Коллеги почтительно слушали; никто, кроме Азеведо, в присутствии Куарезмы не отваживался сделать ни малейшего замечания, отпустить шутку или съехидничать. Но за спиной у майора они отводили душу после нудной лекции, осыпая его насмешками: «Ох, этот Куарезма! Ну и зануда! Думает, что мы желторотые птенцы К черту его! Только об одном и толкует»
Так он и жил, проводя половину времени на работе, где его не понимали, а вторую половинудома, где его тоже не понимали. В тот день, когда его наградили прозвищем Убиражара, Куарезма был сдержан, немногословен и заговорил лишь тогда, когда все уже мыли руки перед уходом в соседнем с канцелярией помещении. В тот момент кто-то проговорил со вздохом: «Боже, когда же я смогу поехать в Европу?!» Майор не сдержался: воздев глаза к небу, он поправил пенсне и сказал дружеским, увещевательным тоном: «Неблагодарный! Твоя страна так прекрасна и богата, а стремишься в чужие края! Если бы мне представилась возможность, я исходил бы свою страну вдоль и поперек!»
Его коллега возразил, что Бразилия богата только лихорадкой да москитами; майор привел статистику, доказав более чем убедительно, что климат Амазонииедва ли не лучший на всей планете. Его оклеветали порочные люди, которые возвращаются из этих краев больными
Таков был майор Куарезма, который приходил к себе домой в четыре пятнадцать, с точностью до минуты, ежедневно, кроме воскресеньянаподобие кометы или солнечного затмения.
В остальном это был обычный человек, совершенно не стремившийся ни к богатству, ни к политической карьере.
Сидя в кресле-качалке, в самом центре своей библиотеки, майор раскрыл книгу и погрузился в нее в ожидании сотрапезника. Это был старый Роша Пита, вдохновенный автор «Истории Португальской Америки». Наконец, он перешел к знаменитому пассажу: «Ни в одном другом краю нет такого чистого неба, такой прекрасной утренней зари; нигде больше, ни в Северном, ни в Южном полушарии, солнце не посылает нам такие золотые лучи»но до конца его так и не добрался. В дверь постучали. Майор сам пошел открывать.
Я опоздал, майор? спросил гость.
Нет. Вы как раз вовремя.
К майору Куарезме пришел Рикардо Корасао дуз Отрус, известный своими талантами по части исполнения модиний и игры на гитаре. Вначале его слава не выходила за пределы маленького пригорода: на тамошних вечеринках он выглядел как Паганини на празднестве в герцогском замке. Понемногу, с течением времени, он покорил все окрестности города, улучшая и укрепляя свое положение, пока не стал чем-то вроде вещи в себе. Но не думайте, однако, что Рикардо был заурядным певцом, каким-нибудь жалким недоучкой. Нет, Рикардо Корасао дуз Отрус был артистом, который был принятболее того, удостаивал своим присутствиемлучшие семейства: Мейеров, Пьедаде, Риашуэло. Редко бывало так, что на вечер у него не имелось чьего-нибудь приглашения. У лейтенанта Маркеса, у доктора Бульойнса, у достопочтенного Кастрово всех этих домах его хотели видеть, ждали, ценили. Особенно восхищался им доктор Бульойнсдо горячки, до исступления: он впадал в экстаз, слушая пение Рикардо. «Я очень люблю слушать певцов, признался однажды доктор, но полностью доволен только двумя: Таманьо и Рикардо». Доктор пользовался большим почетом в предместьяхне как врач, ибо он не мог выписать даже касторки, а как специалист по телеграфному делу: он заведовал отделом в телеграфном ведомстве.
Итак, Рикардо Корасао дуз Отрус был весьма уважаем в высшем обществе предместий. То было особенное высшее обществовысшее по меркам пригорода. В основном оно состояло из чиновников, мелких торговцев, врачей с собственной практикой. Это лучшие люди, заполняющие колдобистые улицы в отдаленных кварталах, посещающие празднества или гуляньяусерднее, чем обыватели из Петрополиса или Ботафого. Там и только там, на улицах, на празднествах и гуляньях, представитель такого общества, встретив более или менее приличного человека, медленно оглядывает его с ног до головы, словно хочет сказать: «Приходи ко мне, и я тебя накормлю». Гордость пригородной знатиежедневные завтраки и обеды: много бобов, много вяленого мяса, много подливки. Именно они, по мнению этой знати, и служат отличительным признаком дворянства, древних родов, благородного сословия.
