Россия истекает кровью и мечется в тифозной горячке.
Корреспондент пишет из осажденного Севастополя: из-за креста, из-за звания, из-за угрозы не могут люди принять эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина. И эта причина есть чувство любви к родине.
Россия истекает кровью.
Крестьян на гумне секут кнутом.
Есть и такие, что сами идут в солдаты; если выживешь, говорят, свобода выйдет, и со всей семьей; против вздорных фантазий правительство выкатывает пушки, хотя в Крыму их не хватает.
Его Величество намерены направиться ближе к театру военных действий.
Брат Коля вступил под знамена.
Матушка хочет, чтобы и я тоже.
Из одной неволи в другую.
В Вятку прибыл генерал Ланской формировать дворянское ополчение.
Толстый, добродушный, с седыми бакенбардами.
Матушка не хочет, чтобы я женился на Лизе, потому что у Лизы нет приданного.
Что же такое эта любовь к родине?
В Севастополе гибнут герои, но тут о любви к родине толкует свора негодяев, воруя сухари и сукно.
Жена Ланского это бывшая госпожа Пушкина.
Porte mon deuil pendant deux années, puis remarie toi, mais pas avec un chenapan.
Надеюсь, Ланской не un chenapan.
Не хочу под знамена, хочу быть свободным.
16
Добрая Пащенко с пылающим лицом.
Nathalie, душенька, позволь себе представить многообещающего юношу, который вследствие прискорбного стечения обстоятельств.
Аа, подойдите поближе, я слыхала, что вы немножко поэт. Все еще ослепительной красоты, снежная богиня с чуточку раскосыми глазами и высокой короной каштановых волос.
Ваше превосходительство, если бы я мог, если бы я смел рассчитывать на заступничество.
Ослепительной красоты и алебастровой молодости, бедный Пушкин: о, как мучительно тобою счастлив я, когда, склонялся на долгие моленья, ты предаешься мне нежна без упоенья, стыдливо-холодна.
Я поговорю о вас, мы с генералом питаем расположение к молодым поэтам.
Стыдливо-холодна, восторгу моему едва ответствуешь, не внемлешь ничему и оживляешься потом все более, болееи делишь наконец мой пламень поневоле.
Пушкин, настоящим вы принимаетесь в члены Почтенного Ордена Рогоносцев.
Кого из нас ты будешь оплакивать? Того, который будет убит.
Бледный француз пламенем в морозный воздух, Пушкин в растоптанный снег.
Буду несказанно благодарен вашему превосходительству.
На тринадцать лет старше, покручивали усы, вились вокруг, мой сын без ума от вас, разве вы хотите, чтобы он покончил с собой, может и в самом деле ничего, но поэта довели до безумия, Николай тоже водил за ней масляными глазками, почему камер-юнкер Пушкин не в форменном мундире, расположение к поэтам, поможет ли она мне выбраться из ловушки.
Да подойдите поближе, Hélène, что твой protégé всегда такой робкий, о, так-то лучше, а вы уже вступили в супружеский союз.
Он добивается руки барышни Болтиной, дочери бывшего здешнего вице-губернатора.
Надеюсь, что избранница окажется достойной господина Салтыкова. Enchantée faire la connaissance de vous.
И для поцелуя белую ручку в бриллиантах.
17
Война проиграна.
Царь умер.
Министры остались без мест.
Свободен.
Слишком раночетырежды определял Николай.
Ваше Величество, на этот раз в высшей степени пора.
В Петербурге говорятоттепель.
На трон вступил старший сын, Александр II.
В далеком Лондоне Герцен дергает за веревку.
Император, твое царствование начинается под невероятно благоприятной звездой. На тебе нет кровавых пятен, тебе не пришлось, чтобы взойти на трон, пройти по площади, залитой кровью. Ты счастлив, как ни один из твоих предков.
Николай, меценат литературы. Я сам буду твоим цензором, Пушкин.
Николай, любитель балета. Дирекция театра к исполнению: фигура вторая, весь ансамбль направо, солист двойное па, ансамбль марш к просцениуму и смирно.
Николай, страж святой традиции. Вся земля принадлежит помещикам, это вещь святая и покушаться на нее нельзя.
Умер мыслитель и стратег, покоритель Европы и суровый отец подданных. Венгрия лежит у твоих ног. Бредни преступные и непростительные. Слишком рано.
