Флугбайлъ стоял как парализованный, перед глазами все ходило ходуном. «Danse macabre»,сказало что-то в нем, и оба эти слова предстали видением кудряво расчеркнутых букв, как подпись к одной старой гравюре, виденной им однажды у антиквара.
Он не мог отвести взгляда от тощих, как у скелета, старушечьих ног в сползающих черных, с зеленым отливом, чулках; в ужасе хотел было броситься к дверям, но решимость покинула
его еще прежде, чем он подумал об этом. Прошлое и настоящее сплелись в нем в какую-то кошмарную явь, бежать от которой он был бессилен; кто его знает, то ли сам он все еще молод и та, что сейчас танцует перед ним, внезапно превратилась из только что прекрасной девушки в страшный труп с беззубым ртом и воспаленными морщинистыми веками, то ли ее и его собственная юность никогда не существовала и лишь пригрезилась ему.
Эти плоские культи в плесневелых останках исхоженных башмаков, которые сейчас вертелись и топали в такт,могли ли они быть теми восхитительными ножками, что когда-то сводили его с ума.
«Да она свои опорки, похоже, годами не снимает, иначе они бы уже рассыпались. И спит в них,мелькнул обрывок мысли, властно вытесненный другим.Как страшно, человек еще при жизни истлевает в невидимом саркофаге Времени».
А помнишь, Тадеуш,сипло пролепетала Богемская Лиза:
Ты холоден как лед,
сжигаешь всех дотла
чарующий огоньни пепла, ни тепла.
Тут она, как бы вдруг придя в себя, запнулась, бросилась в кресло, сжалась в комок, сраженная внезапно налетевшей безымянной болью, и, плача, спрятала лицо в ладонях...
На мгновение овладев собой, императорский лейб-медик собрался было с духоми тут же снова обессилел. Он совершенно отчетливо вспомнил беспокойно проведенную ночь: как всего лишь несколько часов назад во сне, пьяный от любви, сжимал в объятиях цветущее тело юной женщины, то самое, что сейчас лежит перед ним худое, в лохмотьях, сотрясаемое судорогами рыданий.
Дважды он открывал рот и вновь, не издав ни звука, закрывалне было слов.
Лизель,выжал он наконец, - Лизель, тебе очень плохо?Блуждая по комнате, его взгляд остановился на пустой деревянной миске из-под супа.Гм. Да. Лизель, могу ли я тебечем-нибудь помочь?
В былые времена она ела с серебра; содрогнувшись, он взглянул на грязную постельгм, и... и спала на белоснежных простынях.
Не отрывая от лица ладоней, старуха резко качнула головой.
Слышны были ее глухие сдавленные всхлипы.
Его фотография смотрела на него в упор, мутное зеркало у окна бросало косой луч на весь ряд: сплошь стройные кавалеры, всех их он хорошо знал, с иными, чопорными поседевшими князьями и баронами, встречался до сих пор, и среди них он сам с искрящимися весельем глазами, в сюртуке с золотыми позументами, с треуголкой под мышкой.
Едва лейб-медик заметил портрет, как невольное желание потихоньку унести его с собой заставило протянуть руку, но тут же, опомнившись, он пристыженно отдернул ее.
Флугбайль перевел глаза на Лизу, и горячее сочувствие вдруг охватило его: спина и плечи старухи все еще содрогались от сдерживаемых рыданий.
Позабыв о ее грязных волосах, он осторожно, как будто не доверяя себе, положил руку ей на голову, робко погладил.
Лизель,почти прошептал он.Лизель, только не подумай чего-нибудь, ну да, я понимаю, тебе трудно. Ты ведь знаешь,он подыскивал слова,ну да, ты же знаешь, что... что сейчас война. И-и все мы, конечно, голодаем... во время... войны.
Он смущенно сглотнул, поймав себя на том, что лжет, ведь он-то сам и дня не голодал, даже свежеиспеченные соленые палочки с тмином ему «У Шнеля» тайком совали под салфетку.
Ну да... теперь, когда я знаю, как тебе тяжело, ты, Лизель, можешь ни о чем не беспокоиться; само собой разумеется, я тебе помогу. Ну а там, глядишь, и война,он старался говорить как можно веселее, чтобы подбодрить ее,может быть, уже послезавтра кончится, и тогда... и тогда ты, конечно, снова сможешь своим ремеслом...он сконфуженно запнулся, вспомнив, кем она была, в ее случае едва ли можно говорить о «ремесле»,гм, да... зарабатывать на жизнь,скороговоркой завершил он фразу, так и не найдя лучшего слова.
