Мастер Мухсин с достоинством степенно подтвердил слова Пакизе.
Ну, что вы на это скажете? выслушав, спросил комиссар.
Джемшир не знал, что говорить. Он опустил голову и поглядывал на Решида.
Решид взорвался.
Что стоишь, что смотришь на меня? Почему ты не скажешь, что твоя дочь связана словом с другим, а вовсе не с этим черномазым?
Комиссару не понравилось слово «черномазый». Он прикрикнул на цирюльника и потребовал объяснить, что это значит.
Араб, значит.
Что значит араб? Разве арабы, если они здесь живут, не часть нашей нации? Разве они не платят налоги так же исправно, как и мы с тобой? Не служат в армии?
Но как бы там ни было, объявил комиссар, закон гласит, что девушки, не достигшие восемнадцати лет, не имеют права выходить замуж без согласия родителей. Прокурор, к которому всех их пригласили после комиссара, пришел к такому же выводу, но посоветовал: «Чему быть, того не миновать, господин Джемшир. Не упрямьтесь, пусть их живут себе счастливо!»
Джемшир и согласился бы, но Решид взвился и стал доказывать, что это невозможно, совершенно невозможно! Он кричал, брызгал слюной, а когда прокурор спросил, почему же все-таки «невозможно», стоял на том, что девушка «обещала другому».
По законам шариата, доказывал он, она обязана смириться. Как велит закон, так и действуйте! Отец требует дочьзакон на стороне отца.
Джемшир глухо выдавил:
Так, господин. По законам шариата! Отец требует дочь!
Кемаль и мастер Мухсин молча слушали.
Прокурор развел перед Кемалем руками: он ничего не мог поделать против закона. Кемаль был взят под надзор, а полицейским был отдан приказ вернуть девушку в родительский дом.
Гюллю нажала на звонок. Серебристый звук поплыл в прозрачном утреннем воздухе. Там, на огородах, люди выпрямились, с любопытством уставились в ее сторону. У дома старой Марьям стояла городская девушка. Утром ее видели выходившей из такси, но тетушка Марьям захлопнула дверь перед носом сбежавшихся любопытных. Значит, это она утром приехала? Лицо издали не разглядишь, но ростом и фигурой заметная девушка. Заколдованная эта Марьям, что ли? Ни одного сына дома не удержала, все полюбили городских девушек, и только поминай, старая, как их звали, твоих сыновей. Кемаля-го, клялась, ни за что не отдаст городской. Кемаль походит на отца, и она любит его больше других, говорит, жить без него не может. А вот, поди ж ты, и он завтра укатит с городской девушкой, только его и видели И снова будет плакать и убиваться старая Марьям, и голосить, что не для чужих девушек родила и вырастила она сыновей, не для них, вертихвосток, мучалась она и носила своего сынка под сердцем
Городская девушка в ярком цветастом платье ушла в дом, а люди, опершись на мотыги, стояли, смотрели на хибару старой Марьям и неторопливо обсуждали отношения между Кемалем и Фаттум, дочерью огородника Дакура. Все видели, как старая Марьям, расстроенная, пошла к Дакурам. Но никто не заметил, чтобы она вышла оттуда. Разве трудно догадаться, что у тетушки Марьям глаза не глядят на невестку из города? А Дакурова дочка теперь слезы льет. Есть о чемс этим все согласились.
Все взоры с любопытством обратились на двор старого Дакура, когда кто-то крикнул, что видит Марьям. Действительно, из двери вышла Марьям, с ней и Дакур с дочкой. Все трое вроде улыбались.
Эй!.. Марьям! окликнули ее с огородов. Эй, матушка Марьям!
Она остановилась, заслонив от солнца лицо ладонью, всмотрелась и медленно направилась к ним.
Ее окружили. Всем хотелось знать, почему они втроем улыбались, когда вышли из дома Дакура. Начались расспросы. Старая Марьям открылась. Она не хочет городскую девушку себе в невестки, не приглянулась она ей. Не для такой бесстыжей растила Марьям своего Кемаля. Хоть бы пришли полицейские и увезли ее
Сколько ей лет? спросил кто-то по-арабски.
Когда Марьям ответила, старики понимающе покачали головами. Если нет восемнадцати, полиция вернет ее родителям и беспокоиться нечего.
А если она не захочет? спросила Марьям, хотя Дакур уже объяснял ей, что такое полиция.
А ее и спрашивать не станут! подтвердили соседи.
