Вот как! Значит, обидел Поцарапал без меня Негодник! Ну ж, я ему покажу! Ой, покажу!.. Ты чего ее поцарапал? топает она ногой, спрашивая черного кота, лениво облизывающего свою шерстку.
Кот притворяется, что ничего не понимает. Ах, какой хитрый, какой озорной!
Ты зачем ее оцарапал? допытывается Кука, отвечай же, слышишь?
Упрямец не отзывается.
Делать нечего, приходится его наказать, чтобы впредь было неповадно.
Кука вытаскивает из-под печки старый веник, выдергивает из него несколько прутьев и ударяет ими кота. Тот, видя, что ему не миновать порки, начинает мяукать, но Кука безжалостно его хлещет.
У кота шуба толстая, ему совсем почти не больно, но все ж таки он орет на всю избу, точно его режут.
Не царапай! Не царапай! приговаривает Кука. Кот фыркает и бросается обратно на печь.
Довольно наказания! Кука кладет прутья на шесток, берет безмолвную Дочку на руки и, сидя на лавке, убаюкивает ее:
Баю-баю-баюшки!
Баю-баю-бай!
Баю-баю-Манюшки,
Баю-баю-бай!
Она баюкает Манечку до тех пор, пока у нее самой глаза не слипаются. Доча Манечка спит около ее груди с открытыми глазами. Обе слышат тихую песню, звучащую издалека, и обеим так радостно в дремоте.
И вдруг, с легким скрипом в петлях, дверь открывается, входит Иван-царевич, тот самый о котором дед рассказывал Куке зимними вечерами, когда выла вьюга, а вьюге подвывали изголодавшиеся волки.
Девочка! печально говорит Иван-царевич Куке, ты одна? А где твой батько с мамой?
Но, ведь, батько с мамой давным-давно померли И чего только не привидится во сне
А, девочка! повторяет Иван-царевич, где тятько твой?
Кука вздрагивает. Это не сон! В самом деле, перед нею Иван-царевич, в красной рубахе, в картузе с блестящим козырьком, в высоких сапогах, кудрявый, широкоплечий и исхудалый. За спиною у него длинное ружье.
У меня тятьки нет, помер с мамою, а дедо рыбачит на озере.
Иван-царевич скидывает ружье с плеча и ставит его в угол.
А как твое имя?
А Кука же!
Чудное имя Ты, стало быть, язычница, мордовка, али черемиска?
Да нет женедоумевает она, мое имя, сама выдумала, допреж того дедо Настею величал, только я ему не велела. ЯКука!
Иван-царевич садится на лавку рядом с ней и смотрит в окно светлыми очами. Из окна видать и озеро, и закидывающего мережки деда.
Хорошо у вас тут, со вздохом отворачивается от окна Иван-царевич, умирать не захочется, а все ж таки придет смертьи умрешь, не пикнув.
Кука согласна: очень хорошо.
Так вот что, Кука, ты бы накормила меня, потому что я голоден.
Кука спрыгивает с лавки, вынимает из стола каравай черного хлеба, отрезает здоровенный ломоть, потом отодвигает в печи заслонку, поддевает ухватом горшок с ухой, ставит его на стол и протягивает Ивану-царевичу деревянную ложку, да не ту, с коей хлебает дед, а свою, рисунчатую.
Выкушай, родной, я еще за молочком сбегаю.
Иван-царевич усаживается на табурете и, не перекрестясь, начинает жадно хлебать. Господи, Боже мой! Как он голоден и какой худой, видно, давно ходит по лесам, притомился, сердечный, отощал.
А ты откелева? любопытствует Кука.
Иван-царевич усмехается:
Издалека, Кука, издалека.
А откелева?
Из города. Бывала, чай?
Нет, Кука не бывала в городе, но дед говаривал, что там людей, как берез в лесу, только лжет он, обманывает, не может то быть.
Может, Кука, может! тихо говорит Иван-царевич, и Куке кажется, что он вот-вот сейчас расплачется, такие у него скорбные глаза.
А ты кто?
Я рабочий с бумагопрядильни. Убежал я Неделю иду, а лесу, почитай, и конца нет. Да, Кука, а лесу, почитай, и конца нет.
А почему ты убег из того города? допрашивает, Кука. Иван-царевич смотрит за окно на озерную ширь и отвечает, отодвигая от себя горшок с ухой.
