А дочь, видно, удалась в отца: высокая, полная, белокурая. Про такой тип на Крохмальной говорят: цимес, а не девушка. Она громко, звонко смеялась и уплетала за обе щеки. У нее уже наметился второй подбородок. «За пару лет расплывется, как квашня», подумал Макс.
Вошла Эстер, неся на подносе бутылку водки и стопки.
Мы не пьяницы, заявила она, но в честь такого гостя примем по чуть-чуть.
«Да, думал Макс, уж если везет, так во всем». Вдруг ему пришло в голову, что нехорошо было являться с пустыми руками. Надо было печенья купить, или бонбоньерку, или еще чего-нибудь. Но он забыл о приглашении. Ну да ладно, в другой раз.
Говорили о святом человеке, о Шмиле Сметане, о ресторанчике в семнадцатом доме.
Шмиль своего не упустит, сказала Эстер, но и добра делает немало. За версту чует, если где-то деньгами пахнет, но бедняку всегда помочь готов. Святого человека чуть было в участок не потащили
У него жена, дети?
И жена, и дети, но только на субботу, отозвалась сестра Эстер, Циля. А так всю неделю дома не бывает.
Много подружек у него?
Одна, и недурна.
Сколько мы, все три, в день зарабатываем, столько он каждую неделю в карты спускает, добавила Эстер.
А где тут играют?
Есть малина в двенадцатом доме, там не один бобер до костей проигрался.
Во что играют, в очко?
В очко, в шестьдесят шесть, в тысячу, во что угодно. Пришел давеча один с крапленой колодой. Сперва всех ободрал, но под конец ему так бока намяли, что своим ходом уйти не смог, в карете скорой помощи увезли.
А менты туда не суются?
Менты в доле, с каждой игры процент получают
В последние годы Макс держался подальше от этой братии. Он стал человеком другого круга. Не появлялся среди блатных, не заглядывал в их рестораны, кафе и притоны. Рашель строила из себя светскую даму. Артуро учился вместе с сынками испанских аристократов. Сам Макс, бывало, ездил в Мар-дель-Плату поиграть в казино, но всегда знал меру. Раньше мог поставить пару франков в Монте-Карло, Канне или Сан-Ремо, но нервы довели до того, что он утратил вкус ко всему, не только к игре, но даже к еде. И даже алкоголь не помогал забыть о горе.
Но теперь все переменилось. Он опрокинул стаканчик водки, и стало куда веселее. Закусил лепешкой с луком и почувствовал вкус, как раньше. Он рассказывал женщинам о загранице, о пароходе, на котором сюда приехал, о прекрасном Париже и огромном Нью-Йорке, об Эйфелевой башне и небоскребах. До того как он уехал из России, Варшава казалась ему самым большим городом в мире, а теперь она для него будто местечко.
Это Варшава-то местечко?
Для кого как
Вскоре Циля начала зевать. Дочь Эстер, Доша, сказала, что ей надо домой, муж, наверно, заждался. Макс встал.
Пожалуй, и мне пора.
Что за спешка? спросила Эстер. Неужто в гостинице «Бристоль» кто-то ждет?
А кто меня ждать может, царица Савская, что ли?
Ну так посидите еще. Я никогда раньше двух не ложусь.
Циля и Доша ушли. Лицо Эстер вдруг постарело, посерьезнело.
А где ваш муж? спросил Макс.
У Лузера в шинке.
Пьет?
Как лошадь.
А за пекарней кто присматривает?
Никто. Могли бы в золоте ходить, а так счастье, что на жизнь хватает.
Вертя в руках нож, Эстер задумалась. На лбу резко обозначилась морщина. Пейсах был лучшим пекарем в Варшаве. Мог печь все: хлеб, бублики, бисквиты. Еще мальчишкой шестьдесят рублей в неделю зарабатывал. «Будет как сыр в масле кататься», говорили про Эстер, когда она с ним помолвилась. Это была пекарня ее отца. Сначала дела шли прекрасно, они разорили всех конкурентов в округе, но через пару лет после свадьбы Пейсах стал закладывать за воротник. Работники дурака валяют, и он все забросил: дочь, пекарню, дом. Или пьет где-нибудь, или дрыхнет в пекарне на мешках. Стыдно людям в глаза смотреть. Ему что праздники, что буднивсе едино. Ходит как оборванец. Были бы родители живы, заставили бы ее развестись, но она не захотела, чтобы Дошу растил отчим.
А у вас есть жена, дети? спросила Эстер.
Были.
Почему «были»?
На том свете.