Она нащупала его руку и молча, с благодарностью поцеловала. Лейб-медик почувствовал слезы у себя на пальцах, хотел было сказать: «Ну же, оставь наконец», но только беспомощно стал оглядываться по сторонам, пряча в смущении глаза...
Некоторое время оба молчали.
Я благодарю,глухо всхлипнула она наконец,я благодарю тебя, Пинт... благодарю тебя, Тадеуш. Нет, нет, никаких денег,поспешила она добавить, догадавшись, что он снова собирается предложить свою помощь,нет, я ни в чем не нуждаюсь.
Она быстро выпрямилась и отвернулась к стене, не хотела показывать своего заплаканного лица, однако продолжала судорожно сжимать его руку.
У меня все в полном порядке. И я счастлива, что ты не оттолкнул меня. Нет, нет, в самом деле, мне живется неплохо... 3-з-знаешь, это так страшно, когда вспоминаешь юность.Внезапно у нее снова перехватило горло, и она, задыхаясь, провела рукой по шее.Но... но еще ужасней, когда не можешь состариться...
Пингвин тревожно взглянул на нее, полагая, что слышит бред; и только когда она заговорила спокойней, до него стал постепенно доходить смысл сказанного.
Ты вошел, Тадеуш, и мне показалось, что я снова молода и... и ты меня еще любишь,добавила она совсем тихо.Такое на меня находит и без тебя. Иногда я иду переулкамиименно в переулках это обычно случается со мнойи совершенно забываю, кто я; люди на меня оглядываются, ведь я так хороша собой. Потом, конечно, когда вдруг слышу, что кричат мне вслед дети...
Она закрыла лицо руками.
Не принимай так близко к сердцу, Лизель,попытался утешить ее императорский лейб-медик,дети всегда жестоки и не ведают, что творят. Не злись на них, и когда они увидят, что тебе это безразлично...
Неужели ты думаешь, что я на них злюсь? Я никогда ни на кого не злилась. Даже на Господа Бога. А ведь на Него сейчас немудрено обозлиться. Нет, не в этом дело. Но это пробуждение от прекрасного снаэто чудовищнее, Тадеуш, чем быть заживо погребенным.
Пингвин снова задумчиво огляделся. «Если б ее устроить немного комфортнее,думал он,может быть, тогда...» Она, казалось, угадала его мысли:
Ты, наверное, думаешь, почему здесь так грязно и сама я не слежу за собой? Боже мой, сколько раз я пыталась хоть не много прибрать комнату. Но как только я ставлю на место кресло, все во мне уже кричит, что никогда, никогда больше не будет так, как раньше. Наверное, что-нибудь в этом роде бывает и с другими, только они этого не понимают... Нет, мой бедный рассудок порядка не выдержит... Воистину, тот, кто не принадлежит дню, должен принадлежать ночи. Ты не поверишь, Тадеуш, но в том, что я сама опустилась и пришло в упадок все, что меня окружает, я нахожу единственное подобие утешения.Какое-то время она неподвижно смотрела перед собой, потом добавила:И мне даже понятно почему. Да, да, почему человеку не жить в такой глубочайшей грязи, когда его душавынуждена пребывать в куда более отвратительном кадавре!..
И потом, здесь, среди этой мерзости, возможно, мне и удастся наконец забыться...И она принялась с отсутствующим видом разговаривать сама с собой:Да, если б не Зрцадло...
Пингвин навострил уши, вспомнил, что пришел-то, собственно, из-за актера.
Да, если б не Зрцадло! Может быть, он во всем и виноват.Надо его отправить прочь. Будь у меня на то силы...
Пытаясь привлечь ее внимание, господин императорский лейб-медик громко откашлялся.
Скажи-ка, Лизель, а кто такой, собственно, этот Зрцадло? Ведь он живет у тебя?спросил он наконец напрямик.
Она потерла лоб.
Зрцадло? А ты-то его откуда знаешь?
Ну вот. После того, что случилось вчера у Эльзенвангера! Меня интересует этот человек. Просто так. Только как врача.
Богемская Лиза понемногу приходила в себя, в ее глазах вдруг появилось выражение страха. Она схватила императорского лейб-медика за руку.
Ты знаешь, иногда я думаюон дьявол. Во имя всего святого, не думай о нем, Тадеуш... Но нет,она истерично расхохоталась,это все чепуха. Ведь нету никакого дьявола. Конечно, он всего лишь сумасшедший. Или... или актер. Или и то и другое.