Оказавшись за пределами своих окраин, на улице Овидор, в театре, на шумном празднике в центре города, эти господа теряются, тушуются, становятся незаметными, вплоть до того, что увядает красота их жен и дочерейкрасота, почти ежедневно ослепляющая прекрасных кавалеров на танцах в их родных предместьях.
Побыв поэтом и певцом этой забавной знати, Рикардо поднялся на ступеньку выше и перебрался в город как таковой. Слава его уже достигла квартала Сан-Кристовао; еще немного (надеялся он), и Ботафого позовет его, ведь его имя уже появлялось в газетах, где обсуждали значение его творчества и особенности поэтического дара
Но что он делал здесь, в доме, обитатели которого были одушевлены столь высокими целями и имели столь строгие обыкновения? Догадаться нетрудно. Конечно же, он пришел не для того, чтобы помогать майору в изучении геологии, литературы, истории и ископаемых богатств Бразилии. По справедливому предположению соседей, Корасао дуз Отрус явился лишь для того, чтобы научить майора петь модиньи и играть на гитаре. Все очень просто.
Соответственно своим интересам, Куарезма посвящал много времени размышлениям о том, как должна выражаться душа народа в поэзии и музыке. Обратившись к трудам историков, хронистов и философов, он пришел к выводу, что наивысшим ее выражением является модинья, исполняемая под аккомпанемент гитары. Уверившись в этом, он решительно попытался овладеть истинно бразильским инструментом и проникнуть в тайны модиньи. Будучи совершенным новичком в этом деле, Куарезма выяснил, кого считают первым гитаристом и певцом в городе, и стал брать у него уроки. Целью было узнать все о модинье и постараться сделать из нее нечто своеобычное.
Рикардо приходил для того, чтобы давать уроки, но перед этим, по приглашению ученика, делил с ним обед: вот почему известный песнопевец приходил к помощнику секретаря раньше положенного.
Вы уже освоили ре-диез, майор? спросил Рикардо, усевшись.
Освоил.
Посмотрим.
С этими словами он вынул из футляра свою священную гитару, но больше ничего не успел: вошла госпожа Аделаида, сестра Куарезмы, пригласила их к обеду. Суп уже стынет, поторопитесь!
Да простит нас сеньор Рикардо, сказала пожилая дама, за такой скромный обед. Я хотела сделать цыпленка с зеленым горошком, но Поликарпо не разрешил: сказал, что зеленый горошек нам чужд, и велел подать вместо него голубиный горох. Где это виданоцыпленок с голубиным горохом?!
Корасао дуз Отрус предположил, что это, возможно, не так уж плохо: вышло нечто новое, а поэкспериментировать всегда полезно.
У вашего друга, сеньор Рикардо, настоящее помешательство на всем национальном: ничего другого он не хочет. А мы должны есть всякую гадость!
Аделаида, откуда эта неприязнь? Наша страна, где есть любые разновидности климата, способна произвести все необходимое для самого взыскательного желудка. Ты все усложняешь.
Например, масло, которое быстро портится.
Оно из молока. А за границей применяют жиры, полученные из всяких отбросов, и, наверное, поэтому масло долго не протухает Смотри, Рикардо: никто не хочет даров нашей земли
В целом это так, согласился Рикардо.
Но это неправильно Мы не защищаем отечественную экономику Я поступаю по-другому: если есть что-то отечественное, я не пользуюсь иностранным. Я одеваюсь в отечественную одежду, ношу отечественную обувь и так далее.
Все уселись за стол. Взяв небольшой хрустальный графин, Куарезма налил две рюмки водки.
Тоже отечественная, с улыбкой сказала сестра.
Конечно. И, кроме того, прекрасный аперитив. А всякие вермутыэто просто ерунда! Здесь мы имеем чистый, качественный спирт из тростника, а не из картошки или проса
Рикардо осторожно и почтительно взял рюмку, поднес ее к губам и выпил. Казалось, национальный напиток проник в каждый уголок его тела.
Прекрасно, не правда ли? осведомился майор.
Великолепно, подтвердил Рикардо, причмокнув.
