Как жаль покидать туманы очарования! Как грубо и непрошено гремит звонок, объявляющий конец урока.
Гимназисты срываются с места, окружают Порфирия Ивановича, старательно выводящего Бубликову тройку, и провожают его по коридору до самой учительской.
Но, возвратясь в класс, Виктор Барский спрашивает Аарона;
Ты не знаешь, что значит «атеист»?
Нет, не знаю.
Безбожник! многозначительно произносит Виктор. Порфирий Ивановичатеист, он Богу не молится.
3
Третий урок математика. Учитель высок, узкогруд, с землистым лицом и злыми черными глазами. Он очень молчалив и всегда говорит только необходимое, с каждым словом из его горла вырывается зловещий свистматематик болен какою-то неизлечимою болезнью. Он слывет за строгого, но справедливого, гимназисты его боятся больше огня и прозвали «Мощами».
Мощи садится на стул, раскрывает журнал, отмечает отсутствующих и, вынув из кармана золотые часы, кладет их на стол перед собой.
Когда он озирает класс, его взор скользит по рядам школьников, никого не замечая, ни на ком не останавливаясь, как будто для математика не существуют десятки сидящих перед ним гимназистов, как будто он в классе один, и перед ним пустое, ничем не заполненное, место. Под этим незамечающим взглядом гимназисты стушевываются, подолгу задерживают дыхание в груди и стараются тоже не замечать учителя, что им не удается.
Фома Костромской, к доске.
Фома нехотя поднимается. Вот несчастье! Опять отвечать, и, главное, комуМощам. Фома, конечно, плохо знает урок, но учитель не скоро отпустит его: прежде, чем поставить двойку, Мощи задаст десятки кратких вопросов, при этом по его лицу будет видно, что ему все равно, хорошо ли, плохо ли знает Фома, его делотолько спросить Фому, и он спрашивает.
С сонным скучающим видом стоит Фома у доски, выводя на ней мелом цифры и буквы, буквы и цифры.
Мощи изредка взглядывает на доску и лениво говорит:
Не так.
Дальше.
Совсем не так.
Ну-с, дальше.
Фома покорно стирает навранное, пишет снова и снова стирает. Ему обидно, ему скучно. Если бы он не боялся математика, он бы бросил мел на пол и ушел, опустив голову, к себе на парту. Но Фома боится математика: с ним шутки плохи, когда он рассердится, его смугло-желтые кулаки начинают яростно стучать по столу, он дрожит и задыхается в гневе.
Изнывая, Фома пишет мелом на доске цифры и буквы, буквы и цифры. Класс, следящий за его работой, кажется ему чуждым, даже явно враждебным ему, Фоме.
Мощи вытаскивает волосок за волоском из своей скудной бороденки, рассматривает, прищурясь, на свет и для чего-то бережно прячет под заднюю крышку золотых часов. Такая у него привычка. Неизвестно, что он потом проделывает с выдранными волосками и зачем несет их домой.
Не так.
Дальше.
Совсем не так.
Ну-с, я слушаю.
С каждым вырванным волоском голос математика становится презрительнее, брезгливее. Фоме уже хочется плакать с досады, и плакать не потому, что задача, несмотря на все усилия, не решается; а потому, что обидно, очень обидно да и нестерпимо скучно ему.
Злой, угрюмый, выслушивает он: «Не знаете, садитесь!»и просит разрешения выйти из класса: не может же он сидеть с руками, выпачканными мелом.
Учитель отпускает его. Фома, покидая класс, с шумом хлопает дверью, так что математик от неожиданности вздрагивает.
«Чёрт! Дьявол»! бубнит в коридоре Фома себе под нос и входит в угольную комнату, где на асфальтовом полу возвышается дюжина удобных сидений, с вырезами посередине, фаянсовыми основаниями и болтающимися позади сидений цепочками, к которым подвешены фаянсовые же ручки. Славное местечко! оно всегда полно беглецами, скрывающимися от зоркого ока наставника; дезертирами, благоразумно выбывшими из строя, не дожидаясь той минуты, когда острие единицы уязвит в самое сердце. Здесь же любители дружеских бесед ищут пристанища, покинув суету класса. Темы, разбираемые здесь, всегда злободневны и захватывающи, и именно здесь потухает исконная вражда граждан основных классов к обывателям параллельных. Полное равенство! плюгавенький приготовишка гордо восседает рядом с дылдой восьмиклассником, у которого уже основательная бородка. Как в древности некоторые храмы, как в средние века некоторые города служили убежищами для преступников, так и уборнаяотличное убежище: ни надзиратели, ни учителя сюда не заглядывают. Правда, однажды инспектор, в поисках беглецов, рискнул было заглянуть в эту комнату, но тотчас же сконфуженно захлопнул дверь, удивленно пробормотав: «Ф-фу Ну, и однако же»!
