Здесь имелись все разновидности климата, все плоды, все минералы и полезные для человека виды животных, лучшие сельскохозяйственные земли, здесь жили самые отважные, гостеприимные, сообразительные и обходительные в мире люди; что еще нужно? Время и немного самобытности. Поэтому майор отныне был тверд в своих убеждениях, сомнения оставались лишь относительно того, насколько самобытны местные обычаи и традиции. Наконец, он обрел уверенностьпосле того, как принял участие в плясках «Танголоманго» на празднике в генеральском доме.
Дело в том, что визит Рикардо с его гитарой пробудили в бравом военном и членах его семейства страсть к празднествам, песням и истинно национальным обычаям, как говорили в округе. Всех охватило желание слушать музыку, мечтать, слагать стихи в старой народной манере. Генерал Алберназ вспомнил, что в детстве видел такие праздники; госпожа Марикота, его жена, даже вспомнила какие-то стихи Рейса; их детипять дочерей и сынувидели в этом повод повеселиться и поэтому горячо поддержали энтузиазм, проснувшийся в родителях. Модиний было недостаточнохотелось чего-нибудь более простонародного, более характерного и оригинального.
Куарезма пришел в восхищение, когда Алберназ заговорил о гулянье на северный манер по случаю годовщины своего поступления на военную службу. В доме генерала было принято отмечать каждую годовщину каким-нибудь торжеством, а годовщин насчитывалось около тридцати в году; к этому следует прибавить воскресенья и общенациональные праздники, включая церковныев эти дни также устраивали танцы.
До этого майор почти не задумывался о национальных празднествах и танцах, но сразу же оценил глубоко патриотическое значение замысла. Он одобрил предложение соседа и стал всячески его воодушевлять. Но кто должен был подготовить стихи и музыку? Кто-то вспомнил о тетушке Марии Рите, старой негритянке, бывшей прачке Алберназов, которая проживала в Бенфике. Туда и отправились генерал с майором, шагая весело и торопливо. Стоял прекрасный, прозрачный апрельский вечер.
Генерал выглядел совсем не воинственно и даже не носил формы, которой, возможно, у него и не было. На всем протяжении своей военной карьеры он не участвовал ни в одном сражении, не командовал ни одним подразделением, не делал ничего, хоть как-то связанного с его профессией и курсом артиллерийского училища. Он всегда служил адъютантом, помощником, выполнял какие-то поручения, вел какие-то записи, отвечал за какое-то имущество, был секретарем Верховного военного совета: с этой должности он и вышел в отставку в генеральском звании. Алберназ был типичным столоначальникоми по своим привычкам, и по кругозору. Он ничего не понимал в войнах, стратегии, тактике и военной истории; во всех этих областях его познания ограничивались Парагвайской войной, которую он считал самой выдающейся кампанией всех времен.
Высокий чин генерала, вызывавший в памяти титанические деяния Цезаря, Тюренна или Густава-Адольфа, плохо подходил к этому мирному, недалекому, добродушному человеку, у которого было лишь две заботы: выдать замуж пять дочерей и похлопотать о том, чтобы сын сдал экзамены в военное училище. При этом сомневаться в его воинственных наклонностях было бы неуместно. Сам он, сознавая, что имеет глубоко штатский вид, порой рассказывал о какой-нибудь баталии или выдавал историю из армейской жизни. «Это было при Ломас-Валентинас»начинал он. Если его спрашивали: «Генерал, а вы участвовали в битве?»он тут же отвечал: «Не успел. Я заболел и вернулся в Бразилию накануне сражения. Но знаю от Камизао и Венансио, что нашим пришлось нелегко».
Трамвай, увозивший их к старой Марии Рите, пересекал самые живописные кварталы города. Сначала он шел через Педрегульостарые городские ворота, откуда некогда начиналась дорога в Минас-Жерайс, затем сворачивал к Сан-Паулу и наконец, добирался до Курато де Санта-Крус.