Это из Ангры. А сейчас ты увидишь, какое чудное вино делают в Риу-Гранди Что там бургундское! Что там бордо! Вина нашего Юга намного лучше
Так прошел весь обед. Куарезма восхвалял отечественные продуктысало, шпик, рис; сестра вяло возражала, Рикардо поддакивал: «Да, да, несомненно», вращая глазками, морща маленький лоб, за которым начинались жесткие волосы, и стараясь изо всех сил сменить выражение на своем черством личикеон хотел выглядеть чутким и удовлетворенным.
После обеда все пошли в сад. То было настоящее чудо: ни единого цветка Не считая, разумеется, жалких бальзаминов, гладиолусов, тибухин, брунфельсий и прочих украшений наших полей и лугов. Как и во всем остальном, при посадке цветов майор выбирал главным образом отечественные виды. Никаких роз, хризантем, магнолий, никакой экзотики. На наших землях произрастают другие растения: они красивее, ярче, благоуханнеевот как, например, эти.
Рикардо вновь согласился, и оба вошли в гостиную. Уже спускался сумракспокойно, медленно, неспешно, словно солнце долго и тоскливо прощалось, покидая землю: все вокруг было проникнуто скорбной поэзией заката и очарованием упадка.
Зажгли газовое освещение; учитель взял инструмент, подтянул колки и сыграл гамму, согнувшись так, словно хотел поцеловать свою гитару. Он извлек из нее для пробы несколько аккордов, после чего повернулся к ученику, который уже принял нужную позу:
Посмотрим. Сыграйте гамму, майор.
Куарезма размял пальцы и настроил гитару. Его исполнение, однако, не было таким твердым и убедительным, как у учителя.
Глядите, майор: вот так.
Он показал, как надо держать гитару: прижать к груди, вытянуть левую руку, правой слегка придерживать инструмент. Затем он добавил:
Гитара, майор, призвана выражать страсть. Чтобы она заговорила, нужно прижать ее к груди И держать ее мягко, с любовью, словно жену или невестутогда она передаст ваши чувства
Говоря о гитаре, Рикардо становился многословным и начинал сыпать афоризмами, дрожа от страсти к этому инструменту, столь недооцененному.
Урок продолжался около пятидесяти минут. Наконец, майор утомился и попросил учителя что-нибудь спеть. Куарезма впервые обращался к нему с такой просьбой. Несмотря на уговоры, тотиз профессионального тщеславияпоначалу отказывался:
У меня нет новых песен собственного сочинения.
Вмешалась госпожа Аделаида:
Спойте что-нибудь чужое.
Что вы, сеньора! Я пою только свое. Билакзнаете его? хотел сочинить для меня модинью, но я отказался; сеу Билак ничего не смыслит в гитаре. Вопрос не в том, чтобы написать правильные стихи о чем-нибудь хорошем; главноенайти слова, которых гитара просит, которых она жаждет. Возьмем, например, мою модинью «Ножка». Если бы я написал, как хотел вначале«Ножка твоя, словно клевера лист», это совершенно не сочеталось бы с инструментом. Хотите проверить?
Он начал вполголоса напевать, перебирая струны: «Нож-ка-тво-я-слов-но-кле-ве-ра-лист». Вот видите, продолжал он, совсем неподходяще. А теперь так: «Нож-ка-тво-я-как-пре-крас-на-я-ро-за». Совсем иначе, вы не находите?
Несомненно, согласилась сестра Куарезмы.
Спойте эту модинью, сказал майор.
Нет, возразил Рикардо. Это старая вещь. Я спою «Обещание». Вы уже слышали?
Нет, ответили брат и сестра.
О-о! Его уже знают по всей округе, как «Голубок» Раймундо.
Спойте, попросила дона Аделаида.
Наконец, Рикардо Корасао дуз Отрус снова настроил гитару и запел тихим голосом:
Клянусь причастием святым,
Что буду я твоей любовью
Спустя некоторое время он прервался и воскликнул:
Видите, как образно, как образно!
И продолжил петь. Окна были открыты. На тротуаре стала собираться молодежь, желавшая послушать менестреля. Поняв, что улица проявляет к нему интерес, Корасао дуз Отрус стал отчетливее выпевать слова и принял свирепый вид, полагая, что лицо его сделалось приветливым и вдохновенным. Когда он закончил, снаружи послышались хлопки. Затем вошла девушка и спросила госпожу Аделаиду.
