Бывает, ущипнет, извините, за мягкое место. Но ему со мной ничего не светит.
Он хасид?
Каждое утро в синагогу ходит. По субботам змирес поет, так что уши вянут.
Да, человек никогда своего не упустит, задумчиво сказал Макс.
Башин поцелуй еще не остыл у него на губах. Сколько у него было дамочек, но он узнал о них лишь одно: мужчине не дано понять, как работает женская голова. Все одинаковые, и в то же время все разные. Казалось бы, ничего не делают просто так, но никогда не знаешь, чего от них ждать. Вот, например, почему она его поцеловала? Потому что он пообещал увезти ее за границу? Или он ей нравится? Слова Райзл, что надо ее испортить, но не слишком быстро, и возбудили его, и напугали. «Куда мне кого-то портить? У меня самого все давно испортилось»
Макс уже заранее испытывал страх перед сегодняшней встречей с Райзл. Райзлэто не Баша. В открытую говорит: «Шмиль уехал» И в голосе какай-то грязный смешок. Макс повернулся к Баше:
Если ты не готова со мной спать, можно погулять или в ресторан сходить.
Не хочу гулять. Я на этих каблуках все ноги переломаю.
Тогда давай пообедаем.
Я не голодна.
Так чего ты хочешь? Здесь сидеть, что ли?
Да я бы тут всю жизнь сидела.
Макс усмехнулся.
Переспала бы со мной сегодня ночью?
Наверно, да.
Расскажи о себе. Давно в служанки пошла?
Скоро девять лет. Сперва в Вышкове служила у богача местного, реб Носеле Явровера. Там еще одна служанка была, а я у ней в помощницах. Она меня на кухню не пускала, но если молоко убежит, я виноватая. Из-за моих волос рыжей телицей меня звала. Говорят, мужчины злые, но если баба злая попадется, это в тысячу раз хуже. Жених у ней был, мясник, так с ним-то она добренькая была, хоть на хлеб намазывай. Имя ему Шлойме, но все его Лёмой звали. Этот Лёма был парень не промах, везде успевал. Поглядывал на меня, за косички дергал. Ох и злилась же она! Однажды у хозяина десять рублей пропало, так она сказала, это я взяла. Небось сама стянула, а меня воровкой назвала. Но Бог ее наказал. Моя бабушка говорила: Господь долго терпит, да больно бьет. Лёма этот под призыв попал, забрили его. У богатеньких сынки увечья себе наносят и докторов подкупают, а у простого мясника откуда деньги? Такому и не покалечиться, здоровый как бык. Ведут его к присяге, а Ройза-Леятак ее звалиследом бежит и рыдает, как на похоронах. А он повернулся и кричит: «Чего развылась? Я не помер еще!» Отправили его куда-то далеко, месяц за месяцем проходит, а от него ни строчки. Она что ни день на почту бегает, спрашивает, нет ли письма, а гои смеются. «Как придет, говорят, почтальон тебе домой принесет». И вот через полгода приходит письмо, но не от него, а от двоюродной сестры Ройзы-Леи: сбежал Лёма из армии и в Америку уехал! В Америке тогда голод был, не помню, как это называется. Работы не найти, так он к девушке пристал, у которой отец портняжную мастерскую держал, рубахи шил. Она страшная была, но если есть нечего, да еще в чужом городе, то шибко привередничать не будешь. Ройза-Лея как услыхалаей хозяин письмо прочелразрыдалась и остановиться на могла. Бегает туда-сюда, руки ломает, орет: «Лёма, что ж ты со мной сделал! Лёма, за что ты меня так унизил?» Сперва подумали, пускай себе выплачется. Но день проходит, второй, а она ничего по хозяйству не делает. Хозяйка ее и выгнала
А ты вместо нее стала?
Нет, мне хозяйка не доверяла у плиты стоять. Меня тоже рассчитали.
И что дальше было с этой Ройзой-Леей?
До того она жирная была, как свинья, а после письма с тела спала. Высохла вся, как от чахотки. Я тогда в Варшаву перебралась, а когда на Пейсах домой вернулась, она уже в Америку уехала.
И Лёму у жены увела?
Как вы догадались? Хотела, но только черта с два у нее получилось. В Америке если женился, пиши пропало. Там женщинатоже человек, просто так не бросишь. Но нашелся старичок один, Екеле, наш, вышковский. Вдовец, с пятью детьми остался. Она за него и выскочила.
А что потом?
А что потом, не знаю. Они уезжают и не пишут. Как моя мама говорила, за моречто на тот свет.
И ты правда веришь, что ее Бог наказал?
Баша задумалась:
А кто же еще?
Может, Бог сидит на небесах, и мы тут волнуем Его не больше, чем прошлогодний снег.