Через эти места вьючные животные везли когда-то в Рио золото и алмазы Минас-Жерайса, а позднеетак называемые исконно бразильские товары. Не прошло и ста лет с тех пор, как кареты короля Жуана VI, тяжелые, как военные корабли, с далеко отстоящими друг от друга колесами, раскачиваясь, проезжали здесь по направлению к далекому Санта-Крусу. Думается, зрелище было не слишком величественным: двор испытывал нужду в деньгах, а король уже лишился короны. Солдаты в заплатанных мундирах уныло трусили на полудохлых клячах. И все же, наверное, власть выглядела величественноне сама по себе, а лишь благодаря унизительному почтению, которое все должны были оказывать жалкому монарху.
У нас все бестолково, непрочно, недолговечно. В этих местах не было ничего, что свидетельствовало бы о прошлом. Старые дома с большими, почти квадратными окнами и мелкой расстекловкой появились тут не так уж давноменьше полувека назад.
Куарезма и Алберназ проехали через эти кварталы, не погружаясь в раздумья о прошлом. Наконец, трамвай достиг моста, перед которым располагался участок, отведенный под бега, небольшой пустырь, примыкающий к конюшням, здесь разводили скаковых лошадей. На столбах ворот, на притолоках дверейвезде, где они были уместны и хорошо видны, красовались большие подковы, конские головы, коллекции кнутов и прочие эмблемы, так или иначе связанные с лошадьми.
Дом старой негритянки стоял за мостом, возле железнодорожной станции Леополдина. К нему и направились генерал с майором, миновав по пути станцию. На большой площадке, черной от угольной пыли, громоздились штабеля дров и громадные кучи мешков с древесным углем; дальше начиналось локомотивное депо, где одни паровозы двигались по путям, а другие пыхтели, стоя на месте.
Наконец, они ступили на дорожку, которая вела к дому Марии Риты. День был сухим, так что по дорожке можно было идти. Дорожка упиралась в обширный мангровый лесбесконечный, унылый и уродливый: он тянулся до края залива и на горизонте исчезал у подножия голубых гор Петрополиса. Низенький дом старухи был выбелен, крышу покрывала тяжелая португальская черепица. Он стоял чуть в стороне от улицы. Справа красовалась мусорная яма с объедками, тряпками, ракушками, обломками посудыкультурный слой, призванный порадовать археологов далекого будущего; слева росло дынное дерево, а ближе к забору торчал побег руты. Мужчины постучали в дверь. В открытом окне появилась молодая негритянка.
Что вам угодно?
Они объяснили, что им нужно, и подошли к окну. Девушка крикнула кому-то в доме:
Бабушка, тут два господина хотят с тобой поговорить, и обратилась к генералу и его спутнику:Входите, прошу вас.
В маленькой гостиной не было потолка, так что виднелись черепицы крыши. На стенах были в беспорядке развешаны старые цветные календари, святцы, фотографии из газет, так что свободной оставалась только верхняя треть. Рядом с Богоматерью-на-Скале висел портрет Виктора Эммануила с огромными, беспорядочно торчащими усами; мечтательно запрокинутая женская голова на календаре, казалось, смотрела на расположившегося поблизости Иоанна Крестителя. Над дверью, которая вела во внутренние помещения, коптила укрепленная на уголке лампадка, и сажа оседала на фарфоровую Мадонну.
Вскоре появилась и старухав рубашке с кружевным вырезом, открывавшим тощую грудь, и с воротом, отделанным бисером в два ряда. Она хромала и, казалось, помогала себе при ходьбе, положив ладонь левой руки на увечную ногу.
Добрый день, тетушка Мария Рита, сказал генерал.
Женщина ответила на приветствие, но ничем не показала, что знакома с собеседником. Генерал тут же сказал:
Разве ты меня не узнаешь? Я генерал полковник Алберназ.
А, сеньор полковник! Сколько лет, сколько зим! Как поживает дона Марикота?
Хорошо. Бабуля, мы хотим, чтобы ты помогла нам выучить несколько песенок и танцев.
Я?! Да что вы, сударь?
Ну-ну, тетушка Мария Рита что тебе стоит ты знаешь танец «Бумба-Меу-Бой»?
Я уже забыла его, сударь.
А «Бой-Эспасио»?
Это старая вещь, времен рабства. Откуда мне помнить?
Она растягивала гласные. На лице ее играла мягкая улыбка, а взгляд был устремлен куда-то вдаль.
А что-нибудь для праздников? Знаешь такое?
Внучка старухи, до того молчавшая, попыталась вставить слово. Мелькнули два ряда ослепительных, безупречных зубов:
Бабушка уже ничего не помнит.
