Я сунул пику в карман и, мрачный, как человек, только что избежавший смертельной опасности, бросил презрительный взгляд на Бальби, этого труса, который был всему виной, и направился к карете; мы сели в нее и без всяких приключений доехали до Тревизо. Мой спутник, чувствовавший, что виноват, даже не посмел нарушить молчание. Я размышлял о том, как бы мне избавиться от его компании, сулившей одни неприятности.
Я заказал у почтмейстера в Тревизо карету и пару лошадей, чтобы ехать в Конельяно ровно в семнадцать часов; сейчас было пятнадцать с половиной. Я чувствовал, что умираю от истощения, и не отказался бы перехватить на ходу супа; но и четверть часа могли стать для меня роковыми: я все время представлял, как на меня набрасывается отряд стражников и вяжет по рукам и ногам. Мне казалось, что, если меня схватят, я лишусь не только свободы, но и чести. Я направился к воротам Святого Фомы и вышел из города, словно собираясь на прогулку; пройдя милю по проезжей дороге, я свернул с нее, чтобы больше уже на нее не возвращаться; я намеревался выйти за пределы страны, пробираясь среди полей на Фельтре, хотя существовал и более короткий путь через Бассано, однако те, кто скрывается от преследования, непременно должны искать самый дальний маршрут, поскольку за беглецами всегда гонятся по дорогам, ведущим в близлежащие города, где их и хватают.
Прошагав три часа, я растянулся на голой земле, не имея сил идти дальше: я либо должен был раздобыть какое-то пропитание, либо умереть на месте. Я велел монаху расстелить на земле мой плащ, а самому идти в видневшийся неподалеку дом мызника, раздобыть немного хлеба, мяса, супу, воды и вина; я ему дал один филипп, чтобы оставить его в качестве залога за тарелки и приборы. Заявив, что не ожидал от меня такой робости, он отправился выполнять поручение. Мой злополучный компаньон физически был крепче меня; он, правда, не спал, но накануне поел, а недавно выпил шоколада, душу его не терзали опасения, при всем при этом он выглядел худым, я же казался в десять раз сильнее и выносливее его. Но это впечатление было обманчивым.
Хотя дом этот не был трактиром, добрая хозяйка послала нам с крестьянкой хороший обед. Монах сказал, что она внимательно разглядывала монету, опасаясь, что она фальшивая, но он заверил ее, что его друг расплатится венецианскими деньгами. Бедный мой спутник слегка смахивал на плута, поэтому хозяйка была права, проявив подозрительность. Расположившись на траве, мы съели прекрасный обед, который обошелся мне всего в тридцать сольдо. В те годы мне по зубам было самое жесткое мясо. Когда я почувствовал, что меня обуревает сон, я вновь пустился в путь, точно представляя себе, в каком двигаться направлении. Через четыре часа я остановился у какой-то деревни, и славная селянка сказала мне, что я нахожусь в двадцати милях от Тревизо. Я безумно устал, ноги мои распухли в щиколотках; до сумерек оставался только час. Я лег в тени деревьев и велел спутнику своему сесть рядом. Самым дружеским тоном я сообщил ему, что мы должны направиться в Борго ди Вальсугана, первый город, находящийся за пределами Республики и принадлежащий епископству Трента; там мы будем в такой же безопасности, как в Лондоне, и сможем отдохнуть столько, сколько понадобится, чтобы полностью восстановить силы; но чтобы добраться до этого города, нужно соблюсти необходимые меры предосторожности, первая из которых заключается в том, чтобы разделиться и войти туда с разных сторон, ончерез лес Монтелло, япо горам и через Фельтре, емуболее легким путем и имея при себе все мои деньги, мне жеболее трудной дорогой и без единого сольдо в кармане. Я сказал, что дарю ему свой плащ, который он сможет без труда поменять на кафтан и шляпу, тогда в этой одежде да с его физиономией в придачу все будут принимать его за простого крестьянина. Я попросил его немедленно расстаться со мной и