Она снова попыталась засмеяться, но только губы ее искривились.
Императорский лейб-медик почти физически почувствовал ледяной ужас, охвативший женщину.
Само собой разумеется, он болен,спокойно заявил Пингвин,но ведь временами твой постоялец, наверное, приходит в себятогда я охотно поговорил бы с ним.
Он не приходит в себя,пробормотала Богемская Лиза.
Но ведь ты вчера сказала, что он ходит по кабакам и дурачит людей?
Да. Так оно и есть.
Но для этого он должен хоть что-то соображать.
Вовсе нет.
Так. Гм...Императорский лейб-медик задумался. Однако вчера он был загримирован! Может быть, он и гримируется бессознательно? А если нет, кто тогда его гримирует?
Я.
Ты? Но для чего?
Чтобы его принимали за актера. Чтобы он немного заработал. И чтобы не арестовали.
Долго и недоверчиво рассматривал Пингвин старуху.
«Не может быть, чтобы он был ее сутенером,думал он. Все его сочувствие куда-то улетучилось.Видимо, она живет на его выручку. Да, да, конечно, как же иначе».
Богемская Лиза тоже сразу перемениласьизвлекла из кармана кусок хлеба и принялась угрюмо жевать.
Господин императорский лейб-медик смущенно переступил с ноги на ногу. Про себя он начинал уже основательно злиться, что вообще пришел сюда.
Если хочешь уйти, то я тебя не задерживаю,проворчала старуха после мучительной паузы обоюдного молчания.
Флугбайль поспешно схватился за шляпу и, словно сбросив какую-то тяжесть, торопливо забормотал:
Да, разумеется, Лизель, ты права, уже поздно. Гм. Да. Ну, я при случае еще загляну... Лизель...
Он машинально ощупал свое портмоне.
Я уже сказала, что в деньгах не нуждаюсь,прошипела старуха.
Лейб-медик, как ужаленный, отдернул руку и направился к выходу.
Тогда храни тебя Господь, Лизель.
Servus, Тад... Servus, Пингвин.
В следующее мгновение господин императорский лейб-медик был уже на улице, под ослепительно ярким солнцем; надменно поджав губы, он спешил к своим дрожкам, чтобы как можно скорее покинуть Новый свет и вернуться домой к обеду.
Глава 3«Башня голода»
В тихом, окаймленном стеной дворе Далиборкисерой «Башни голода» на Градчанахстарые липы уже бросали косые послеполуденные тени на маленький домик смотрителя; тут жил ветеран Вондрейк со своей разбитой подагрой женой и приемным сыном Отакаром, девятнадцатилетним консерваторцем.
Сидевший на скамейке старик подсчитывал на растрескавшейся доске кучку медных и никелевых монетчаевые от дневных посетителей башни. Каждые десять монет он своей деревянной ногой отмечал на песке черточкой.
Два гульдена восемьдесят шесть крейцеров,проворчал
он недовольно, обращаясь к приемному сыну; тот, опершись о дерево, старательно зачищал зеркальные потертости на коленях черных брюк. Ветеран отрапортовал сумму дневной выручки в открытое окно своей прикованной к постели жене и, бессильно склонив голову в щучье-серой фельдфебельской фуражке, замер, уставившись полуслепыми глазами в землю, как марионетка, у которой внезапно лопнула нить жизни. Весь двор был усеян похожими на стрекоз цветами липы.
Огакар взял со скамейки скрипичный футляр и, надев бархатную шапочку, зашагал к воротам, выкрашенным в черно-желтую казарменную полоску.
Погруженный в невеселые мысли, старик даже не ответил на его прощальные слова.
Консерваторец направился было вниз, к Туншенскому переулку, где графиня Заградка занимала длинный сумрачный дворец, однако через несколько шагов, словно что-то внезапно припомнив, остановился, взглянул на свои видавшие виды карманные часы и, резко повернувшись, заспешил напрямик, тропинками Оленьего рва, вверх к Новому светуи вскоре без стука вошел в комнату Богемской Лизы...
Старуха, глубоко увязнув в своих девичьих воспоминаниях, долго не могла понять, чего от нее хотят.
Будущее? Какое будущее?с отсутствующим видом бормотала она.Нет никакого будущего!
Смерила консерваторца недоуменным взглядом; его расшитый черный студенческий сюртук, очевидно, окончательно ее запутал: «А почему без золотых позументов? Он ведь обер-гофмаршал?..»