Что с ними случилось?
Про Артуро Макс рассказал правду, а про Рашельчто от горя она заболела раком, и сам подивился, как легко ложь слетает у него с языка.
Может, для нее оно и к лучшему, заметила Эстер.
Да, ну а мне-то что делать? Один остался.
Вы еще молодой.
От бед быстро старишься.
Максу захотелось поговорить о Циреле, но он удержался. Закурил папиросу, выпустил колечко дыма. Что толку от денег, если их не на кого тратить? Даже Ротшильд не обедает по два раза в день. Ривьера так прекрасна, что помереть можно, но когда сидишь в вагоне один, устаешь любоваться через окно ее красотами.
Неужели вы не можете найти себе женщину? спросила Эстер.
Одни еще слишком молоды для меня, другие, что постарше, замужем давно.
В Варшаве вдовпруд пруди.
Если женишься на вдове, будешь спать с ее покойным мужем. Макс уже не помнил, то ли сам до этого додумался, то ли где-то вычитал эту фразу или услышал в театре.
Он встал и начал шагать по комнате. Эстер тоже поднялась из-за стола. Макс прекрасно понимал: если влюбился в Циреле, то нечего теперь связываться с женой пьяницы пекаря, у которой уже внуки. Но как у него сложится с Циреле, еще неизвестно, а пока что, как говорится, на безрыбье и рак рыба.
Он подошел к Эстер и обнял ее. Она не сделала попытки освободиться, наоборот, крепко прижалась к нему, и он почувствовал, как ее колени коснулись его колен.
Так быстро? спросила Эстер.
В нашем возрасте не стоит время терять.
Погодите, я дверь запру.
Едва Макс услышал эти слова, желание куда-то исчезло, как бывало уже не раз. Оно остывало, съеживалось, и вместо него приходили стыд и беспокойство. Получалось, Макс обманывает и себя, и женщину. Он увидел на столе бутылку. В ней еще осталось немного, и он быстро допил водку прямо из горла. Голова слегка закружилась, но страх не пропал. Макс замер, напрягая слух.
Что-то Эстер слишком долго запирает дверь. Наверно, прихорашивается, моется, переодевается. Макс посмотрел на окно. Он уже почти готов был выпрыгнуть. Может, так и поступил бы, если бы Эстер жила пониже, на первом этаже, а не на втором.
«Вот и все, был, да весь вышел, подумал о себе Макс. Наверно, и с Циреле так же будет. Хочу, только пока женщина еще не готова»
Эстер все не появлялась. Но вот прошло еще пять минут, и она возникла в дверях. Сразу видно, на ней только домашний халат. Она поманила Макса за собой, ясно, что в спальню. Он махнул в ответ рукой, дескать, сейчас приду. Помедлив, вышел в коридор. В темную комнату приоткрыта дверь. Там ждет Эстер. Макс на цыпочках прокрался к выходу, немного повозившись, отпер замок, выскользнул наружу и сбежал по темной лестнице, перепрыгивая через ступени.
Макс Барабандер пустился в сторону Цеплой улицы. Его сегодняшняя победа обернулась чудовищным поражением.
Господи, это конец!..
4
Макс Барабандер разделся и лег, хотя и знал, что не сможет сомкнуть глаз.
Ночь выдалась душная. Окна распахнуты, но в комнате ни ветерка. Макс лежал не шевелясь. Шея, спина, бедравсе зудело, но он даже не пытался почесаться. В горле пересохло, но он не вставал, чтобы выпить стакан воды. Польша, Варшава, Крохмальная улица были его последней надеждой, а теперь надеяться не на что. Жить с Рашелью он больше не сможет, и с кем-нибудь другим тоже. И что остается? Если в его годы мужчина не может наслаждаться женским телом, то не в радость и все остальное: есть, пить, одеваться, путешествовать.
У них в местечке, в Рашкове, был такой Йоселе, гермафродит. Борода совсем не росла. Само собой, он так и не женился. Лицо гладкое, а на голове волосы очень густые. Макс всегда удивлялся, почему этот Йоселе не наложит на себя рук. Какой смысл так жить?
Все врачи в один голос утверждали: физически Макс совершенно здоров, это все нервы. Но если бывает, что нервное расстройство продолжается два года, то почему не десять лет? Если свежий воздух, гидропатия, курорты, бром, всякие припарки и примочки не помогают, то что тогда поможет? Берлинское светило посоветовало, чтобы Макс попытался забыть о своей болезни, отвлекся как-нибудь. Легко сказать. А как? Что ему теперь, все состояние спустить в Монте-Карло или спиться? Попробуй забудь про женский пол, если видит око, да зуб неймет.