поджидать меня в течение суток в Борго ди Вальсугана, куда он сможет попасть уже послезавтра. Я назвал ему и место встречипервый постоялый двор при входе в город по левую руку. Я сказал, что нуждаюсь в отдыхе и смогу предаться ему лишь при полном душевном покое, и как только я останусь один, пусть даже без денег, несомненно, Господь укажет мне, как поступить, не подвергая себя величайшей из опасностей, то бишь аресту. Можно не сомневаться, что в настоящее время все стражники Республики уже предупреждены о нашем побеге и через нарочных получили приказ искать нас во всех трактирах, а главная приметато, что нас двое; им также известно, во что мы одеты, а то, что онбез шляпы и в плаще, подбитом шелком, должно сразу же броситься в глаза. Я живо обрисовал ему всю плачевность моего состояния и крайнюю необходимость десятичасового безмятежного сна, поскольку я был обессилен, от усталости я в буквальном смысле не чувствовал ни рук, ни ног. Я показал ему свои колени, ноги и ступни, покрытые волдырями и стертые до крови, ибо башмаки из тончайшей кожи, пригодные разве что для гладких венецианских мостовых, были вдрызг разодраны. Скажу безо всякого преувеличения, я бы умер от изнеможения, не найди я на эту ночь хорошую кровать, а все постоялые дворы приходилось обходить стороной. В ту минуту, когда я это говорил, одному-единственному человеку было бы под силу схватить меня и отвести в тюрьму, ибо я не сумел бы оказать никакого сопротивления. Описав монаху все это, я убеждал его, что если мы вдвоем отправимся на поиски пристанища, то рискуем быть схваченными на месте из-за одного только подозрения, что, возможно, мы и есть те самые двое, которых разыскивают. Мой милый спутник позволил мне закончить монолог, не проронив ни слова, и выслушал меня с огромным вниманием.
Вместо ответа он сказал очень лаконично, что был готов к тому, что я ему скажу, и принял свое решение еще тогда, когда сидел в тюрьме; ведь мы договорились, что он меня не покинет, пусть даже это будет стоить ему свободы и жизни. Меня крайне удивил этот неожиданный и столь решительный ответ. Я прекрасно изучил этого человека, он же, как я увидел, плохо меня знал. Я ни секунды не медлил с осуществлением плана, который сложился тут же на месте, а безотлагательность его исполнения была единственным средством защиты от подобного неприятного сюрприза; все это выглядело забавно, но я понимал, что трагическая развязка тоже возможна.
Я поднялся, правда, с некоторым трудом, связал вместе мои подвязки, измерил ими монаха, потом отмерил это расстояние на земле и с помощью пики начал с поспешностью копать яму, полностью игнорируя все его вопросы. Проведя в трудах четверть часа, я сказал, грустно глядя на него, что, будучи христианином, считаю своим долгом предупредить, что он должен отдаться на волю Божью. «Я вас закопаю здесь живьем, сказал я ему, а если вы окажетесь сильнее, то вы закопаете меня. Ваше тупое упрямство толкает меня на этот шаг, правда, вы еще можете спастись, поскольку в погоню за вами я не кинусь». Видя, что он мне не отвечает, я продолжил свой труд; мне становилось не по себе, что меня толкают на крайние меры и вынуждают сражаться с этим монстром, от которого я, вне всякого сомнения, желал отделаться.
Наконец, то ли поразмыслив хорошенько, то ли испугавшись, он кинулся ко мне; не понимая его намерений, я направил на него острие моего инструмента, но бояться было нечего. Он сказал, что исполнит все, что я хочу. Тогда я его обнял, повторил, что ему надлежало запомнить, подтвердил обещание встретиться с ним и отдал ему все оставшееся от двух цехинов графа. Я остался без единого сольдо, а мне еще предстояло преодолеть две реки. Однако, несмотря на это, я похвалил себя за то, что мне удалось отделаться от общества этого человека, наделенного столь дурным нравом; теперь я не сомневался, что выпутаюсь из этой истории.