Конец февраля, в Петербурге говорят оттепель, но у нас это не видно.
Буераков, помещик, славящийся своим просвещенным разумом, задумывается над сущностью оттепели.
Оттепельэто возрождение природы, но одновременнообнажение всех навозных куч.
С гор стекают чистые ручьи, а со двороввсе нечистоты, всякие гнусности, которые скрывала зима.
Воздух наполнен благоуханием весны, ароматами возрождающейся жизни, но одновременновсе миазмы, все гнилостные испарения поднимаются от помойных ям.
Оттепельпробуждение в человеке всех сладких тревог его сердца, всех лучших его побуждений, но одновременновозбуждение всех животных инстинктов.
Правда, ведь это почти стихи выходят?
Правда.
Николай умерну и что?
Терпение.
Генерал возвращается в Петербург.
Вступается у нового министра за сосланного поэта.
Новый министр двоюродный брат генерала.
Двоюродный брат представляет дело Александру.
Свободен.
Серое декабрьское утро, снег порошит, пар из лошадиных ноздрей замерзает в воздухе.
Прощай, Вятка.
Прощай, Крутогорска, господин Щедрин тоже отправляется в путь?
Да, я оставляю Крутогорск окончательно, но странное деловместо ожидаемой радости необъяснимая печаль ранит мне сердце, а слезы, невольные слезы, текут из моих глаз. Ужели я в Крутогорске оставил часть самого себя? Быть может ржавчина привычки до того пронзила мое сердце, что я теперь боюсь, я трушу перемены жизни, которая предстоит мне?
И вот перед затуманенным взором проходит какая-то странная процессия.
Во главе сам князь Чебылкин, но сколь изменившийся, постаревший, дряхлый. Les temps sont bien changés, говорит он, поникая головой. А далее: городничий Фейер, отставной подпоручик Живновский, уездный лекарь, группа становых приставов и кандидатов на эту почтенную профессию. На всех же лицах написана забота и тревога.
Куда же вы так поспешаете? спрашиваю я, пораженный.
В этом месте от толпы отделяется мой добрый приятель, Буераков.
Неужели вы ничего не слыхали? А еще считаетесь образцовым чиновником.
Нет, я не слыхал. Не знаю.
Ведь это похоронная процессия проходит перед вашими глазами.
Но кого же хоронят, кого же хоронят?
Прошлые времена хоронятторжественно отвечает мой приятель.
18
А поэта Пушкинавоскресить.
Кто же за него вступился? ведь не Ланскойможет сентиментальный дух Жуковского, гувернера наследника престола, ныне самодержца Всероссийского.
Чувство благородства воспитаннику привил и научил значению, как сам с гордостью признавался императрице-матери, слова: долг.
Может младший братишка, либеральный князь Константин.
Итак строптивый негр, в забвение сосланный Николаем, с почетом возвращается, и хоть не телом, так живым стихом, и растроганная Россия внемлет: здравствуй, племя младое, незнакомое! не я увижу твой могучий поздний возраст, когда перерастешь моих знакомцев и старую главу их заслонишь от глаз прохожего.
Тут и Анненкова пробил час, литератора из свиты нашего прежнего Бога, у Тургенева ныне на посылках; друг Тургеневаэто его занятие и титул; в гостиную вбегает запыхавшись: mesdames et messieurs, Иван Сергеевич сию минуту прибудет; но и другим охотно комиссии исполняет; вот, выплатив отступное наследникам, убитому поэту с энтузиазмом служит, сперва шесть томов, а когда цензура дальше отпускает вожжи, седьмой, дополнительный издает.
Россия внемлет: буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя.
Когда он рухнул в снег, лицеистов заперли в дортуаре. Петрашевский в морозом скованное окно дышал, но за ним.
И этому внемлет Россия: лишь я, таинственный певец, на берег выброшен грозою, я гимны прежние пою и ризу влажную мою сушу на солнце под скалою.
И я читаю с дрожью пальцев, и сердце пронизывает боль: это о тебе, Пушкин, или обо мне?
На берег выброшен.
Сушу на солнце под скалою.
Но снова: и он по площади пустой бежит и слышит за собойкак будто грома грохотаньетяжело-звонкое скаканье по потрясенной мостовой. И, озарен луною бледной, простерши руку в вышине, за ним несется Всадник Медный на звонко скачущем коне.