«Единственный выходсамоубийство», подумал Макс. Но какой способ выбрать? Застрелиться? Выброситься из окна? Пойти к Висле и утопиться? Отравиться, повеситься? Сквозь темноту он видел, что тут даже крюк есть на потолке. Но Макс знал, что он не готов найти веревку, сделать петлю и подставить табуретку. В нем еще тлела искорка надежды. Может, это безумие как накатило на него, так и пройдет. Умереть никогда не поздно. Ну, а вдруг и правда есть Бог на свете? А вдруг и правда есть ангелы и черти, рай и ад? А вдруг на другой день после смерти он должен будет предстать перед престолом Всевышнего?
Вытянувшись на кровати, как парализованный, Макс предавался воспоминаниям. Его отец, праведный еврей, простой извозчик, отдавал последние гроши, чтобы его Мордхе, Мотл, мог ходить в хедер. Но Макс не любил учиться. Он сбегал с молитвы, а по субботам играл в ушки и даже катался на поездах, прицепившись к вагону. Его рано потянуло к девушкам, картам и лошадям. Он любил подраться с польскими и еврейскими парнями и славился в Рашкове как забияка, острослов и бабник. С пятнадцати лет начал захаживать к польской девке Янде, которая отдавалась в сарае кому попало. Воровал у мужиков и у евреев. Отец отдал его в ученики портному, но у Макса недоставало терпения для такой работы. И как только представился случай, он дал деру в Варшаву.
Все же он не остался совсем неотесанным. Пристрастился к чтению, сначала читал дешевые книжечки, в которых рассказывались истории о праведниках и грешниках, еврейские газеты и альманахи. Потом стал читать Шомера, Айзика-Меера Дика и даже таких писателей, как Линецкий, Менделе Мойхер-Сфорим, Шолом-Алейхем, Гермалин, Зейферт. Он помнил огромное количество баек и анекдотов, которые слышал от коммивояжеров, приказчиков, воров и скупщиков краденого. Легко охмурял женщин и девушек. Написать без ошибок письмо так и осталось для него непосильной задачей, но за словом он в карман не лез, умел припечатать и на еврейском языке, и на русском, и на польском, а потом и на испанском научился. Он любил театр, цирк, оперу и балет.
Господи, да он такие победы одерживал, что о них даже рассказывать не стоило, а то вмиг прослыл бы лжецом. Были среди его любовниц и оперные хористки, и танцовщицы кабаре, и даже известная актриса, исполнительница главных ролей из театра в Муранове.
В Аргентине он сошелся с сутенерами и содержателями публичных домов. Там, в этой среде, он и встретил Рашель. Но ему не хотелось топтаться на одном месте, и он выбрался из этого болота. Они, эти болваны, даже думать не могли ни о чем, кроме как о прибыли. А у Макса были и другие интересы. Как только появились деньги, он объездил всю Южную Америку, побывал в Соединенных Штатах и Канаде. Он знал, чего добиваются сионисты, а чегосоциалисты. Познакомился с анархистами и вегетарианцами; с теми, кто проповедует, что евреи должны селиться в колониях барона Гирша, и с толстовцами, которые пытаются обрабатывать землю и жить согласно учению графа. Макс выписывал из Нью-Йорка еврейские газету и журнал, позже стал запанибрата с нью-йоркскими актерами, которые приезжали на гастроли в Буэнос-Айрес.
И все же Макс не совсем расстался со своим уголовным прошлым. Воровать не воровал, но по-прежнему мечтал о крупной краже, или о станке для печати фальшивых денег, или о какой-нибудь афере, чтобы сразу разбогатеть. Он порвал с преступным миром, даже стал членом еврейского погребального братства, куда брали только достойных людей, но до сих пор мечтал провернуть какое-нибудь грязное дельце. Никак не мог освободиться от желания совратить порядочную женщину, разлучить жену с мужем, невесту с женихом. Воображал, как целыми пароходами доставляет живой товар в Буэнос-Айрес, Рио-де-Жанейро и другие города Южной Америки. Когда Рашель забеременела, Макс дрожал, как бы она не родила девочку. Кто же захочет иметь дочь, зная, что ее могут обесчестить? Но, слава богу, родился мальчик.
