Ребе, я из другой страны, приехал и тут услышал о вас. Хотелось бы сделать пожертвование.
Вот оно что! Это можно. В Варшаве есть ешивы, святые братства, просто евреи, которым нужна помощь. Пойдемте в комнату, чего на кухне сидеть?
Раввин подал руку. Ладонь с тонкими пальцами утонула в лапище Макса Барабандера, который возвышался над раввином, как взрослый над ребенком.
Они перешли в комнату, где Циреле уже зажгла лампу-молнию. Макс увидел книжные полки на стенах и ковчег со свитками Торы, завешенный пологом. Наверхудва льва: золотые гривы, алые языки, хвосты подняты, стеклянные глаза горят неистовым священным огнем. На конторке возле окнастопка книг и исписанные листы бумаги, посрединестол, стул и две скамьи.
«Что это, синагога, что ли?»удивился Макс. Он никак не ожидал, что из кухни попадет прямо в священное место. Ему стало страшно: зачем он солгал, сказавшись вдовцом?
Циреле улыбнулась:
Вот это наша гостиная. В Америке, наверно, не так живут
У нас тоже синагоги есть, ответил Макс, но раввины живут не в них, а у себя дома.
Это не синагога. По субботам у меня молится братство, объяснил раввин. Ковчег со свитками их, а книги мои.
За жилье, наверно, много платите? спросил Макс.
Двадцать четыре рубля в месяц. Тут еще одна комната есть и балкон. Для Варшавы это недорого. На других улицах дороже.
Ребе, я хотел бы сделать вам пожертвование на квартирную плату. Пятьдесят рублей.
Раввин взглянул на дочь.
С какой стати? Не надо. Конечно, тяжело за жилье платить, но, слава богу, справляемся.
Ваша дочь уже невеста? Макс почувствовал себя неловко, что задал такой вопрос.
Раввин задумался, словно позабыл, есть у его дочери жених или нет.
В глазах Циреле мелькнули и насмешка, и досада, лоб вспыхнул.
Присаживайтесь, сказал раввин. Еще нет. К ней сватаются, но так заведено, что родители дают приданое, а как накопить на приданое раввину с бедной улицы? Ну, ничего, всему свое время. Откуда вы, чем занимаетесь?
Циреле приблизилась к двери, но не поспешила вернуться на кухню. Стояла и ждала, вдруг отец велит принести чай или угощение. При этом она бросала на Макса взгляды, одновременно вопросительные и осуждающие, будто на что-то намекая.
«А я бы с такой не прочь подумал Макс. Надо будет как-нибудь пригласить ее на свидание».
Раввин осторожно опустился на стул, и Макс заметил, что на сиденье положена подушка, обтянутая черной клеенкой.
Я живу в Аргентине, сказал он, но весь мир объездил: Лондон, Нью-Йорк, Париж, Берлин. А занимаюсь недвижимостью.
Понятно. И что нового в мире? Евреи остаются евреями?
Да, ребе, евреивезде евреи, но не такие, как здесь. В Уайтчепеле есть и синагоги, и миквы, но молодое поколение говорит по-английски. Спросишь кого-нибудь, кто он, а он в ответ: «Ай эм э джу». «Джу»это по-английски «еврей». А если не скажет, то и не поймешь. Парижские евреи перешли на французский, в Аргентине переходят на испанский.
У евреев есть запрет селиться в Испании, заметил раввин.
Аргентинаэто не Испания. Когда-то испанцы приплыли туда, изгнали или перебили индейцев и захватили их страну.
Почему они туда приплыли?
А почему евреи истребили народы, которые когда-то жили в Палестине? вдруг вмешалась Циреле. Тоже, между прочим, люди были, а не звери. За что их уничтожили?
Раввин вздрогнул. Наверно, он даже не видел, что дочь еще здесь. Дернул себя за бороду. Снял шляпу и остался в ермолке. На его высоком лбу пролегла морщина.
Так повелел Всевышний. Те семь народов погрязли в грехе. Если глиняный сосуд стал трефным, его уже невозможно вновь сделать кошерным. Прокаливать на огне бесполезно, остается только разбить. Так же с городами и народами. Если весь город служит идолам, то он нечист и его необходимо уничтожить. Бывает, человек так глубоко увязает в грехах, что уже не может раскаяться.
А дети в чем провинились? возразила Циреле. Маленькие дети не грешили.
Раввин поморщился.
Дети страдают за грехи родителей, ответил он хрипло. Если родители противятся воле Создателя, занимаются колдовством и совершают прочие преступления, то уже никого невозможно спасти.
Отец, это несправедливо.