Слезы радости покатились из уголков глаз по морщинистым щекам Марьям. Не захочет добровольнопотащат силой, вот и люди подтверждают. Силой, и пусть аллах сделает острыми их мечи. Даст бог, забудет сюда дорогу! Марьям хотела в невестки Фаттум, честную, ласковую, хозяйственную Фаттум. И огород у них есть, у Дакуров. Они объединятся, сровняют межу
Сначала зажужжал мотор, и почти тотчас взвыла сирена полицейского автомобиля. Все головы повернулись к дороге. Сирена выла все громче и громче. И вдруг из-за деревьев вынырнул голубой лимузин.
Марьям вместе со всеми кинулась навстречу.
Автомобиль затормозил у самых ворот. Из него вышел толстый комиссар, полицейские и еще какие-то люди. Через минуту их закрыла толпа людей, сбежавшихся с соседних огородов. Окруженные плотным кольцом, представители власти подошли к дверям старой Марьям. Дети, подростки, старики, толкая друг друга, становились на цыпочки, чтобы лучше видеть.
Комиссар с бумагами в руках и полицейские столпились в дверях и потребовали девушку, приехавшую из города.
Девчонка оказалась не из молчаливых
Не поеду! кричала она. Изрубите меня на куски, не поеду!
Женщина средних лет, косившая на один глаз, всплеснула руками и пробормотала: «Ах, проклятая, прости меня, аллах. Рехнулась она, что ли?»
Дитя мое, закон есть закон, добродушно уговаривал комиссар. Ты вернешься к матери, отцу
Девушка и слышать ничего не хотела:
Не поеду, господин комиссар, не старайтесь понапрасну. Я законов не знаю! Не надо мне ни матери, ни отца, ни брата. Кемаль для менявсе. Он меня не увозил, я сама к нему прибежала. Не трогайте меня, не вмешивайтесь!
Закон, дочь моя, закон! настаивал комиссар. По закону ты принадлежишь отцу.
Нет, и еще раз нет! Не надо мне никакого отца, накажи его, аллах!
Говорят, ты обещала выйти за другого?
Я? Ей-богу, нет, господин комиссар. Врут они! Они продадут меня богачу, а потом на эти деньги будут пьянствовать!
Наступила гробовая тишина.
Бесстыжая, нарушил молчание Решид.
Ты бесстыжий, ты подлый, бесчестный! Попрошайка! Ты чего вмешиваешься? Кто ты мне? Отец, брат? Кто ты мне?
Решид стушевался, но только на какую-то секунду. Он тут же переменил тактику. Схватил Гюллю за руку и прижал ее руку к своей груди.
Гюллю, дитя мое, пойдем, Гюллю
Но Гюллю изо всех сил толкнула цирюльника, и тот рухнул на землю. Вскочив на ноги, он набросился на Джемшира и Хамзу.
Что вы стоите? Чего вы ждете? кричал он. Хватайте ее!
Те кинулись к Гюллю, безуспешно пытавшейся скрыться за спинами полицейских, и стали вязать ей руки.
Она кричала, молила о помощи, била ногами.
Ее втащили в такси. Хамза зажал ей рот ладонью. Она вырывалась, но ее скрутили покрепче. Хамза навалился на нее и придавил к сиденью.
Комиссар сел впереди рядом с шофером, полицейские втиснулись на заднее сиденье, и машина рванула с места.
Автомобиль уже скрылся за поворотом, а старая Марьям все стояла и смотрела на дорогу. Ну вот, она избавилась от нежеланной невестки, а сын, что с сыном, где он? Может, в тюрьму посадили? Пойти узнать? Но куда она пойдет, у кого спросит и где эта тюрьма?
К ней подошла Фаттум.
А если Кемаля арестуют? спросила Марьям и показала на дорогу.
Фаттум не ответила. «Хотя бы и так, она носила бы ему деньги, еду, чистое белье»
Ты знаешь, где тюрьма?
Знаю, встрепенулась Фаттум.
Отведешь меня туда?
Отведу.
Идем!
Не покрыв головы, не заперев двери, не убрав велосипеда Кемаля и даже не взглянув на дом, старуха отправилась в путь. Фаттум пошла рядом. Соседи провожали их глазами до самого поворота.
Старый Дакур внес в дом велосипед, притворил дверь и зашагал вслед за ними.
XIV
Был декабрь. Уже несколько дней шли дожди, но зима не наступала.
В имении Музафер-бея звучала музыка, гремел смех.