Генерал, которого старуха звала «полковником», ибо знала его, когда он был в таком чине, пропустил мимо ушей замечание внучки и продолжал настаивать:
Надо же, какая забывчивая! Но ты ведь знаешь еще что-нибудь, а, тетушка?
Разве что «Бишо Туту».
Спой нам!
Сударь знает ее! Разве не знает? Конечно, знает!
Нет, не знаю. Спой. Если бы знал, то не просил бы тебя. Спроси у моего друга майора Поликарпо, знаю ли я ее.
Куарезма утвердительно кивнул головой, и старая негритянкапохоже, загрустившая о временах, когда она была рабыней и вела хозяйство в большом доме с сытной едой и богатой обстановкой, подняла голову, словно так ей лучше вспоминалось, и затянула:
Из-за гор далеких
Чудище явилось в дом,
Чтобы съесть кусочек теста
И сынка притом.
Что ты! с досадой воскликнул генерал. Это старинная колыбельная. Что-нибудь другое?
Нет, сеньор. Все позабыла.
Мужчины тоже погрустнели. Куарезма был обескуражен. Как такза тридцать лет народ утратил свои традиции? С какой же скоростью умирают в его памяти шутки и песенки? Это явный признак слабости, неполноценности по сравнению со стойкими народами, веками хранящими свое наследие! Итак, необходимо действовать, учредить культ традиций, поддерживать их в памяти и обычаях
Алберназ был недоволен. Он надеялся заполучить что-нибудь ценное для своего праздника, но ничего не выходило. Рушилась надежда на замужество одной из четырех дочерейиз четырех, потому что одна, слава Богу, была уже почти пристроена.
Сгущались сумерки, когда они вернулись в дом генерала, грустные, под стать времени суток.
Разочарования на этом не закончились. Кавалканти, жених Исмении, сообщил, что неподалеку от них доживает свои дни один литератор, неутомимый собиратель бразильских народных сказок и песен. Они отправились к нему. То был старый поэт, известный в семидесятые годы, человек мягкий и простодушный; как поэт он давно был предан забвению и теперь составлял никому не интересные собрания народных сказок, песен, пословиц и поговорок.
Он очень обрадовался, узнав о цели визита двух незнакомых сеньоров. Куарезма имел оживленный вид и говорил с большим жаромкак, впрочем, и Алберназ: праздник со множеством фольклорных номеров позволил бы ему привлечь внимание к своему дому, собрать немало гостей и выдать дочерей замуж.
Гостиная, в которую их провели, несмотря на обширные размеры, была вся заставлена столами и полками, завалена книгами, папками, тубусами, так что пришедшие с трудом могли повернуться. На одном из тубусов они прочли: «Санта-Ана дус Токос», на одной из папок: «Сан-Бонифасио ду Кабресто».
Вы не знаете, как богата наша народная поэзия! говорил старик. Сколько сюрпризов она может преподнести!.. На днях я получил письмо из Урубу-де-Байшо, с прелестной песенкой. Хотите взглянуть?
Порывшись среди папок, коллекционер извлек листок бумаги и стал читать:
Бог видит всё и всё устроил,
Иначе сделать он не мог
И для меня в душе любимой
Оставлен малый уголок.
Мою любовь, что так огромна,
В груди не уместить никак:
Она оттуда вылетает
И рвется вдаль, за облака.
Чудесно, не правда ли? Просто чудесно! А вам известен цикл народных рассказов об обезьянах? Это настоящая комическая эпопея!
Куарезма смотрел на старого поэта изумленно и вместе с тем радостно, как человек, встретивший себе подобного посреди пустыни; Алберназ, на мгновение захваченный страстью фольклориста, все же смотрел на него более трезвым взглядом, чем майор.
Старик спрятал в папку листок с песней из Урубу-де-Байшо, взял другую папку, извлек оттуда какие-то бумаги и подошел к гостям со словами:
Я прочту вам короткий рассказик про обезьянуодин из многих, которые ходят в народе
Только у меня их более сорока. Я надеюсь опубликовать их под заглавием «Истории господина Тамарина».