Что ты болтаешь? Ну как так можно? Нельзя быть милосерднее Всевышнего. Он посылает души в этот мир. Сказано: «Унешомойс Ани осиси». Знаешь что, принеси-ка лучше чаю. А может, вы перекусить хотите? повернулся он к Максу.
Ребе, я хотел бы попросить вашу дочь что-нибудь купить. Я дам денег. Вот, пожалуйста. Макс встал и протянул Циреле две десятирублевые ассигнации. Будьте добры, принесите чего-нибудь, печенья или фруктов. Я и сам поесть не откажусь, и святого человека хотелось бы угостить.
На двадцать рублей печенья?
Сдачу оставьте себе. На уроки русского
Циреле резко обернулась к двери. Наверно, подозревала, что мать подслушивает.
Вы очень странный человек!
Глава II
1
Макс Барабандер проспал несколько часов, но когда проснулся, еще не было трех. Он резко сбросил ноги с кровати и встал. В окно уже лился дневной свет. Макс сделал зарядку: помахал руками и ногами, поделал наклоны в разные стороны, несколько раз прогнулся назад.
Во сне он был с Рашелью и со своими прежними любовницами. А еще ему приснилась Циреле. Они вместе плыли на пароходе, и Макс еще вез с собой несколько женщин. Они сидели в клетках, как куры. Он кормил их и удивлялся: неужели капитан не видит, что творится у него под носом? Или делает вид, что ничего не замечает? Вдруг поднялся шторм, и корабль понесло в Сибирь. «Разве в Сибири есть море? подумал Макс. Или мы летим по воздуху?» Вдруг оказалось, что женщины в клеткахполулюди, полуптицы. Они громко квохтали, а одна даже закричала петухом. «Надо их зарезать», сказала Циреле. Макс вздрогнул и проснулся, чувствуя острое желание.
Неплохо бы принять ванну. Он позвонил, но горничная не появилась. В берлинской гостинице ванна была в номере, а здесь надо заказывать. Макс умылся под краном и растерся полотенцем, вымоченным в соленой воде: говорят, хорошее средство от нервов.
Он выглянул в окно. Улица была совершенно пуста: ни трамваев, ни дрожек, ни прохожих. На деревьях выпада роса. Щебетали птицы. Макс вернулся в постель.
Задремал и оказался в городе, который был одновременно и Буэнос-Айресом, и Нью-Йорком. Сюда прибыл пароход, который только что летел в Сибирь, и пассажиров отправили на Эллис-Айленд. Зачем-то нужно было, чтобы Рашель выдала себя за мужчину, но из-под мужского пиджака у нее торчали женские панталоны. Что за чушь? Даже слепой заметит, что это переодетая женщина. Макс закричал, чтобы она чем-нибудь прикрылась, но Рашель не услышала. Он ударил ее кулаком и проснулся в холодном поту. Сердце бешено колотилось, желание было просто дикое.
С ума сойдешь от таких снов, проворчал Макс.
Наяву он ничего не может, но стоит заснуть, как сила возвращается.
Чтобы успокоиться, пришлось опять умыться холодной водой из-под крана. Макс думал, что проспал лишь несколько минут, но часы показывали начало шестого. На улице звенели трамваи. Дворники подметали мостовую, поливая ее из шлангов.
Когда Макс оделся и вышел из гостиницы, было уже семь. Немного пройдя по улице, он увидел кафе. Уже хотел зайти позавтракать, но вдруг вспомнил Хаима Кавярника, который давеча рассказывал, что у него лучшие в мире пироги с сыром. «Вот там и поем!»решил Макс и остановил дрожки.
Услышав, что пассажиру надо на Крохмальную, извозчик презрительно хмыкнул, но все же взмахнул кнутом:
Но!
Макс откинулся назад. А вдруг он сегодня ее увидит? Святой человек говорил, у них есть балкон. Может, Циреле выйдет на него, когда Макс будет проезжать мимо?
Он прикрыл глаза. «Совсем с ума схожу, думал он, трясясь в дрожках. Эдак можно так увязнуть, что семь пар волов не вытащат». Пока не сказать, что поездка началась удачно. Его будто сглазили, надо это как-то переломить «Ничего, наладится», успокаивал он себя. Хотя кто знает? Вдруг Рашель серьезно заболеет? Или начнет настаивать на разводе? Придется отдать ей половину имущества Ладно, главноене опускать руки.