На холме, в пятидесяти шагах от себя я заметил пастуха, который гнал стадо, состоящее из десятка или дюжины овец, и я обратился к нему за необходимыми для меня сведениями. Я спросил, как называется это место, а он ответил, что я нахожусь в Валь де Пьядене; меня удивило, что я проделал такой большой путь. Я спросил у него имена владельцев пяти или шести домов, которые виднелись с холма, и понял, что все они мне знакомы и в это время находятся в деревне, куда венецианцы съезжаются праздновать день святого Мартина; а посему я должен тщательно избегать любых встреч. Я увидел дворец семейства Гр***, где пребывал сейчас один только старец, а точнее, государственный инквизитор; мне не следовало попадаться ему на глаза. Я спросил, кому принадлежит красный дом, стоящий несколько поодаль, и каково же было мое изумление, когда я узнал, что он принадлежит полевому командиру, начальнику городской стражи. Я распрощался с крестьянином и, погруженный в свои мысли, спустился с холма. Невероятно, но в конце концов я набрел на этот страшный дом, хотя разумнее и естественнее было бы обойти его стороной; но я стоял прямо перед ним, пусть даже вопреки собственной воле. Если действительно у каждого из нас есть свой невидимый покровитель, который нас толкает навстречу счастью, как иногда это случалось с Сократом, разве не следует думать, не опасаясь вызвать насмешку у читателя, что к этому дому меня направил мой добрый гений? Я должен в это поверить, ибо разум и естество отгоняли меня от этого места, а какая-то третья движущая сила в природе мне неизвестна. Должен признаться, что за всю свою жизнь я не совершал большей оплошности.
Я без колебания и даже довольно непринужденно вхожу в этот дом; во дворе ребенок играет с волчком, я спрашиваю, где его отец; он не отвечает, зовет мать, через минуту появляется приятная молодая женщина на сносях и вежливо интересуется, что мне надобно от ее мужа, которого нет дома. Мое появление явно произвело на нее хорошее впечатление. Я сказал ей, что недоволен тем, что моего «приятеля» нет дома, но что очарован знакомством с его прекрасной половиной. «Приятеля? спросила она. Значит, вы и есть его превосходительство Веттури, который любезно обещал моему супругу быть крестным отцом моего будущего младенца? Я счастлива познакомиться с вами. А мой муж будет в отчаянии, что вы пришли в его отсутствие». Я ответил, что, надеюсь, он не замедлит вернуться, ведь я хотел попросить у него ночлег и ужин, поскольку не желаю, чтобы кто-либо увидел меня в таком состоянии. Она с живостью ответила, что я могу рассчитывать на мягкую постель и приличный ужин, однако муж вряд ли скоро вернется, поскольку всего час назад во главе отряда из десяти всадников он отправился на поиски двух заключенных, сбежавших из Пьомби, один из которых патриций, а другой, по имени К***, не принадлежит к знатному роду; она сказала, что если их поймают, то отвезут в Венецию, а если нет, то потратят два-три дня на их поиски. Весьма довольный тем, что ее доводы основательны и потому я могу остаться, я сделал вид, будто рассержен и отказываюсь остановиться у нее, опасаясь, что причиню неудобства; якобы только вежливость не позволяет устоять перед ее приглашением, и я уступил. Чтобы рассказ мой звучал более убедительно, я сообщил ей, что, возможно, за мной приедет слуга с каретой, но если я буду еще спать, то прошу меня не будить. Я добавил, что меня очень радует, что ни один из друзей даже не подозревает, где я. Я заметил, что она разглядывает мои колени, и, не дожидаясь ее расспросов, сказал, что разбился, упав с лошади. Тогда она позвала свою мать, тоже весьма красивую женщину, и, сказав ей на ухо, кто я такой, попросила ее подать мне ужин и перевязать раны. Я без возражений проследовал за ней в комнату, где стояла хорошая с виду кровать, и молодая женщина ушла, заявив, что не будет мне больше мешать.