Надо было, Кука, шкуру свою уносить. Одна шкура у человека, да и ее содрать норовят. Много нас было, остался я один, кого расстреляли, кого перевешали, а кого в тюрьму запихали за засовы тяжелые. А я в лес убежал, Кука, и иду я теперькуда глаза глядят. Порох весь вышел, нету ли у вас пороху да дроби, а то с пустым ружьем идти по лесу не рука.
Кука проворно лезет под широкую деревянную кровать деда, находит там две медные сулейки с порохом да с дробьюподает Ивану-царевичу.
А у тебя ружье совсем пусто?
Иван-царевич усмехается, и усмешка у него волчья, а не человеческая. Куке страшно, она пятится к двери, но, дойдя до порога, останавливается.
Нет, Кука, у меня ружье не пустое, сидит в нем сиротинушка пуля свинцовая, как лихой человек восхочет сиротинушку изобидеть, онаглядь! и выскочила.
Кука улыбается:
Бери же, бери пороху да дроби, больше насыпай, у деда и пули есть, на волка готовлены. Постой, я тебе их дам
Она снова лезет под кровать и подает Ивану-царевичу пули, завернутые в тряпицу.
На, родной.
Иван-царевич пересыпает Кукины подарки в какие-то жестяночки, а она стоит и любуется им. И черные брови, и скорбные очи, и исхудалое лицо и весь онс ног до головытакой задумчивый, тихий и ласковый, что от радости и от радостной печали Куке хочется заплакать навзрыд. Экий желанный! Упал белым кречетом с синих небескак упал, обернулся царевичем.
Кука алеет, что маков цвет. Что бы сделать отрадное для царевича
Подожди, я тебе молочка принесу.
Она уходит из избы в погреб, где стоит молоко. В погребе сыро, темно и холодно, но она не торопится из него выйти, долгое время она сидит на ступеньке ослизлой лестницы, о чем-то тревожно думая, и только когда вспоминает, что без нее может прийти в избу дед, торопливо схватывает кринку и несет Ивану-царевичу.
Испей, родной, молочко утрешнее, со сливками.
Ишь ты! говорит Иван-царевич, у вас и корова есть?
Белочка есть, беленькая вся
Ладно живете вы. Ну, спасибо тебе, Кука, пойду дальше. Ежели придут люди и станут обо мне спрашивать, говори:и не проходил, и не видывала.
Прощай же! говорит Иван-царевич, крепко пожимая ее маленькую руку.
Прощай! печально отвечает ему Кука.
Он вскидывает ружье за плечо и выходит из избы. Кука слышит, как гремят его сапоги по тропинке. Маленькая душа изнывает и мучается, словно жжет ее лютый огонь, душно в избе, нелюдимоочень несчастна одинокая Кука.
Она схватывает со стола каравай, бежит из избы на тропинку, догоняет Ивана-царевича. Тот останавливается, молча, принимает от нее каравай. Он даже не говорит ей: «спасибо!» да она все равно и не услышала бы, так как несется обратно к избе, словно стыдясь своей выходки.
Иван-царевич исчезает в лесу. Тихим шепотом встречает вечерний лес странника. Поют птицы средь зеленой листвы, папоротник раскинул у темных елей свои зеленые звезды. При пении незримых птиц, при ласковом шорохе дремлющей листвы проходит Иван-царевич, наступая на зеленые звезды.
А раскаленное солнце уже до половины окунулось в спокойное озеро, и челнок деда, и сам дед и дедовы снасти залиты золотом!
Кука смотрит из окна на закатывающееся солнце. По его полукругуснизу вверх и сверху вниз безостановочно всходят и нисходят какие-то светлые бестелесные существа. Снизувверх, сверхувниз, снизувверх, сверхувниз. Так всегда бывает при безоблачном закате.
Кука схватывает Дочу Манечку с лавки и закидывает на печку. Ну ее! противная рожа с бессмысленными глазами и нераскрывающимся ртом. Когда-нибудь Кука отнесет ее в лес и положит на вершину муравейникапускай ее заедят муравьи: Доча Манечка даже плакать не умеет.
Куке тоскливо. Она садится на тот табурет, на котором сидел Иван-царевич, она хлебает уху, хотя ей вовсе не хочется есть, хлебает тою рисунчатою ложкой, которая была у Ивана-царевича. Она думает о Иване-царевиче. Где он? Бредет какими тропами? Или он, скрывшись из виду, ударился оземь и снова обернулся белым кречетом и воспарил в сини небес? Но что же он сделал тогда с караваем черного хлеба? Неужели оставил его под какою-нибудь елью?
В избу входит вернувшийся с рыболовства дед.
Давай, Кука, ужинать, а то есть охота.
Кука подает деду его ложку.