Макс ехал по незнакомым улицам, но вскоре опять оказался в еврейском квартале. Узнал «Венский салон». На первом этаже, между колонн, здесь продавали скатерти, полотенца, холст, нитки и пуговицы. Пахло летом: вишнями, земляникой, смородиной. Макс глубоко вдохнул запах свежего конского навоза. С утра даже Крохмальная выглядела куда свежее, чем вчера. И на «Площади» почти никого.
Дрожки остановились у дома номер восемь, и Макс протянул извозчику сорок грошей. Сразу увидел кофейню, вошел и тут же узнал Хаима Кавярника, хотя на том сейчас был длинный передник и белый колпак, как у повара или пекаря. Хаим тоже его узнал:
Кого я вижу! Американец! Указал на свободный столик:Присаживайтесь! У нас голодным не останетесь.
Я ваши пироги еще на улице учуял.
Ко мне даже из Муранова приходят пирогов поесть и кофе выпить!
У вас еврейских газет нет?
Найдем!
Хаим громко отдал приказ, и девушка тут же принесла Максу газету.
Он стосковался по еврейскому слову, с тех пор как уехал из Аргентины. Гойские языки всегда плохо ему давались, даже на испанском он читал с трудом.
Новости на первой полосе были в основном те же, что и вчера. Зато в хронике оказалось немало интересных событий: землетрясение в Чили, забастовка железнодорожников в России, пожар здесь, в Варшаве. Есть человеческие жертвы. Под заголовком «Зверь в человеческом облике» он прочел: «Вчера поздно вечером Ян Лопата, дворник на Смочей улице, 12, пришел домой пьяный и набросился на свою дочь Марианну, двенадцати лет. Жена попыталась помешать пьяному мужу, но он схватил нож и ударил ее в грудь, после чего изнасиловал собственное дитя. На крики соседей прибыла полиция и, заковав озверевшего отца в наручники, препроводила его в участок. Женщина находится в больнице Святого Духа, состояние раненой оценивается как критическое».
Жуя пирог с сыром, Макс пытался представить себе, что же там случилось. Пирог сладок, жизнь горька. Поди пойми, что пришло в голову пьяному отцу. У Макса не было дочери, и он не понимал, как может возникнуть такое желание. Но ведь это всегда бывало. Разве праотец Иаков не был женат на двух сестрах? В Аргентине, Перу, Боливии, Чили гои чуть ли не в открытую этим грешат. Дочери вступают в связь с отцами, братья с сестрами, бывает, что и мать с сыном. И как-то не слышно, чтобы кого-нибудь за это посадили. Сходят к священнику, исповедуются, он святой водой побрызгает, и все дела. Индейцы ведут себя как тысячи лет назад А вот Ян Лопата этим летом точно воли не увидит. Наверняка уже сидит на нарах в Павяке или в Арсенале на Длугой и хлебает баланду.
Еще кофе?
Хаим Кавярник сам принес чашку и присел напротив.
Что пишут?
Да много чего.
А хоть слово правды есть? Сидят писаки, сочиняют небылицы. Приукрашивают, делают из мухи слона. Там, где вы живете, знают, что тут творится?
Там тоже газеты выходят.
Вы про забастовки слышали?
Слышал.
А про войну с японцами?
Конечно.
Как-то тут ввалились ко мне целой толпой, пришлось кофейню закрыть. «Чего вы хотите?»спрашиваю. «Свободы, отвечают. Чтобы все были равны, чтобы царя не было». «Я, что ли, спрашиваю, пойду царя свергать?» А они говорят: «Вы тоже буржуй, вы нашу кровь пьете». Так и сказали! Сами-то они читать не умеют, но кто-то им прочитал эту, как ее? Прокламацию. Если у кого такую бумажку найдут, сразу в Сибирь. Слух прошел, что царь отрекается, оник ратуше, а их там и угостили. Перебили, как мух. Казаки лошадьми топтали, шашками головы рубили. А то как-то местные блатные в это дело влезли, и пошла заваруха. Забастовщики им по первое число врезали. Одной потаскухе здорово бока намяли. Есть тут один такой, Слепой Майер, так его пять раз пырнули
Слепой Майер?
А вы что, его знаете?
Макс хотел ответить, что должен передать ему привет, но вовремя удержал язык за зубами.
Да так, слышал где-то.
Он когда-то паханом был, блатные его «наш ребе» звали. Ограбят кого-нибудь, а он придет к Слепому Майеру, проплатит, и если Майер прикажет отдать, все вернут до копейки. Но теперь-то кончился Майер. На один глаз совсем ослеп, другим еще видит, но только чуть-чуть. Новое поколение пришло. Как сказано в Пятикнижии, «Ашер лой-йода эс-Йойсейф». Знаете, что это значит?
Я учился в хедере.