Это здесь, в этом громадном городе, где воздух кажется спертым от тумана, смешанного с людским дыханием, городе скорбей и никогда не удовлетворяемых желаний, фальшивых улыбок, городе отравляющей лести и завистливого честолюбия, городе, в котором так трудно уснуть, а когда засыпаюмедь и гранит придавливают мне грудь.
По Высочайшей Милости вернулись мы, Пушкин, в этот город.
Сняв две комнаты на постоялом дворе Волкова на Большой Конюшенной, затыкая уши на чавканье и пыхтенье блистательной столицы, я разложил на столе бумаги.
Никто меня не знает, иногда только брат Дмитрий с порога: и что же, Миша, с твоей дальнейшей карьерой, какие намерен предпринять шаги?
А, ты снова за свое, он поднимает кверху руки, птичью голову наклоняет, еще из тебя не выветрилось.
Так что, ты уж сам на себя.
Минутку ждет и: тоже мне Пушкин тринадцатого курса, действительно.
19
Губернские очерки.
Из записок отставного надворного советника Щедрина.
Издал М. Салтыков.
Тургенев не одобрил, поэтому Некрасов отверг, не читая.
А Катков сразу ухватился.
Катков говорят свинья, но он идет в ногу с духом времени и поднимает тираж.
Все идут в ногу с духом времени.
Граф Соллогуб поставил в Александрийском Театре пьесу под названием «Чиновник».
Крикнем на всю Русь, что пришла пора вырвать зло с корнем!
Восхищенная публика хлопает, забрасывает артистов цветами.
Всех переполняет единое возвышенное чувство.
Каждый бы только расцарапывал раны, разоблачал, бичевал.
Чем более безжалостны и горьки слова писателятем более горячи аплодисменты.
Направление, господствующее в литературе, названо обличительным.
Губернские очерки принадлежат к господствующему направлению.
Забавно: была пустота и мрак, и глушь, и непонятое одиночество, и маска на каждый день, и скрытое желание, чтобы как-нибудь об этом рассказать, и следовательно раздвоение на Щедрина и Салтыкова, на Щедрина, который и есть я, и в то же время не есть, и вдруггосподствующее направление и голос Щедрина в хоре, голос вовсе не самый дерзкий.
И меня нет, Щедрин существует реальней, чем я, со слегка неуверенной улыбкой остается на сцене, чтобы выслушать банальные похвалы и снисходительные порицания.
Господин Щедрин в своих интересных рассказах коснулся одной из болезненных сторон нашей действительности.
Факты, собранные Щедриным, большей частью так и остались голыми фактами, не проникнутыми мыслью, сырым материалом, который еще ждет своего художника. Каждый из сообщаемых им фактов, хотя бы и подлинный, остается чуть ли не лишенным значения и не приводит ни к каким выводам.
Бедный Щедрин, несмотря на все я не думал, что он такой олух.
И только в журнале Некрасова.
Эти две статьи написал, правда, не Тургенев, или один из его высокородных друзей.
Их написали новые сотрудники, эти серьезные юноши в сюртуках и очках, умные сыновья захудалых провинциальных приходских священников.
Одни они поняли, почему Щедрин не возмущается во всеуслышание, не призывает небо к отмщению, не осуждает героев своих рассказов, но попросту их показывает: вот какие они, в таких условиях живут, так поступают, так говорят.
И я, Щедрин, поставленный в те же условия, немногим отличаюсь от моих товарищей.
Серьезные юноши в длинных, педантичных и несколько, стоит признать, скучноватых очерках разбирают существо дела.
Sublata causa, tollitur morbusзаключают они наконец.
Дворянство хуже владеет латынью.
Цензор проверяет поговорку в толстом словаре.
И хоть содержащаяся в ней мысль кажется рискованной, после некоторого колебания он пропускает: во-первых, антик, во-вторых женичего не поделаешь, дух времени.
А правда, как обстоит дело с этим духом времени?
Пока Катков печатает последние главы, проходят месяцы и дух времени слегка выветривается.
В аплодисментах публики как будто слышится усталость.
Актеры продолжают призывать со сцены: эй, искореним зло! но в их голосах звучит рутина.
Что же изменилось?
Высокие Комиссии бок о бок с царем ломают голову над исправлением государства.
Возможно, когда-нибудь до чего-нибудь и дойдут.
Публика, пожимая плечами, выходит из театра.