Ясин-ага прохаживался у ворот. С двустволкой на плечеМузафер-бей привез ее для Ясина из Англииуправляющий напоминал солдата на карауле у казармы.
Он насторожился, уловив в темноте мягкие шаги, и ищейкой кинулся наперерез.
Кто?
Я, дядюшка. Голос у Залоглу был унылый.
Ты? Куда так поздно?
Скучно мне стало наверху
Ясин-ага не стал расспрашивать. Не в его обычае расспрашивать. Что бы ни происходило наверху, его это не касалось. За многие годы он привык ко всему этому. Часто в полночь, когда добрые люди видели, наверно, десятый сон, у ворот сигналил автомобиль хозяина, а за ним во двор въезжали еще несколько машин. Пьяные гости с визгом и криками выскакивали из автомобилей; женщины бросались на шею Ясину-ага, целовали его, оставляя следы помады на щеках.
Женщины из бара Ясин-ага знал их всех наперечет. Конечно, приезжали только красивые. Музафер-бей не терпел у себя в имении некрасивых женщин. Исключением были только батрачки.
Сегодня Ясин-ага был в добром расположении духа.
Ну, что нового? спросил он.
Залоглу хотел ответить, что сам пришел к нему за новостями, но только вздохнул. Дядя давно уже дал согласие на его женитьбу и даже сговорился о цене. Оставалось только заплатить эту тысячу лир и сыграть свадьбу. И ещеусы Без усов Залоглу не мог появиться в городе.
Ты что вздыхаешь? участливо спросил Ясин-ага и, почувствовав настроение Залоглу, стал утешать парня.
Наберись терпения, сказал он. У того, кто уповает на аллаха, волк овцу не утащит. Твоему дядюшке Ясину семьдесят пять лет
Но Залоглу позвали. И Ясин умолк.
Иди, дядя зовет! крикнула Гюлизар, а когда он подбежал к крыльцу и спросил, зачем он понадобился дяде, Гюлизар расхохоталась.
Я пошутила, призналась она. Скучно мне одной. А ты где был?
Разговаривал с дядюшкой Ясином
Они прошли на кухню. Кухня была завалена свертками, банками, кульками: гости, нагрянувшие в полночь, привезли из города всякой снеди. Гюлизар села на низенькую скамейку, закинула ногу на ногу, закурила. Залоглу остался стоять. Он смотрел мимо Гюлизар, мимо голых коленей, которые она и не пыталась прикрыть.
Ты что, уснул? усмехнулась Гюлизар и стала усаживаться поудобней, освобождая ему место рядом. Стоит как пень!
А что же мне делать? пробормотал он и отсутствующим взглядом посмотрел на женщину.
Гюлизар выругалась.
Ну что ты так
Проваливай, с досадой сказала она и отвернулась. Раньше надо было учиться.
Залоглу молча толкнул дверь и вышел. Сверху доносилась музыка, истеричный визг и хохот женщин. Вдруг, все заглушая, прогремел голос Музафер-бея. Он звал Залоглу.
Залоглу пригладил волосы, вытер тыльной стороной ладони губы и побежал наверх.
Свет огромных ламп искрился в хрустальных бокалах. Пьяные музыканты с покрасневшими глазами водили смычками, дули в трубы. Женщины в красных, фиолетовых, зеленых, желтых платьях полулежали в старинных креслах в стиле Людовика XV и на венских диванах. У мужчин был скучающий вид. Музафер-бей уткнулся носом в тарелку с салатом и старался изложить свои идеи Зекяи-бею, выводившему Музафера из себя своей насмешливой улыбкой.
Зекяи-бей взял бутылку вермута, налил себе половину бокала.
А дальше?
Музафер-бей послал племянника на кухню, показав на опустевший стол.
Что дальше?
Значит, Вольтер
Издеваешься, Зекяи, рассвирепел Музафер-бей.
Зекяи-бей поставил бокал и положил себе салата.
Ты неправильно понял Вольтера
Музафер-бей перевел взгляд на книжные шкафы, закрывавшие сплошь левую стену залы. Он был признанным обладателем самой богатой в округе библиотеки и поэтому слыл самым культурным человеком. Он употреблял в полемике вызубренные наизусть отрывки из Локка, Джордано Бруно, Гоббса или Кондильяка
Музафер-бей гордился своей библиотекой и охотно демонстрировал ее во всей красе гостям. Впрочем, люди сведущие не обольщались насчет начитанности Музафер-бея, не принимали всерьез его легко меняющихся взглядов и за глаза называли просто «жеребцом».