Не спросив разрешения, не поинтересовавшись, готовы ли они слушать, он начал:
«Тамарин в суде. Однажды стая тамаринов резвилась, прыгая с дерева на дерево у края лощины. И вот один из них увидел на дне лощины свалившегося туда ягуара. Обезьяны сжалились и решили спасти животное. Для этого они нарвали лиан, скрепили их, обвязались этим канатом и кинули один из концов ягуару. Совместными усилиями они вытащили его, освободились от лиан и пустились бежать. Один тамарин, однако, замешкался, и хищник тут же схватил его.
Кум Тамарин, потерпи. Я голоден. Не соизволишь ли ты отдать себя на съедение?
Тамарин просил, умолял, рыдал, но ягуар оставался непреклонен. Тогда тамарин потребовал рассмотреть это дело в суде. Они отправились к судье, причем ягуар крепко держал тамарина. Суд среди животных вершила черепаха: она принимала спорщиков на берегу реки, забравшись на камень. Тамарин изложил свои доводы.
Черепаха выслушала его и приказала:
Хлопни в ладоши.
Хотя ягуар не отпускал его, тамарин все же смог хлопнуть в ладоши. Настала очередь ягуара, который тоже изложил свои доводы и мотивы. Судья, как и в первый раз, велела:
Хлопни в ладоши.
Ягуару пришлось отпустить свою жертву, и та немедленно скрыласькак и судья, плюхнувшаяся в воду».
Закончив чтение, старик обратился к гостям:
Интересно, не правда ли? Весьма интересно! Наш народ, с его превосходными замыслами и творческими порывами, скопил много материала для занимательных новелл Осталось лишь, чтобы гениальный литератор облек все это в бессмертную форму И вот, наконец-то!..
На его лице засияла долгая удовлетворенная улыбка, в глазах украдкой блеснули две слезинки.
А теперь, после такого эмоционального подъема, перейдем к делу. «Бычок с раскидистыми рогами» или «Ударь бычка»это для вас пока что слишком сложно Лучше двигаться постепенно и начать с чего-нибудь попроще. Знаете, что такое «Танголоманго»?
Нет, хором ответили оба.
Забавная вещь. Нужны десять детишек, маска старика и какая-нибудь необычная одежда для одного из вас. Я попробую сделать такое представление.
Настал день праздника. Дом генерала был полон народу. Приехал Кавалканти; он и его невеста, стоявшие у окна, в стороне от всех, казалось, были единственными, кого не захватило веселье. Он много говорил, бросая игривые взгляды; она, несколько отстраненная, время от времени преданно поглядывала на жениха.
Куарезма превратился в «Танголоманго»надел старый редингот генерала и огромную маску старика и, опираясь на живописный кривой посох, вошел в гостиную. Десять ребятишек запели хором:
Жили в хижине у мамы
Десять деток озорных.
Налетел Танголоманго
И осталось девять их.
После этого майор выступил вперед, стукнул посохом по полу и закричал «У-у-у!» Дети разбежались; он схватил одного из них и унес во внутренние покои. Так повторялось несколько раз, к большой радости всех присутствующих. На пятой строфе майор вдруг стал задыхаться, в глазах у него потемнело, и он рухнул на пол. С него сняли маску, стали тормошить, и вскоре Куарезма пришел в себя.
Это происшествие, однако, не вызвало у него никакой враждебности к фольклору. Он покупал книги, читал все, что писали об этом в газетах и журналах, но после нескольких недель таких занятий наступило разочарование.
Почти все традиции и песни оказались заимствованными за рубежом, в том числе и «Танголоманго». Поэтому следовало создать нечто свое, оригинальное, вещь, выросшую на бразильской почве и напоенную бразильским воздухом.
Эта идея подвигла его на изучение обычаев индейцев тупи; а так как одна идея обыкновенно тянет за собой другую, вскоре он поставил перед собой более масштабную цель и стал создавать свод правил поведения, приветствий, домашних церемоний и праздников по образцу тех, что имелись у индейцев.
Он решал эту сложную задачу уже десять дней, когда (было воскресенье) в дверь постучалив самый разгар его работы. Куарезма открыл, но не стал пожимать протянутые руки. Пятясь, он принялся плакать, кричать, рвать на себе волосы, словно потерял жену или сына. Прибежали сестра Куарезмы и Анастасио. Кум с дочерьюэто были онив изумлении застыли на пороге.