На подоконнике, против посетителей, сидит кривой и рябой сторож в истасканном мундире. Зовут егоЦиклоп, а, по произношению некоторых, Киклоп. Циклоп курит махорочную «цигарку», сплевывает к ногам посетителей и внимательно слушает разговоры. Иногда Циклоп читает газету, широко открывая при этом беззубый рот, тогда у него вид чрезвычайно важный, как у самого директора.
Фома засучивает рукава и принимается мыть под краном руки. Сколько мелу! Нечего сказать, пописал-таки, а для чего? для того, чтобы получить двойку.
«Чёрт! Дьявол!»
Эко! отрывается от газеты Циклоп, американцы-то, и што еще они выдумали
Он читает гимназистам о клубе самоубийц, где каждый член рано или поздно должен покончить с собой, повеситься, застрелиться, принять яду или до смерти угореть.
Фома завертывает кран и задумчиво вытирает вымытые руки носовым платком. В уборную входит Виктор Барский, а за ним, немного погодя, Аарон Готлиб. Лица у них заморенные, просидеть столько времени у Мощейне шутка.
Объясняет к следующему разу! мимоходом отвечает Виктор Барский на вопрос Фомы, что делает математик, и, облокотившись на подоконник смотрит в окно.
Эко! эко! качает головой Циклоп, и што еще они выдумали.
Американцы решительный народ! категорически заявляет с кресла какой-то скуластый семиклассник.
Фома лезет в карман за портсигаром и угощает Готлиба с Барским.
Закуривают.
А давайте, братцы, вздуем математика! предлагает, насупившись, Фома, чего он, он, в самом деле, над нами кочевряжится. Накласть ему по мордасам, да и шабаш!
Готлиб фыркает:
На-кла-ал Он тя сгребет в кучу, да так намнет, что и своих не узнаешь. Вот грека можно бы отдубасить, да не стоит. Переведут в другую гимназию, а к нам на пока Кринку назначат из параллельного, а тот и совсем скот.
Эко! эко! никак не может успокоиться Циклоп, и што еще они выдумали.
Виктор дергает Фому за рукав и тихо говорит, указывая на улицу:
Смотри, листья-то прыгают вертятся. Я думаю, скоро выпадет снег. Скучно как
Фома вздыхает:
Мне-то три часа сидеть Дьяволы!
Горько Фоме. Дома его ждет хорошая книга, он остановился на самом интересном месте: герой, юный охотник за бизонами, упал с лошади во время бегства от свирепых индейцев. Что с ним сделают безжалостные преследователи? Какие пытки постигнут злополучного юношу? Может быть, его привяжут к столбу и из высоких луков индейцы будут метить в его благородное сердце Неужели же он будет убит? Но ведь тогда печаль его милой невесты Ах, что тампечаль, не печаль, а безысходное горе, будет превыше человеческого страдания. Она зачахнет на веранде своей плантации
А у меня револьвер есть, хвалится Аарон Готлиб, у батьки спер, он про него забыл, а я и свистнул. Старый, в два ствола. Хочешь, принесу завтра показать? Палит ловко, я уж в телеграфный столб пулю всадил, теперь хочу в ворону попробовать.
Виктор оживляется:
В два ствола?
В два.
Теперь таких нету. Он что жебольшой?
Порядочный!
А из него можно убиться? мрачно спрашивает Фома.
Виктор хохочет:
«Убиться» Ха-ха-ха! Застрелиться, а не убиться. Хотя, Виктор делается серьезным, правильно говорить и «убиться», есть глагол «убить», к немучастицу «ся», итого выйдет: «убиться». Ты, Фома, верно выразился.
Отцепись к чёрту! еще мрачнее нахмуривается Фома, «ся»! «ся»! наплевать мне на «ся». Дам тебе тумака, чтоб не привязывался.
Кулаки Фомы сжимаются. Виктор думаетобидеться или нет, но вспоминает последнюю трепку, полученную от Фомы, и благоразумно смиряется.