Нет, не может.
Почему?
Потому. Был у нас один праведник, реб Тодрес, так он говорил: Богнаш отец, а мы Его дети. Он смотрит с неба и все видит. Если человеку щепка под ноготь попала, Бог и об этом знает.
Зачем Он допускает, чтобы кому-нибудь щепка под ноготь воткнулась?
За грехи.
Почему Столыпинминистр, а твой отецбедный меламед?
Какой Столыпин, кто это? Они на этом свете обжираются, а на том свете их в ад утащат и там на доски с гвоздями положат.
Значит, и тебя накажут, за то что ты со мной целовалась.
Может, и накажут.
Но целовалась же все-таки. Если хочешь жить в Аргентине, там нельзя из себя праведницу строить. Сразу говорю.
Да знаю, знаю.
И все равно хочешь уехать?
Не могу я здесь. Годы летят, жизнь проходит. Без приданого девушке замуж не выйти. Старуха печенки переедает. Встаю ни свет ни заря, а зачем? Опять посуду мыть, опять печку растапливать, опять картошку чистить. В четверг и пятницу как лошадь пашу, суббота придету окна сижу, смотрю на помойку во дворе
Значит, думаешь, лучше ад, чем такая жизнь?
До ада еще далеко
В книгах пишут, что ада вообще нет.
А ежели так, то тем лучше.
Ну, иди ко мне.
Макс встал, Баша тоже. Он подошел к ней, обнял за плечи, наклонил и поцеловал. Все страхи исчезли. Не переставая целовать Башу в губы, он потянул ее к кровати.
Баша стала вырываться.
Прекратите, я девушка порядочная!
Побыла порядочной, и хватит.
Он хотел повалить ее на кровать. Баша раскраснелась, глаза горели ярко-зеленым пламенем, во взгляде смешались и влюбленность, и гнев. Девушка боролась, с неожиданной силой схватив Макса за руки, но, казалось, она улыбается.
Прошу вас! Пустите меня, пожалуйста! Не сейчас!
А когда?
В другой раз, умоляла Баша.
Он попытался сорвать с нее одежду.
Вы мне платье порвали, прошипела девушка, и вдруг ее ногти впились Максу в лицо. Она царапнула его без ненависти, без злости, но просто играя, как кошка. Он почувствовал, что по щеке течет теплая кровь. Выпустил Башу, и она отскочила от него так проворно, что он даже удивился. И вскрикнула:
Ой, мамочки! Кровь!
И тут же кинулась его обнимать, целовать, потом подбежала к крану, намочила полотенце и приложила Максу к лицу. Он взял у нее полотенце, вытерся.
Дикая какая-то Так когда?
В другой раз, повторила Баша. Нельзя же вот так, средь бела дня!
И вдруг расплакалась. В одну секунду ее лицо изменилось, во взгляде смешались и страх, и нежность, и раскаяние. Она захлопотала вокруг Макса, как мать, нечаянно поранившая ребенка. Опять схватила полотенце и рванулась к крану.
У вас тут йода нет?
Заливаясь слезами, как перепуганная маленькая девочка, Баша снова бросилась Максу на шею. Она гладила его, целовала ему плечи, грудь, ворот рубахи.
Высвободившись из ее объятий, Макс подошел к зеркалу. Девушка робко заглянула ему через плечо. Ну вот, две глубокие царапины, одна на лбу, другая на щеке.
«И как я в таком виде покажусь Райзл? подумал Макс. А потом Циреле? Неделю ждать, пока заживет».
Он был зол на эту местечковую дуру, но она по-прежнему вызывала в нем желание. Он все еще ее хотел. Повернувшись к Баше, он схватил ее за волосы.
Сейчас или никогда!
Господи, день же на дворе! Не могу я так!
Она рухнула перед ним на колени, как актриса в еврейском театре, прильнула к его ногам, потом схватила за руки и стала целовать его манжеты.
Макс поднял ее за плечи.
Я шторы спущу.
Нет, пожалуйста, всхлипнула Баша.
Идиотка упрямая!..
Он с силой толкнул ее на кровать, но девушка чудом устояла на ногах. Ее волосы растрепались, лицо распухло от слез. Тяжело дыша, она опять и опять повторяла одно и то же слово, которое Макс не мог разобрать. Что-то невнятное, как лепет младенца.
«Значит, не судьба», услышал Макс свой внутренний голос.
Он сам намочил под краном полотенце и прижал к расцарапанному лицу, как компресс. Боль становилась все сильнее.
Лахудра, пугало огородное! Овца вышковская!.. Полузабытые ругательства сами собой слетали с его губ. Желание не исчезло, Максу хотелось взять ее силой, но какая-то частичка его мозга, за которой остается последнее слово, говорила «нет». Еще, чего доброго, заорет, прислуга услышит. Не для того он приехал в Варшаву, чтобы попасть в Арсенал.