Давай, только хлеба нету.
Дед удивлен:
От-так раз, да неужто ж ты, Кука, все поела?
Кука молчит.
А?
Кука молчит.
А ты что же, Кука, словно бы не в себе? Словно бы и без языка вовсе
Отстань, дедо, али забыл, как поутру хлеб доели.
От-так раз! «поутру доели»! да там целешенький каравай был. Едино утрои каравай Ты чего-то врешь, Кука.
Кука негодует:
Ой, дедо, я ж тебе говорю правду. Сам догрыз последнюю горбушечку. Что ты, родной, памяти в тебе нету.
Дед недоверчиво ворчит:
Може, и взаправду говоришь
Он доедает уху, раздевается и, раздетый, долго на коленях молится темной иконе, висящей в углу избы. Вздыхает, нараспев читает молитвы, кладет земные поклоны и кряхтит, Кука смотрит на озеро. Оно потемнело, так как солнце скрылось, а в открытое оконце вползает вечерняя сырость, кое-где на берегу коростели уже подняли свою скучную и скорбную трескотню.
Кабы завтра улов был хорош! говорит дед, залезая на кровать, под лоскутное одеяло.
Кука его обнадеживает:
Будет, дедо, хорош Увидишь. А расскажи-ка ты, дедо, об Иване-царевиче. Где он теперя, не умер ли?
Умер! отвечает дед, не иначе, а то, чай, его и совсем не было, потомусказка, выдумка.
Кука усмехается. Какой глупый этот дедко, говорит, что Ивана-царевича нету, что умер он, а она с ним совсем недавно речь вела и каравай на дорогу ему подарила.
О, Господи! Господи! вздыхает дед, зевая и истово крестя рот.
Дедо! а тебе умирать скоро?
Дед сердится:
Типун те на язык, Кука.
Но Кука сама знает:
Ой, дедо, скоро Уйдем, дедо, из лесу в город. Умрешь как, будешь молчать, страшенный, да желтый, что мамка, а я реветь стану Боязно, родный дедо, куда я тебя тогда дену.
А на жерлицу наживкою прицепи, пущай рыбки мясцом побалуются, мне-то все равно, а импраздник.
Куку не смешит ответ деда:
Ой, милый, страшно Уйдем же!
Дед ее утешает:
И полно, и нашла о чем тужить, ложись-ка спать лучше.
Но Кука не хочет спать.
Выходит из избы, спускается по тропинке к челну, спихивает его и гребет на середину озера. А на озере уже гуляют седовласые туманы, в самую чащу их врезается челнок Куки и в них теряется.
В небе же повис, как чудесная ладья, серебряный месяц. Кто сидит в той ладье и кто правитневедомо Куке.
Ау! кричит она.
Туманы раздаются, пропуская звонкий крик к лесистому берегу.
Ау! отзывается леший в лесу.
Ау! голосисто подхватывает другой леший.
И снова смыкаются седовласые туманы.
О-ой! кричит Кука.
Звонкий крик, как зов белогрудой чайки, опять раздвигает туманы, опять лешие дразнят Куку:
О-ой!
О-ой!
В самую лодку наползают они, седые туманы, оседая холодною росой на платье, на русой косе, на обнаженных руках одинокой Куки.
Кто ты? кричит она..
Кто ты? переливчатым хохотом хохочет с берега леший.
Кто ты? стонет тихо и жалобно другой береговой леший.
И опять туманы смыкаются, и только струится спокойная вода у носа челна, только неустанный коростель выводит свои грустные песни, его песни будто лязг отбиваемой косы, а сам он потерян в траве и туманах.
И крепко почиют озерные глубины, где скрыты диковинные леса, и где поют диковинные птицы. И хочется Куке спрыгнуть туда, может, там повстречает она Ивана-царевича.
«Рассказы» т. 1, 1912 г.
Идиллия
За стеною пробило восемь часов.
Валерий вытянулся и проснулся. Мельком взглянул на клавиши ремингтона на столе, потом заинтересовался узором обоев. Преуморительные кружкиголубые и красные; как звенья цепи А в середине черные точки.
Однако, холодновато: проклятая хозяйка, вероятно, вместо дров кладет в печку свои сорокалетние мечты. Негодная баба.
У Валерия похолодел кончик носа, а ногикак две ледяшки.
Стал искать носки, не находит. Не на стуле ли? Нет: юбка, штаны, кофточка, лиф и жилетка, а носки бесследно исчезли.
Неужели под кроватью?
И вдруг взор Валерия останавливается на единственном украшении комнатыпортрете Бакунина в ореховой рамке.