Однако в следующую минуту она уже пришла в себя:
Ага, пан Вондрейк mladšíюный господин Вондрейк желает знать будущее! Вот оно что...
Не тратя времени, старуха подошла к комоду, вынула из-под него покрытую красноватой глиной доску, положила ее на стол и, протянув консерваторцу деревянный грифель, сказала:
Ну что ж, колите, пан Вондрейк! Справа налево. И не считая! Думайте лишь о том, что вы хотите узнать! Шестнадцать рядов, один под другим.
Студент схватил грифель словно нож, немного помедлил, потом, сдвинув брови и мертвенно побледнев, стал дрожащей рукой торопливо и беспорядочно вонзать острие в мягкую податливую массу.
Ну будет, будет вам!..
Быстро подсчитав количество уколов, Богемская Лиза принялась колдовать с числамиюноша не спускал с нее настороженного взгляда; получившиеся в результате какие-то странные геометрические фигуры старуха вписала в многократно поделенный прямоугольникпри этом она машинально нашептывала:
Это матери, это дочери, племянники, свидетели, красные, белые, судья, хвост дракона и голова дракона. Точь-в-точь. Как и все в богемской пунктировке... Сарацины гадать умели и, прежде чем погибнуть в битве у Белой горы, оставили нам в наследство это древнее искусство. Задолго до королевы Либуши... Да, да, Белая гора... Она напоена человеческой кровью... Богемияочаг всех войн... Ныне и присно... Ян Жижка! Наш вождьслепец Жижка!
Что там с Жижкой?возбужденно спросил студент.Там что-нибудь есть о Жижке?
Она не обратила внимания на его вопрос.
Если б Мольдау не текла так быстро, то и по сей день была бы красна от крови.Какое-то яростное веселье охватило старуху.А знаешь, парень, почему так много кровяных пиявок в Мольдау? От истоков до Эльбы, где бы ты ни поднял на берегу камень, под ниммаленькие кровяные пиявки. Это оттого, что раньше вся река была сплошной кровью. И они ждут и ждут, знают, что однажды получат новый корм... Это еще что такое?Она уронила мел, переводя удивленный взгляд с молодого человека на свои каракули.Ты что, хочешь стать королем мира?
Испытующе впилась в его темные мерцающие глаза. Юноша ничего не ответил, однако старуха заметила, как он, покачнувшись, судорожно схватился за стол.
Может быть, из-за этой, вот здесь?Она ткнула в одну из геометрических фигур.А я-то считала, что у тебя амуры с Боженой барона Эльзенвангера.
Отакар Вондрейк энергично мотнул головой...
Вот как? Значит, с нею уже покончено? Ну, настоящая богемская девка никогда не будет держать зла. Даже если принесет в подоле. Но с этой, здесь,она снова указала на причудливую геометрическую фигуру,держи ухо востро. Эта сосет кровь. Она тоже чешка, но древней опасной породы.
Это неправда,хрипло прошептал студент.
Вот как? Ты считаешь? А я говорю, она ведет свой род от Борживоев. И ты,старуха задумчиво посмотрела в узкое смуглое лицо юноши,и ты, ты тоже из породы Борживоев.
Так двое тянутся друг к другу, как железо и магнит. Да что там долго копаться в знаках...И прежде, чем студент успел помешать, она стерла их рукавом с доски.Только смотри, как бы тебе не стать железом, ибо, если магнитом будет она, ты погиб. В роду Борживоев братоубийства, кровосмешение и супружеские преступления дело обычное. Вспомни святого Вацлава. Консерваторец попытался усмехнуться:
Святой Вацлав не имеет ко мне никакого отношения, точно так же, как и я к роду Борживоев. Ведь меня зовут всего лишь Вондрейк, фрау... фрау Лизинка.
Не смей меня называть фрау!Старуха стукнула кулаком по столу.Я не фрау! Яшлюха. Яфрейлейн!
Мне бы хотелось только знать... Лизинка... что вы только что имели в виду, когда упомянули насчет «стать королем» и Яна Жижки?робко спросил студент.
Скрипнувшая дверь заставила его замолчать.
Отакар обернулся и увидел в проеме медленно открывающейся двери какого-то человека в больших черных очках, чрезмерно длинном сюртуке, с искусственным горбом, неумело набитым меж лопаток, с широко раздутыми от ватных пробок ноздрями, лисье-рыжим париком на голове и такого же цвета бакенбардами, наклеенными так нелепо, что и за сто шагов можно было с уверенностью сказать: ряженый.