Что-то забывается, но что-то остается. Могу среди ночи проснуться и какой-нибудь стих вспомнить, а потом опять забуду. Годы-то идут. Слышал, вы вчера к раввину зашли, дали ему пару рублей
Макс отодвинул чашку.
Кто вам сказал?
Слухами земля полнится. Святой человек гол как сокол. Сын у него есть, так тот отступником стал, поменял еврейскую одежду на шляпу и пелерину. Раввин по нему траур справил. Циреле видели?
Да, она там была.
Славная девушка, но тоже отца не радует. Уж больно светская. Сватали ее сыну меламеда, реб Зайнвеле, но она отказалась наотрез. А когда мать на нее насела, попыталась с балкона прыгнуть. Я своими глазами видел. Слышу вопли какие-то. Выбегает на балкон девушка в одной рубашке и хочет вниз броситься. Самоубийство, короче говоря. Ребецнза ней, еле успела за руку схватить. А следом сам раввин, без кафтана, в одном арбеканфесе, ермолку с головы потерял. У них еще двое мальчишек есть, помладше, тоже выскочили. Все вместе кое-как ее удержали. О свадьбе с тех пор никто и не заикался. А она потом несколько недель стыдилась на улице показаться. Но сколько можно взаперти сидеть? Каждое утро приходит газету купить, в любую погоду, хоть дождь, хоть снег. Иной раз к пекарю Янче зайдет за тестом для клецек. Вы ведь вдовец?
Да, вдовец.
Что там за шум? Пойду посмотрю.
Хаим вышел на улицу. Макс Барабандер отпил кофе. Не зря он сюда заглянул. И поел вкусно, и о Циреле кое-что узнал. Надо действовать поосторожнее. Раз девушка способна на такие выходки, кто знает, чего от нее ожидать. С другой стороны, это даже хорошо. Кровь горячая, может, не так трудно будет ее совратить
Макс прислушался к себе. Уж очень тоскливо, словно пиявка сердце сосет. Надо бы что-то сделать, но вот что?
Вдруг в голову пришла странная мысль: а ведь этот Ян Лопата, наверно, чувствовал что-то похожее. Бывает, так пусто на душе, что непременно надо какой-то номер выкинуть, хоть горло самому себе перерезать.
Вернулся Хаим.
Стекольщик с третьего этажа свалился.
Насмерть?
Нет, только ногу сломал.
«Хорошо ему, подумал Макс. Лучше, чем мне. В больницу заберут, к нему врач придет. Когда нога болит, голова болеть не будет» Он подозвал официанта, расплатился и вышел.
Так, и что теперь? Пива выпить? Нет, не стоит. Водки? Тем более. В баню сходить? Туда надо с бабой идти, а не одному. Он вспомнил, что недалеко от Пражского моста есть баня с парной. Там можно хорошо пропотеть, и массаж делают. «Нет, это мне не поможет! решил Макс. А что, если в Варшаве к врачу обратиться?»
Выйдя из кофейни, он посмотрел на балкон. По его расчету, это должен быть балкон раввина. Там стоял мальчишка с рыжими пейсами. Из-под расстегнутого халатика торчал арбеканфес. Балкон находился так низко, что, казалось, можно достать рукой.
Эй! окликнул Макс. Как тебя зовут?
Меня? Ичеле.
Твой отец раввин?
Да.
Он дома?
Нет.
А мама?
Тоже нет.
А кто дома?
Сестра.
Макс вздрогнул: «Поднимусь! А что такого? Если она меня выставит, мир не рухнет». Он вошел в ворота.
«Что я, влюбился, что ли?»спросил он себя. Нет, это не любовь. Это упрямство, желание пробить головой стену. Он приехал в Польшу что-то изменить. Если не сможет здесь выбраться из трясины, то и возвращаться незачем Макс подумал, что онкак игрок, который поставил на карту все свое состояние
2
Макс постучался, но ему не открыли. Тогда он нажал ручку, и дверь распахнулась. Макс сразу увидел Циреле. Она сидела на железной кровати (наверно, на той, на которой спала) и читала еврейскую газету.
Макс увидел Циреле против солнца, поэтому не сразу смог оценить ее красоту. В ее каштановых волосах проглядывал рыжеватый оттенок, лицоочень бледное, но на щеках играл яркий румянец. Такие румяные щеки бывают или у больных чахоткой, или у девушек, совсем недавно снявших детские туфельки. Она выглядела моложе, чем вчера вечером. Когда она увидела Макса, на ее губах показалась улыбка, нежная и очень женственная. 15 глазах вспыхнула радость, но тут же взгляд опять стал серьезным.