О, разбойница Она их закинула!
Из-за рамки выглядывает заштопанная пятка носков.
Хорошо-с!
Валерий смотрит на розоватое лицо подруги, на кудряшки темно-русой косы, и думает, что не дурно бы ее поцеловать в эти алые губки или в закрытые глаза с длинными ресницами-стрелками, но Маруся поворачивается во сне спиной к своему другу, и Валерий вспоминает бесповоротное решение.
Хорошо-с.
Он энергично прикладывает подошвы своих ног к теплым ногам подруги, она просыпается.
Возмущенная, негодующая, разгневанная:
Как это глупо!
Недостойно мыслящего человека!
Ты дурак!
И говорит голосом, холодным, как подошва Валерия:
Издевайся! Издевайся Я ведь слабее тебя.
Потом замолкает, смертельно оскорбленная и надменная, как средневековая принцесса.
Никогда! Никогда она этого ему не простит. Никогда она этого не забудет. Напрасно он ее принимает за какую-то самку, с которой можно все делать. Нет-с, гражданка она Возьмет сейчасоденется и уйдет, и ему не видать ее, как своих ушей!
Милая! отчаивается Валерий, прости: ей-Богу, нечаянно; родненькая, не сердись
Но нет, она нема, как могила.
Совесть угрызает Валерия: что я наделал! Боже, что я наделал!
Продолжительное молчание, преисполненное терзаний.
Валерий хочет сплутовать, он говорит спокойным голосом, словно ничего не случилось:
Какая прекрасная статья в последнем номере журнала Гм! О синдикатах Удивительная статья!
Но тщетно: ни звука, ни слова.
Тогда Валерий начинает задабривать разгневанную гражданку
Маруся, хочешь, я вычищу твои башмаки? Они порыжели.
Но нет и нет: вырыта яма, зарыто все прошлое, ласковое и сердечное. Валерий представляет себе, как одевается маленькая гражданка, как она уходит, не попрощавшись с ним, и как он становится одиноким:
«Один! Один! Ужасно ведь это».
Не мучай меня, родная, умоляет он, а коварная подруженька прислушивается, зарывшись кудрявой головой в подушки, и торжествует.
«Любит, негодный, любит!»
Валерий продолжает раскаиваться, и в словах его уже неподдельное горе.
Довольно! решает оскорбленная принцесса, повертывается лицом к печальному Валерию и строго произносит:
Дай укушу твое плечо.
Милая! радуется Валерий, мужественно расстегивая ворот рубашки и обнажая плечо, валяй.
Грехопадение и искупление греха.
Острые зубки медленно впиваются в тело. Но сладка эта боль Валерию.
Скоро порвется кожа и брызнет красная кровь. Валерий терпеливо ждет, крепко стиснув зубы и с сияющей улыбкой на лице.
А в Марусе спорят два человекасердитый и ласковый, оба живут в ее юном сердечке и вечно ссорятся между собой.
А вот и укушу-у-у
Больно ему, не надо хороший ведь он.
А зачем обидел?
Но ласковый человек вынимает из кармана носовой платок и собирается заплакать.
Какая злая! Какая злая ай-ай-ай, какая злая.
Белые зубки разжимаются, на плече остается лишь ярко-красный венчик.
Целуются и хохочут. Толстый кот стремительно выскакивает из-под одеяла, где он спал, веселая хозяйка дернула его за хвост.
Вставай, негодник! Вставай, вороватый кот!
Кот спускается на пол, вскакивает на стул около столаи начинает приводить в порядок свой туалет. Лижется-умывается, чистит дымно-серую шубку и белые туфельки, такие округленные, бархатные, но с целой коллекцией острых когтей.
А я уже на этого плута подумал, говорит Валерий про носки, а потом хотел отплатить тебе, когда увидел.
Я тебе отплачу! смеется маленькая гражданка и кладет голову на грудь Валерия:
Рассказывай сказки!
Помилуй, родная, пора вставать.
Чепуха! Прошу не противоречить. Рассказывай сказки.
И зажмуривает глаза.
Что с ней поделаешь?! Валерий гладит шелковую голову подруги и рассказывает ей сказки.
Лес И в лесу темно, и в лесу дикая воля. Глухой-глухой лес. Стучит-гудит, говорит стародавние былины. О кладах, зарытых в древние времена, о серой птице, потерявшей своего птенчика.
У тебя растут золотые усики, шепчет маленькая гражданка, приподняв голову и всматриваясь в лицо своего покорного друга, ну, дальше.