Миловидная жена стражника плохо разбиралась в ремесле мужа, поскольку история, которую я ей рассказал, звучала совершенно неправдоподобно. На лошадив белых чулках! На охотув костюме из тафты и без теплого плаща! Одному Богу известно, как муж посмеется над ней по возвращении. Ее мать взяла на себя заботу обо мне с той обходительностью, какую можно ожидать только от персоны самого высокого происхождения. Она стала обращаться ко мне материнским тоном и, чтобы не уронить своего достоинства, перевязывая мне раны, называла меня сынком. Если бы на душе у меня было спокойно, я бы недвусмысленно выказал ей свою благодарность и проявил хорошие манеры; но место, где я находился, и опасная роль, которую мне приходилось играть, слишком серьезно беспокоили меня.
Осмотрев мои колени и ляжки, она сказала, что придется немного потерпеть, но до завтра все заживет. От меня только требовалось всю ночь держать на ранах смоченные в чем-то салфетки и спать, стараясь не шевелиться. Я вкусно поужинал, а потом допустил ее к лечению; пока она обрабатывала мои раны, я заснул и не помню, как она уходила. Все, что я мог вспомнить на следующий день, это то, что я ел и пил с отменным аппетитом и позволил раздеть себя как ребенка. Во мне не осталось ни храбрости, ни страха, я ничего не говорил и ни о чем не думал; я ел, чтобы удовлетворить свою потребность в пище, и спал, уступив естественной потребности во сне, сопротивляться которой у меня не было сил; я пренебрег всем, чего требовал здравый смысл. Я так и не узнал, какой водой она меня мыла и было ли мне при этом больно. Я закончил трапезу в час ночи, а утром, проснувшись и услышав, как прозвонило двенадцать, решил, что это продолжение сна, поскольку мне казалось, будто я задремал мгновение назад. Мне потребовалось более пяти минут, чтобы душа очнулась ото сна и я смог удостовериться, что все это происходит наяву, чтобы от полудремы перейти к полному пробуждению. Но как только я пришел в себя, я тотчас же снял салфетки и с удивлением обнаружил, что раны мои затянулись. Я оделся менее чем за три минуты; сам убрал волосы в кошель, надел рубашку и белые чулки и вышел из комнаты, дверь в которую была не заперта. Я спустился по лестнице, прошел через двор и, не обратив ни малейшего внимания на двух стоящих там мужчин, которые могли быть только стражниками, покинул этот дом. Я ушел прочь от места, где нашел любезное обращение, хороший стол, обрел здоровье и полностью восстановил силы, при этом я трясся от ужаса, поскольку понял, что по неосторожности подверг себя величайшему риску. Я удивился, как я осмелился войти в это дом, а еще большекак я из него вышел; мне казалось невероятным, что за мной не пошлют погоню и что меня не арестуют, где бы я ни оказался. Я шел без передышки пять часов кряду через лес и по горам, встретив по дороге лишь несколько крестьян. Я с огорчением вспомнил, что забыл на кровати свою рубашку, чулки и носовой платок, поскольку теперь у меня оставалась только одна рубашка, но горе было невелико: единственное, о чем я думал, как побыстрее оказаться за пределами Фельтре.
Еще не было и полудня, когда, продолжая свой путь, я услышал звон колокола; посмотрев вниз с вершины небольшого холма, где я находился, я увидел церквушку, откуда раздавался этот звук, и заходивших в нее прихожан; я решил, что они идут к обедне, и мне тоже захотелось присутствовать на ней. Когда человек в отчаянии, все, что приходит ему на ум, он воспринимает как указание свыше. Это был день Поминовения всех усопших; я спустился вниз, вошел в церковь и с удивлением увидел там синьора Марка Гр***, племянника государственного инквизитора, и его супругу, синьору М. Пис***; я заметил, что они тоже удивлены. Я отвесил им поклон и пробыл до конца мессы. Когда я выходил из церкви, он последовал за мной, а жена оставалась внутри. Он сказал, подойдя ко мне: «Что вы здесь делаете? Где ваш спутник?» Я ответил, что спасаюсь бегством по этой дороге, а он, следуя моему совету, движется по другой, имея при себе шестнадцать ливров, которые я ему дал, оставшись без единого сольдо. Я явственно просил о помощи, она мне требовалась, чтобы попасть за пределы государства; он ответил, что ничем не может помочь, но что я могу рассчитывать на многочисленных отшельников, которые встретятся мне на пути: они не дадут мне умереть от голода. Он сказал, что его дядюшке стало известно о нашем побеге накануне в полдень, и его это не разгневало. Он спросил затем, как мне удалось проделать отверстие в свинце, а я ответил, что отшельники, наверное, собираются теперь обедать и, не имея денег, я не могу себе позволить терять ни минуты; отвесив ему поклон, я удалился. Я был доволен тем, что он отказал мне в помощи: мне было крайне приятно, что я оказался великодушнее этого скопидома, который даже в такой ситуации не смог побороть свою жадность. Будучи в Париже, я получил письмо, где говорилось, что когда супруга его об этом узнала, то всячески его отругала. Нет сомнения в том, что женщины гораздо более чувствительны, чем мужчины.