Дурак ты, Фома, из каждого револьвера можно застрелиться. Голова пустобарабанная.
Новое оскорбление! Фома начинает сердито пыхтеть, но ударить Виктора все же не решается, так как в уборной не хорошо устраивать дракиначальство будет вынуждено вмешаться в жизнь убежища, и тогда поминай, как звали, все вольности. Нет, драться здесь не годится, да к тому же и Циклоп выгонит.
Циклоп аккуратно складывает газету, прячет ее в карман и, взяв колокольчик, уходит в коридор звонить окончание урока. Делает это он с гордостью: маленький человек, а поди ж ты, сразу все двери настежь открываются, как начнет громыхать колокольчиком.
Беглецы быстро приводят в порядок свой туалет и толпой покидают уборную. В коридорекрик, гам, возня и беготня; большая перемена продолжается целых полчаса.
4
Во время перемены в малом рекреационном зале дородный офицер обучает гимназистов гимнастике.
Пятки вместе, носки врозь. Верчение головы Начинай!
Выстроившиеся по росту гимназисты медленно и с глупым видом повертывают головы справа налево и гудят:
Ра-а-а-аз
Когда же офицер командует: «два!»все головы поворачиваются слева направо, по зале идет монотонный гул:
Два-а-а-а-а
Вдруг чинность нарушается пронзительным свистом. Кто-то изо всей мочи свистнул, как Соловей-разбойник, и замолк. Кто? узнай. Офицер притворяется, что ничего не расслышал, и командует бег на месте:
Начина-а-а-й! Раз-два! Раз-два!
Подпрыгивающие, бегущие, но не убегающие, гимназисты сильно смахивают на потревоженных козлов; гремят каблуки, вздымается пыль, дородный офицердля примератоже подпрыгивает.
Раз-два! Раз-два!
У Фомы лицо постное, надутое, но Виктор Барский лукаво улыбается.
Смирно! командует офицер. Все замирают в неподвижных позах. Ухарский свист неожиданно опять прорезает воздух, но офицер мгновенно поворачивается в ту сторону, откуда он несется и командует:
Виктор Барский, налево-кругом-марш, к директору
Это ж не я, ей же Богу! врет Виктор, скорчив страдальческую мину, но офицер ему не верит. Сам видел, сам, собственными глазами.
Делать нечего, Виктор уходит к директору, за ним, отпустив гимназистов, спешит и дородный офицер, придерживая рукой болтающуюся шашку.
Директор, осанистый старик с бакенбардами, выслушивает жалобу офицера. Резолюцияна три часа после уроков. Вот так раз!
Однако, Виктор искусно скрывает, что ему наказание не по губам. Напротив! Ничего лучшего директор не мог придумать. Одно удовольствиевысидеть три часа в пустом классе. Одно удовольствие!
Выйдя из кабинета, он бегает, как сумасшедший, пот градом катится по его лицу. Виктор пристает к Горшкам, науськивает их друг на друга, дразнит Фому костромским теленком и вихрем перелетает по каменным лестницам гимназии. Но, вот, гремит звонок, перемена кончилась, Виктор опрометью проносится в класс и, тяжело дыша, замирает на своей парте.
«Три часа!»
Он с завистью смотрит на товарищей. Небось, смеются, еще быим-то не сидеть.
Высокие стены класса вдруг суровеют, чернота доски становится слишком резкою, бьющею в глаза А дома-то, дома!.. Мать с опаской взглянет на стенные часы и сядет у окна поджидать его возвращения, но он
Входит учитель русского языка. Коренаст, широкоплеч и курчав, хотя, говорят, кудри-то у него не свои, а поддельные, носит парик. Прозвище его«Собака».
Виктор его урок знает очень плохо, но уже не притворяется, как перед греком, а даже не раскрывает книги. Наплевать! Пусть спросит, все равно.
В душе поселяется злоба. Он выдергивает из ручки перо, отламывает от него половину острия, втыкает перо в парту идзинь! нет-нет, да и дернет за него пальцем. «Собака» кричит, сердится, краснеет, но найти виновного не может. Наконец, забава надоедает, Виктор бросает перо под парту.