Садись, Исмения, предложила та.
Я на минуту.
Рикардо выпрямился на своем стуле, бросил короткий взгляд на девушку и продолжил рассуждать о модинье. Пользуясь паузой, сестра Куарезмы спросила у девушки:
Ну и когда же ты выходишь замуж?
Этот вопрос она задавала неизменно. В ответ девушка грустно склоняла вправо голову, увенчанную великолепными волосамикаштановыми с золотистым оттенком, и отвечала:
Не знаю Кавалканти получит диплом в конце года. Тогда и назначим день свадьбы.
Исмения лениво растягивала эти слова, рассчитывая произвести впечатление на собеседницу.
Эта девушка, дочь генераласоседа Куарезмы, отнюдь не была уродкой. Ее даже можно было назвать симпатичнойв мелких, неправильных чертах лица сквозила доброта. Она обручилась несколько лет назад. Жених по фамилии Кавалканти учился на дантиста; курс вообще-то был двухлетним, но у Кавалканти все это тянулось уже четыре года, и Исмении приходилось постоянно отвечать на сакраментальный вопрос: «Ну и когда же он на тебе женится?»
Не знаю Кавалканти получит диплом через год, и тогда
Внутренне она не протестовала. Для нее единственным значительным событием в жизни была свадьба. Но Исмения не торопилась: ничто в ней не желало спешки. Жених у нее уже есть, а все остальноедело времени. Ответив на вопрос госпожи Аделаиды, она объяснила, зачем пришла. По просьбе отца она хотела пригласить Рикардо Корасао дуз Отруса спеть у них в доме.
Папа очень любит модиньи сказала госпожа Исмения. Он с Севера: госпожа Аделаида знает, что северяне души в них не чают. Пойдемте.
И они направились к генералу.
II. Радикальные реформы
Майор Куарезма не выходил из дома уже десять дней. Пребывая в уютном, спокойном обиталище в квартале Сан-Кристовао, он заполнял свой досуг самым полезным и приятным для своего характера и темперамента образом. Утром, совершив туалет и выпив кофе, он усаживался на диван в гостиной и читал разные газеты, выискивая в них какое-нибудь любопытное известие, которое подсказало бы ему полезную для дорогой родины идею. Привыкнув ходить на службу, майор завтракал рано, и, даже находясь в отпуске, ончтобы не терять временив первый раз садился за стол в половине десятого.
После завтрака он несколько раз обходил садовый участок, где преобладали отечественные фруктовые деревья; питанга и камбоин получали тщательный уход в соответствии с рекомендациями помологовтак, словно это были вишни или смоковницы.
Прогулка его была медленной и философичной. Разговаривая с негром Анастасио, который служил ему уже больше тридцати лет, о былых делахсвадьбах принцесс, банкротстве дома Соуто и так далее, майор все время возвращался мыслями к вопросам, занимавшим его с недавних пор. Через час или менее того он возвращался в библиотеку и погружался в журналы Исторического института, трактаты Фернана Кардима, письма Нобреги, ежегодники Национальной библиотеки, труды фон ден Штейна, и делал примечания к примечаниям; эти листы он затем клал в маленькую папочку, лежавшую сбоку. Он изучал индейцев. Нет, «изучал»не очень подходящее слово: это он делал уже давно, занимаясь не только языком, на котором почти уже мог говорить, и не только этнографией и антропологией индейских племен. Он припоминал (лучше сказать так), утверждал в памяти то, что вынес из своих штудий, рассчитывая создать систему праздников и церемоний, основанную на обычаях исконных обитателей нашей сельвы и охватывающую все стороны общественных отношений.
Чтобы лучше понять мотивы майора, не следует забывать, что после тридцати лет философствования по поводу патриотизма, исследований и размышлений его идеи вступили в период зрелости. Убеждение в том, что Бразилии всегда суждено быть первой страной в мире, и горячая любовь к родине приобрели теперь деятельную форму и толкали к великим свершениям. Он ощущал в себе повелительную необходимость действовать, отшлифовывая и уточняя свои идеи. То были небольшие улучшения, мелкие штрихи, поскольку и без того (как он полагал) великая страна Южного Креста должна была превзойти Англиютребовалось лишь время.