Я продолжал идти вперед до заката солнца; утомленный и голодный, я остановился у стоящего особняком дома, который мне приглянулся с виду. Я попросил разрешения поговорить с хозяином, но привратница сказала, что он отправился на противоположный берег реки на свадьбу и вернется лишь утром; однако она может предложить мне ужин, как распорядился хозяин. Я согласился, сказав ей, что мне необходимо поспать. Она провела меня в красивую комнату; увидев на столе чернила и бумагу, я тут же написал благодарственное письмо незнакомому мне хозяину дома. Из обращений в многочисленных лежащих тут же письмах я узнал, что нахожусь у синьора Ромбенки, консула не помню какой державы. Я запечатал свое письмо и оставил его этой славной женщине, накормившей меня отменным ужином и обращавшейся со мной со всем почтением. Замечательно проспав одиннадцать часов, я пустился в путь, переправился через реку, пообещав заплатить по возвращении, и шел в течение пяти часов. Отец настоятель монастыря капуцинов покормил меня обедом и, похоже, дал бы мне немного денег, если бы он не боялся оскорбить меня этим. Я двинулся дальше и за два часа до исхода дня полюбопытствовал у встречного крестьянина, кому принадлежит дом, стоявший неподалеку; с радостью услышал я имя одного из моих друзей, человека довольно богатого и, на мой взгляд, порядочного. Я направился к этому дому, вошел, спросил, где хозяин; мне ответили, что он пишет и что он один, и указали комнату на первом этаже. Я открыл дверь, увидел его, кинулся обнять, но он поднялся, оттолкнул меня и отпрянул назад. Он произнес оскорбительные и неприятные для меня слова, в отместку я попросил у него вексель в шестьдесят цехинов на имя господина Бр***; он отказал под предлогом, что ему грозит неминуемая гибель, если трибунал узнает, что он оказал мне эту помощь. Он велел мне тотчас же уйти и заявил, что не осмелится даже предложить мне стакана воды, поскольку для этого нужно будет минуту подождать. Это был человек шестидесяти лет, биржевой маклер, который был мне многим обязан. Его жестокий отказ пробудил во мне совсем иные чувства, чем отказ господина Гр***. То ли в гневе, то ли от возмущения, то ли прислушиваясь к заговорившему во мне голосу разума или инстинкта, но я схватил его за воротник, вытащил свою пику и пообещал убить его, если он закричит. Весь дрожа, он достал из кармана ключ и передал его мне, указав на ящик, где хранились деньги. Я велел ему самому отпереть ящик, что он и проделал, предложив взять, сколько мне надо, из груды лежащих в нем цехинов. Тогда я сказал, чтобы он своими руками дал мне шесть цехинов; он ответил, что ему кажется, будто я просил шестьдесят. «Это верно, ответил я, но теперь, когда ты вынудил меня применить силу, я хочу только шесть, а расписки ты не получишь, зато обещаю, что тебе их вернут в Венеции, где я тебя опозорю, разослав послания, которые представят тебя самым подлым из людей». Он упал на колени, заклиная забрать все, если мне это может понадобиться, но вместо ответа я пнул его ногой в грудь и пригрозил поджечь дом, если он причинит мне неприятности, когда я уйду.