Книжником Макса Барабандера не назовешь, но все-таки у него есть своя философия. Чем эти якобы порядочные люди лучше проституток, воров, альфонсов? Коммерсанты обманывают, женщины продаются. А романы о чем, а пьесы? Об убийствах да о разврате. Блатныете хотя бы не строят из себя святых. На Бога у него, у Макса, тоже свои взгляды. Мир не сам собой возник. Кто-то этот мирок создал, кто-то им управляет. Но кто? Чего он хочет? Откуда известно, что Тораэто истина? Никто не видел, как Бог дал ее Моисею. А значит, есть возможностьхватай все, что под руку подвернется.
Но он-то, Макс, что может ухватить? Разве только кусок сырного пирога, от которого тяжесть в желудке, а там, глядишь, и ожирение сердца
Под утро Макс заснул, но через полтора часа проснулся.
Спросил себя:
Чем бы сегодня заняться?
Тут летний день долог. А в Буэнос-Айресе сейчас зима. Дождь, ветер, промозглый холод до костей пробирает. А печки там в глаза не видели Рашель сама извелась и его постоянно изводила, будто это он, Макс, виноват, что с Артуро случилось несчастье. Цеплялась на каждом шагу
«Ну, ничего, мы еще поиграем немного, подумал Макс. Могила не убежит»
В восемь он позвонил горничной, чтобы ему приготовили ванну. В ванной комнате, сбросив халат, осмотрел себя в зеркале. Слегка располнел, но мускулы по-прежнему крепкие, тугие. Вот она, сила, вся здесь. А в голове будто заноза сидит. Какая-то досада, тоска и стыд вселились в него, как бесы.
«А что, если к раввину обратиться? пришло ему в голову. Хоть к тому самому, отцу Циреле? Вдруг поможет? Нет, лучше не надо. Не стоит доверять ему такие вещи»
На этот раз он велел подать завтрак в номер. Ждать пришлось довольно долго, но в конце концов официант принес хлеб, масло, яичницу и кофе. Макс сел завтракать.
Он привык читать за едой. Хорошо, что вчерашнюю газету не выкинул. Макс полистал ее, пробежал глазами по заголовкам. Потом стал просматривать объявления. Одно из них начиналось так: «Бернард Школьников предсказывает будущее». И дальше: «Знаменитый ясновидящий Школьников предскажет ваше будущее по руке или по лицу, найдет пропавших людей и вещи, раскроет преступление, покажет ваших любимых в зеркале. Плата умеренная. Прием с 10 утра до 8 вечера». Внизуадрес и телефон.
Макс даже перестал жевать. А вдруг этот предсказатель ему поможет? Вдруг это высшая сила, которая управляет миром, не позволила ему вчера выбросить газету в мусорную корзину? «Сегодня же к нему схожу!»решил Макс.
Он второпях доел завтрак, Кто его знает? Наверно, все-таки есть какие-то тайны, и никто не в силах их понять. Ему самому цыганка когда-то предсказала такие вещи, которые мог увидеть только пророк. И все, что ей для этого понадобилось, это засаленная колода карт. Определенно колдовство существует. Может, его, Макса, кто-то проклял или сглазил. Так ведь и Рашельнемного колдунья Сначала Максу не очень хотелось есть, но теперь в нем проснулся аппетит.
Макс положил на объявление часы, будто боялся, что его сдует ветром. Что ж, сегодня утром не придется болтаться без дела, уже хорошо.
Он надел свежую рубашку. У него были с собой маникюрные ножницы, он аккуратно вырезал ими объявление и спрятал его в карман жилетки.
Макс уже собирался покинуть номер, как в дверь постучали. На пороге стоял мальчишка в красном мундирчике и круглой шапке с козырьком.
Пан Макс Барабандер? У него был такой выговор, что Макс еле узнал свое имя. Вас к телефону!
К телефону?
«Как всегда», подумал Макс.
Едва в человеке загорится искорка надежды, сразу что-нибудь случается. Но кто может ему звонить? Кто знает, что он остановился в «Бристоле»?
Телефон находился в коридоре. Макс взял трубку.
Кто это?
Макс Барабандер? спросил низкий, утробный голос.
Да, я слушаю.
Это Шмиль Сметана. Мы позавчера в ресторане познакомились, помните?
Еще бы, конечно, помню!
Наверно, удивлены, что я вам звоню?
Ничуть. Почему бы нет? За одним столом сидели, выпивали, так что мы теперь добрые друзья.
Вот и славно! А то, знаете, не люблю тех, кто много из себя корчит. Чего нос-то задирать? Я, как только вас увидел, сразу понял: вы наш человек. Мы вчера опять там сидели, так все о вас спрашивали. И Эстер тоже. Та, из пекарни в пятнадцатом. Вы женщинам нравитесь.