Он начинает «думать». Думать очень интересно. «Собака» превращается в настоящую собаку, поджимает хвост, бежит с визгом по коридору, Виктор за ней и ее убивает. Впрочем, нет, убивать не стоит, лучше просто посадить в конуру на цепь. А не то устроить войну? Ну, хорошо. Начинается война; все учителя, кроме историка, идут с длинными копьями и в латах на гимназистов, которыми предводительствует он, Виктор. Ужасная битва! Копья вонзаются, мечи рубят, кости трещат, течет кровь. «За мной, ребята! Не трусь!»героически выкрикивает Виктор, убивая «Собаку». Но «Собака» перед смертью успевает ранить своего победителя. Обливаясь кровью, Виктор падает на пол, верный Готлиб выносит его на плечах из пыла сечи.
Гремит колокольчик, еще один урок кончился. «Собака» забирает журнал и уходит. Ровно через пять минут, после нудной перемены, когда скука и утомление делают голоса школьников тихими, когда тускнеют скучающие глаза и никому не хочется подыматься с парт для забавы, ровно через пять минут является француз, маленький человечек, бесшумно ступающий, говорящий певучим тенорком и такой незлобивый, что никогда не ставит неудовлетворительных баллов. К его уроку не готовятся.
Придя в класс, француз раскрывает «Приключения Телемака», вызывает кого-нибудь к столу, велит ему читать и переводить. Целый час француз говорит о чем-то вполголоса чтецу, целый час слышно, как усталый чтец лениво бормочет: «я этого слова не знаю!» «мне это место не перевести!»Не перевести? удивляется учитель, но это же очень просто.
В его наружности есть одна особенность: левый глаз желтый, а правый синий, и когда он смотрит в лицо, то кажется словно из его глазниц выглядывают два разных человека.
Виц-мундирчик на французе с иголочки, волоса подстрижены аккуратненько, подбородок выбрит, а темные усы закручены, весь он розовенький, приличный и вкрадчивый, но когда он сидит за столом, класс его как бы не замечает: гимназисты переходят с места на место, громко беседуют и даже курят, забравшись под парту и не боясь быть уличенными.
Особенно непринужденно держит себя на уроке французского языка Фомарежет ножиком лакированную крышку парты и угрюмо напевает:
Когда окончу я гимназью нашу,
Мощам я нос расквашу.
Тара-ра-рам, тара-ра-рам!
И греку взбучку я задам
Тягуче, удручающе медленно тянется время. Там и здесь, не стесняясь француза, зевают и потягиваются. Но, вот, в последний раз заливается звонок, все вскакивают, а Костя Долин выходит на середину класса и скороговоркою читает молитву:
«Благодарим Тебе, Создателю, яко сподобил еси нас благодати Твоея, во еже внимати учению. Благослови наших начальников, родителей и учителей и всех ведущих нас к познанию блага, и подаждь нам силу и крепость к продолжению учения сего».
Фома Костромской и Виктор Барский сумрачно смотрят вслед уходящим и убегающим товарищам. Счастливцы! Сейчас они будут дома, пообедают, дочитают интересные книги, будут играть с мальчишками, а тутсиди. Три часа! Целых три часа.
5
Наползают сизые сумерки.
Виктор заперт в своем классе, а Фома в соседнем, и кроме них, в гимназии никого нетпусты коридоры, пустует уборная, темно и безлюдно рекреационное зало. В нем портреты царственных особ более не переглядываются, золото рам потускнело в сумеречной мгле, а черты величавых лиц стерлись, обезобразились.
Виктор сидит за столом, на учительском стуле. Сумерки сгущаются. Страх обхватывает Виктора властными руками. В тишине, в безмолвии всегда людного, всегда наполненного звуками класса совершается незримая работа. Ничего не будет удивительного, если вдруг из темного угла вылезет великан с красными глазами или выскочит огромная жабаи бросится прямо на Виктора.
Он бледнеет, пугливо озираясь по сторонам.
Страх все властней и властней обхватывает его горло сильными руками.
Виктор чутко прислушивается. Вдруг он вскакивает со стула и с плачем бежит к дверям.
Циклоп! Циклоп! Отвори же! барабанит он кулаками в дверь. Ци-клоп! Отвори же!
Он стучит с такой силой, что кулаки покрываются ссадинами и синяками. По пустующим коридорам широкою волной проносятся и крик, и стук, и замирают где-то внизу.
В соседнем классе Фома, заслышав стук, срывается с своего места, подбегает к двери и тоже начинает барабанить кулаками.