Макс опять охладил под краном испачканное кровью полотенце и прижал к лицу. Одним глазом посмотрел на Башу.
Девушка наблюдала за ним с мольбой, удивлением и любопытством. Было в ее взгляде и что-то еще. Ее губы беззвучно шевелились. Макс только теперь заметил, что он натворил: ее платье было разорвано на груди, так что виднелась нижняя рубашка.
«Как же она домой пойдет? подумал Макс. Где сейчас другое платье найдешь? И что ее хозяйка скажет? А может, взять да увезти ее вот так, прямо отсюда?»неожиданно пришло ему в голову.
Ну что, хочешь со мной в Америку? спросил он вслух. В смысле прямо сейчас, сегодня!
Баша засветилась от радости:
В субботу?
Туда можно хоть в Йом Кипур ехать.
Вы же смеетесь надо мной!
Я тебе платье порвал. Как ты в нем домой пойдешь?
Булавкой заколю
Она взяла со стула сумочку и, порывшись, достала две шпильки и английскую булавку.
Нельзя в субботу, но
Макс стоял и смотрел, как она возится с платьем.
Как только суббота кончится, я тебе сразу другое куплю. Или, хочешь, денег дам, сама купишь. Или в починку отдашь.
Не надо. Я сама починю, так что никто и не заметит.
Куплю, куплю. Когда теперь увидимся?
У меня только раз в две недели выходной.
И когда теперь?
В эту среду.
Они договорились о следующем свидании. Макс уже подал ей шляпу, но вдруг снова заключил девушку в объятия. Он целовал ее, и она отвечала на его поцелуи, что-то кричала, но он будто не слышал. Ее лицо раскраснелось, щеки стали влажны. Прижав ее к груди, Макс опять почувствовал желание и уверенность в своих силах.
Приходи. Ты должна быть моей.
4
Ехать в субботу на дрожках Баша отказалась, а идти пешком ей было тяжело. Повиснув на руке Макса, она шла маленькими шажками и тараторила:
Не буду я больше на них пахать! Господи, на что оно мне надо?
Если хочешь, я тебе номер в гостинице сниму, и можешь больше у них вообще не показываться.
Какой номер, что ты болтаешь? У меня же все вещи там. И они мне еще за полгода должны. А чего мне в гостинице-то сидеть? Я работать привыкла.
Еще успеешь наработаться. Все будет хорошо. Главное, помни, ты теперь моя. Что скажу, то и будешь делать.
Когда ты обратно, в эту Америку свою?
Может, через несколько недель, может, месяцев.
Ну, видать, судьба у меня такая. Всю ночь снилось что-то, ворочалась в постели с боку на бок. По субботам рано вставать не надо, а я в шесть утра поднялась. Боялась, тебе моя шляпа не понравится или еще что. Приворожил ты меня, что ли?
Скажешь тоже, приворожил.
Что теперь со мной будет? У меня бабушка говорила: «Берегись мужчин! Даже если мужчина твой лучший друг, он все равно тебе враг». Так и говорила, слово в слово.
Поверь, есть у тебя один очень близкий друг.
И кто же это? Мама в могиле давно. Отец, дай ему Бог здоровья, человек замкнутый, нелюдимый. У него словозолото. Приезжаю на праздникспрашивает: «Как поживаешь?» Еще ответить не успела, а он уже снова в Талмуд уткнулся. Ты не думай, я тоже не под забором родилась. Мой дед, реб Мордхеле, вот такой Талмуд изучал, со стол размером.
Он тоже меламедом был?
Нет, он взрослых парней учил, женихов
Макс предполагал, что будет у Райзл в семь, но часы на ратуше показывали двадцать минут восьмого, а они с Башей еще и полпути не прошли. Ее шаги становились все медленней, лицо побледнело. Она дрожала, опираясь на его руку. Макс в который раз предлагал взять дрожки, но Баша твердила:
У меня и без того грехов хватает
Они замолчали и так, молча, шли до самой Гнойной. У Макса в голове роились мысли. Неужели Школьников и правда ему помог? Как «телеграмма», которую Макс послал Рашели, сняла с него проклятие? Он два года мучился, тратился на врачей, лекарства, курорты, но ничего не менялось. И вдруг появляется какая-то рыжая служанка и вмиг избавляет его от мучений. Значит, теперь он должен быть свободен.
