георгий Глебович, а то мы здесь мешаем.
Ковалев тоскливо взглядывает на изрезанный во всех направлениях лед и отрывается от двери теплушки. Ноги разъезжаются, складываются в виде буквы икс, Ковалев вскидывает руками и гулко шлепается на спину, к подолу Рогнеды.
Ха-ха-ха! хохочет она, как сумасшедшая. Ушиблись? Больно вам?
Ха-ха-ха! радуется Смирнов, пролетая мимо распростертого Ковалева.
Тот отчаянно дрыгает ногами, пытаясь подняться, но ничего не выходит. Замшевые перчатки пачкаются и намокают, а сам неудачный конькобежец напоминает большую неповоротливую черепаху, положенную на спину.
Усиленно работая локтями, он ухитряется сесть и просит Рогнеду:
Помогите, пожалуйста!
Ха-ха-ха! Какой вы сейчас забавный!