Книги, поблескивавшие в ярком свете ламп тиснеными корешками переплетов, были куплены и выставлены здесь не для чтения, а в целях саморекламы владельцавсе это знали, хотя предполагалось, что владелец богатой библиотеки не раз перелистывал и Боссюэ, и Малларме, и Дидро, и Фараби, и все эти сотни томовот философского словаря Вольтера до древнеиндийских правовых кодексов, от описания похода Юлия Цезаря в Галлию на латинском языке до сочинения Монтескье «О духе законов» на французском. Всех поражали огромные лингвистические атласы. Здесь можно было найти также пособия по садоводству и редкий экземпляр книги «Дитя Анатолии», написанной арабским каллиграфическим почерком, и все это должно было свидетельствовать о широте интересов хозяина прекрасной коллекции.
Я правильно понял Вольтера. Я не невежда. Ты не можешь утверждать, что я невежда. Да что за примером далеко ходить, друг мои! Скажи-ка, что такое знание по Локку?
Я не знаю.
Зекяи-бей мог взбесить кого угодно своим хладнокровием.
Музафер-бей с серьезностью ученика начальной школы, сдающего экзамен по хорошо знакомому предмету, начал:
Знаниеэто не что иное, как понимание связи и соответствия или разницы и несоответствия двух каких-либо мыслей. Из этого следует, что наши знания не идут далее наших мыслей, и даже среди большинства наших простейших идей
Музафер-бей внезапно захлебнулся, словно кран, в котором иссякла вода. Он забыл цитату.
даже среди большинства наших простейших идей
Но дальше Музафер-бей забыл. Он покраснел до ушей, ему стало трудно дышать.
Дальше? невозмутимо и с притворным интересом спросил Зекяи-бей.
Не дождавшись ответа, он оторвался от тарелки с салатом. Его глаза за очками в толстой черепаховой оправе смеялись.
Забыл? Твоя память сыграла с тобой дурную шутку. Ну ничего. А что ты знаешь о номинальном перипатетизме? Кто такой Буридан, Оккам, Фихте, Шеллинг или Кант? Я вижу здесь их сочинения. Расскажи-ка мне о критике разума Маха.
Музафер-бей сдался. Всегда так получалось при встречах с этим человеком. Зекяи-бей отличался острым умом. Он примкнул к революции в молодости, еще при жизни Ататюрка. Годы, проведенные в медресе, не помешали ему после революции раньше всех сбросить джуббэ и чалму и, по собственному выражению, стать цивилизованным человеком. Он в совершенстве овладел французским языком. В национальные праздники Зекяи-бей произносил самые зажигательные речи, обильно уснащая язык смелыми новообразованиями. Он был душой общества, признанным знатоком вин, женщин и табаков, знал множество анекдотов, которые рассказывал со вкусом и к месту. Зекяи-бея не видели пьяным. Он не бывал пьян, потому что умел пить. Не имея определенных занятий, он проводил время большей частью в городском клубе, там обедал и ужинал, непременно выпивал немного вина, охотно составлял партию в покер и безик. По-прежнему состоя в Революционной партии, внутренне симпатизировал оппозиции, охотничьим нюхом чувствуя, что на новую, Демократическую партию работает время.
Зекяи-бей положил вилку и нож, вытер губы салфеткой и выпрямился на стуле. Он искал слова, которые произвели бы впечатление. Он встал, прошелся по комнате, скользнул взглядом по книжным полкам. Потом вернулся к столу и положил руку на плечо Музафер-бея.
Дорогой мой! Ты, я, все мы с нашими шаткими знаниями, которыми забиты наши головы и полны наши рты, как татары без коня.
Зекяи-бей умолк, чтобы насладиться впечатлением, и через секунду продолжал, глядя в упор на Музафер-бея.
Я могу тебе рассказать о происхождении греческой философии, о Платоне, Аристотеле или о номинальном перипатетизме. Ты будешь с восторгом слушать меня и решишь, что я необычайно просвещен. Но
Он снова умолк. Медленно подошел к книгам, взял первую попавшую под рукуэто оказался каталог американских тракторови вернулся к столу.
Но! Я-то знаю, что я ничтожество! Хорошо, что миром, во всяком случае миром, в котором мы живем, правят не умники, а
А?
А богатство, капитал
Он повертел в руках каталог и показал его Музафер-бею.
Вот твое будущее, особенно твое будущее, связано с этим, Музафер!