Когда-то он думал, что, стоит ему освободиться от этой беды, как он станет счастливейшим человеком на свете. Но вот он бредет по варшавским улицам, тихий, грустный, задумчивый. Смотрит на запертые лавки, видит, как гуляют пары. Хасиды в атласных кафтанах, бархатных и меховых шапках идут, конечно, на дневную молитву в синагогу. За ними бегут кудрявые дети в сюртучках и шестиугольных ермолках. Солнце еще высоко, но уже по-вечернему слегка краснеет. На порогах сидят еврейки в чепцах и допотопных платьях и, покачивая длинными серьгами, рассказывают друг дружке всякие байки.
«Что же теперь будет? вопрошал себя Макс. Что будет с Рашелью? Что мне делать с Циреле?»
Неужели он и правда исцелился навсегда? А вдруг дьявол опять захочет сыграть с ним старую шутку?
Макс будто прислушивался к себе. Он говорил с Циреле и Башей о любви, но любит ли он их на самом деле? Разве можно любить сразу двух? Сейчас Циреле далеко, и он почти не помнит, как она выглядит. Его раздражает, что Баша молчит и еле идет. Повисла на нем, будто она его жена. Еще и познакомиться толком не успели, а у нее к нему уже целая куча претензий. Макс искоса посмотрел на девушку: она так же смущена и растеряна, как он. Опустила глаза, качается на высоких каблуках, и он еле тащит ее за собой.
Макс прекрасно понимал: из-за того, что он опаздывает к Райзл Затычке, беспокоиться нечего. Разве это не сущий пустяк по сравнению с тем, что с ним случилось? Зачем ему вообще эта Райзл? Он приехал в Варшаву нервы лечить, а не живым товаром торговать. Но такова его натура, он ненавидит опаздывать. Она ведь ужин приготовила. Наверно, ждет не дождется.
Когда дошли до конца Гнойной, Баша сказала:
Все, дальше я одна. Мне только не хватает, чтобы нас вместе увидели.
Ладно, тогда до свидания. В среду там же встретимся, у казармы. Захвати вещи, чтобы больше к хозяевам не возвращаться.
И куда ты в среду меня денешь? Нет, уж лучше я у них послужу, пока в Америку не уедем.
Хорошо.
Ты сейчас куда?
Макс чуть не сказал: «К Райзл Затычке», но вовремя спохватился, что этого говорить не следует. Такие, как Баша, часто оказываются очень ревнивыми.
Обратно в гостиницу.
А третьей трапезы у тебя не будет?
Перекушу где-нибудь.
Сейчас старуха опять свою пластинку заведет. Если хоть на минуту опаздываю, с костями меня сожрать готова.
Да плюнь ты на нее. Скоро станешь не меньшей госпожой, чем она
Баша нахмурилась и недовольно скривила губы.
Думаешь, она узнает?
Никто ничего не узнает, не беспокойся.
Ну, до свидания. Ей-богу, я не хотела, чтобы все так вышло. Честное слово
Макс чмокнул ее в щечку. Баша с упреком посмотрела на него и повернула на Крохмальную, а Макс зашагал к Гжибовской. Он быстро шел, прикидывая, как сократить путь, чтобы оказаться возле двадцать третьего дома раньше Баши. Даже подумал, что надо бы взять дрожки, но их было не видно на субботней улице.
Макс почти бежал. Миновал Гнойную, вышел на Гжибовскую и повернул на Цеплую. Надо во что бы то ни стало опередить Башу, иначе придется ждать, чтобы ее пропустить. Если он столкнется с ней в воротах, все пропало Оказавшись на Крохмальной, он посмотрел в ту сторону, откуда Баша должна была появиться, но не заметил ее среди людей, шедших по узким тротуарам.
Уже смеркалось, на часах почти девять. Он вошел в дом, взбежал по лестнице, у двери перевел дух и вытер пот со лба. Вдруг Максу пришло в голову, что он всю жизнь только и делает что ворует. Еще мальчишкой таскал деньги у родителей, а иногда и у чужих. Затем стал профессиональным вором. Потом начал красть любовь, или как там это называют. Всегда шел кривой дорожкой, врал, выкручивался, совращал женщин. Никогда не мог выйти из дому без опаски, что столкнется с кем-нибудь, с кем лучше не встречаться, или что его заметят в какой-нибудь не той компании. Рашель далеко не проста, она всегда видела его насквозь, наперед знала все его штучки, но он даже ее умудрялся обвести вокруг пальца. Его не тянуло налево, пока она была молода и красива, и все-таки он не мог обойтись без уверток и лжи, ведь старые любовные связи в один миг не разорвешь. Рашель помогала ему в бизнесе, но Макс постоянно проворачивал кое-какие делишки у нее за спиной, у него были банковские счета, о которых она не знала. Вот и сейчас. Недели не прошло, как он приехал в Варшаву, но уже такую кашу заварил, что попробуй теперь расхлебай. Вот он во всей красе, Макс Барабандер, чтоб его черти взяли!