Вы читали Токевиля?
Нет, не читали.
Токевиль выпустил в Париже новую книгу.
Французы, говорит он, считали свое положение тем невыносимее, чем больше оно улучшалось. Для плохого правительства особенно опасны минуты начинающегося улучшения. Зло, которое терпеливо переносили, считая его неизбежным, становится невыносимым при мысли, что от него можно избавиться. Зло, по правде говоря, уменьшилось, но усилилась чувствительность к злу.
Что вы хотите этим сказать?
Ах, ничего, во всем виновата разоблачительная литература.
Во всяком случае мы ею сыты по уши.
В Петербурге скучно.
В провинции неспокойно.
За последнее десятилетие прошлых времен крестьяне бунтовали триста пятьдесят раз.
За первое пятилетие новой эпохичетыреста восемьдесят.
Во всем виновата литература.
Разве крестьяне умеют читать?
Серьезные юноши в сюртуках хвалят очерки Щедрина и сердятся на публику за угасающие страсти.
Я уважаю критиков, но мне их слегка жаль.
Они не знают, что я, Салтыков, с каждым днем все меньше доверяю силе слова и уже хватит с меня литературы, которая хоть бы и очень желала этого, ни в чем не сумеет провиниться.
20
Я счастлив, поручая Салтыкову, сказал Государь, и надеюсь, что и служить, вдохновляемый тем же духом, как и до сих пор пером.
Александр милостив ко мнене то, что Николай.
Я тоже милостив к Александру.
В портреты монарха, как недовольное дворянство, не стреляю, против тирании, обижающей первое в государстве сословие, рта не раскрываю, свободы, для спасения неволи, не требую.
Помазанник провозгласил реформу: чтобы провести ее необходимы новые люди; новыезначит честные и усердные; буду одним из них.
Так в конце концов исполнилась судьба, предназначенная мне еще в Лицее: сановник и слуга короны.
Но не слепая судьба.
И не кулаком царя, а его пальцами, формирующими новую жизнь отечества, стану теперь.
Тяжелый, из красного кирпича, пахнущий пылью и плесенью рязанский Кремль.
Раздвоенная борода старого служивого и медалей грозное позвякивание у ворот: а вам чего, ваше благородие?
Ваш вице-губернатор, Салтыков.
Салтыков, гроза провинции.
Ураган, сметающий бумажных людишек с липкими ладонями.
Сатрап.
Monsieur Салтыков считает, что он умнее всех.
Это предатель, поставить его перед tribunal dhonneur.
Тульское дворянство судило своих красных, самого князя Черкасского проучили, а мы, в Рязани, что мы?
А знаете, я ему попросту не кланяюсь.
Врешь, я сам видел, как ты согнулся до земли, это он тебе не ответил.
Меня назвали лжецом, прошу ожидать моих секундантов.
Перестаньте, милейшие, если начнет стреляться благонамеренное дворянство, мы этим только порадуем вице-Робеспьера.
Это про меня.
Вятские салоны со снисходительной улыбкой: наш Мирабо.
В Рязани я вице-Робеспьер.
Но вице-Робеспьер не произносит речей, не утверждает законов, не командует гильотиной на площади.
Вице-Робеспьер вязнет.
Не пальцами, формирующими жизнь, но судорожно разгребающими бумаги.
За месяц две тысячи не рассмотренных.
Пьяный семинарист, главная сила учреждения: знает, когда ять и в каком месте запятая.
Что вы тут написали, ну скажите, что вы тут написали.
Бэ, мэ, ваше превосходительство.
Содержание, содержание, я спрашиваю про содержание бумаги, вы составили и сами не понимаете.
Бэ, мэ.
А, к черту.
Бумаги на стол, писаке в лицо, по полу змеей вьются четвертушки, дверь с треском настежь, бэ, мэ, ваше превосходительство.
Дураки, Боже мой, что за дураки, а впрочем слава тебе, что ты их создал такими, если бы они были поумнее, растащили бы всю губернию.
Вязну в бумагах, в пыли, во фразах без смысла и связи, в улыбочках за спиной, в наступающем при моем приближении молчании, лести одних, дерзостях других, тупости чиновников, ожесточенном сопротивлении дворянства, безнадежно вязну.
Реформа, реформа, помещики горлопанят на съездах, крестьяне не удобряют полей, потому что не знают кому они достанутся.