Одним махом! Послать?
Решид выхватил у него бутылку.
Хвастун! «Послать!»передразнил он.
Ты чего это, дядюшка? засмеялся Хамза.
Хвастаешь, говорю, что пить выучился. А чем хвастать-то? Отец твой тоже когда-то меры не знал. А теперь? Взгляни-ка на него: развалился, разморился. А все оттого, что в свое время меры не знал.
Решид поднялся.
С вашего разрешения, мы пошли
Залоглу тоже вскочил, скрипнув начищенными до блеска сапогами.
Куда вы пойдете? Ложитесь здесь, предложил Хамза.
Залоглу с удовольствием остался бы, но Решид уже разбудил Мамо. Они попрощались.
Светало. Решид, Залоглу и Мамо молча шли по грязным улочкам квартала.
Может, зайдем ко мне в цирюльню, предложил Решид, когда они вышли на главную, мощенную брусчаткой улицу.
Чего там делать, в твоей цирюльне? неуверенно спросил Залоглу.
Посидим. Рядом есть кофейня. Выпили бы чайку, кофе, а заболит голова, так можно и молочка Не все ведь ракы хлестать.
Они направились к цирюльне Решида.
Залоглу был доволен. Он улучит момент, заговорит с цирюльником о Гюллю и выведает у него все что нужно. Он знал: цирюльник был душеприказчиком Джемшира и пользовался у того неограниченным доверием. Ну а что касается согласия дядиЗалоглу пренебрежительно махнул рукой, прежде всего надо узнать, как отнесется к этому сама Гюллю и даже не она, а ее отец и старший брат. Только бы они согласились
Маленькая кофейня по соседству с цирюльней Решида была битком набита извозчиками. Они пили чай, кофе, курили, пуская к потолку клубы дыма, неповоротливые в своих черных плащах и высоких резиновых сапогах.
Чего это ты, дядюшка Решид, в такую рань поднялся? крикнули из кофейни.
Решид снял замок и с шумом поднял жалюзи.
Так уж надо бросил он, входя в цирюльню. За ним последовали Залоглу и Мамо.
Кто-то сказал:
Какие могут быть дела у Залоглу с Решидом?
Но никто из них не мог этого понять. Что за дела могут быть у племянника крупного помещика Музафер-бея с каким-то цирюльником Решидом.
И что за народ у нас! Чего только не придумают, о всемилостивый аллах.
А что?
Да вот вчера. Заглянул я в кофейню «Джамлы». Собрались шоферы, играют в карты. Пришел этот тип. Разодет в пух и прах: сапоги, галифе, пояс и все такое прочее. Покрутился между столиками и ушел, должно быть, своих кого искал. Так чего только не несли о нем, когда он ушел. А в лицо ведь ни слова не посмели сказать, черт возьми!..
Это понятно, сын мой, вмешался в разговор кто-то постарше. Кому хочется лезть на рожон! Ну, как он услышит?!
Услышит. Что он, повесит что ли?
Расскажет своему дяде.
О его дяде ничего не скажешь. Мужчина что надо. Как только новенькая какая в баре появится, сначала к нему в имение везут.
Это все мелочи. Вот, говорят, в Европе он пораспутничал. А сколько денег промотал в карты!
Ну разве это хорошо? Набивать карманы гяуров нашими деньгами?
Хорошо ли, плохонабивает, и все тут! Тебе-то что?
Удивительно все-таки
Чему же тут удивляться? Ведь он не зарабатывает деньги своим горбом, как мы с тобой. А что легко достается, легко и тратится. А вы работайте, Мемед, Хасан, Али, Айше, Фатьма
Сухощавый извозчик, развозивший по пансионам женщин с клиентами, сказал:
Както заходит этот тип в бар
Кто? Залоглу?
Ну да! А то кто же? Садится он, это, за столик
И, должно, так же разодет?
Точно! Сапоги, штиблеты, на голове береты Сидит, пыжится, а гарсоны его не замечают. Он стучит вилкой по тарелке, гарсоны опять не обращают внимания. Тогда он разгорячился, кричит: «Эй, вы!» А теноль внимания. Ух, как он вспыхнул: «Нечестивцы, не видите, что ли, кто сидит!» Хватает со стола тарелки ибац, бац! об пол. Да только тарелки, эфенди, скок, скок по полу, да не бьются
Все правда, а вот тут приврал! весело зашевелилась кофейня.
Ишь, черномазый Не бьются, значит, и все тут?
Какое там! Не только не бьются, а каждая тарелка подпрыгнула: «хоп»и опять на стол!
Снова раздался взрыв смеха.
VI
Залоглу вышел из цирюльни Решида около девяти часов. Солнце было уже высоко, и его жаркие лучи приятно грели спину, успокаивали. Залоглу мечтал только об одномдобраться до постоялого двора, где он ночевал, когда бывал в городе, броситься в постель и спать.
Залоглу так и не решился посвятить Решида в свои планы. И не потому, что стеснялся или боялся. Просто он не знал, как отнесется к этому дядя. Музафер-бей не возражал против женитьбы племянника, но при этом безусловно имелась в виду «девушка из благородной семьи, честная и порядочная», а Гюллю была «фабричной девчонкой, которые растут среди мужчин и чего только не набираются».
Залоглу вошел в свою комнату и повалился на кровать. Он видел ее стройные ноги, мелькнувшие, когда Хамза сорвал с нее одеяло.
Залоглу сладко потянулся, но тут же помрачнел.
Дядя, дядя! Ну и выбирай себе благородную да порядочную, а в чужую жизнь не вмешивайся!
А что если и вправду попробовать повлиять на него через Ясина-ага? Если Ясин-ага захочет, он всегда убедит дядю. Ясин-ага пользуется у дяди безграничным доверием. И не только дядя, сам дед при жизни жаловал Ясина-ага.
В свои семьдесят пять лет Ясин-ага обладал богатырской силой, был напорист и не знал страха. Он мог, поймав змею, хладнокровно обвить ее вокруг руки, мог без страха выйти навстречу пуле. Во время волнений, когда четники схватили деда и, безжалостно избив, собирались бросить в реку, Ясин-ага один ринулся на них. Ему кричали: «Не подходи, Ясин, не вмешивайся! Конец пришел аге. Сейчас мы с ним рассчитаемся». Но выстрелом из ружья он рассеял толпу и, взвалив деда на плечо, принес в усадьбу.
С тех пор дед молился на Ясина. Шагу без него не ступал. Себе одежду шьетЯсину такую же. Ясин-ага стал правой рукой бея.
Умирая, дед наказал сыну: «Цени Ясина! Доверяй ему, люби его, слушай его, не прогадаешь!»
Так оно и получилось. Музафер-бей передал все дела по имению Ясину-ага, а сам с головой окунулся в удовольствия: Музафер-бей стал завсегдатаем увеселительных заведений Стамбула, Ниццы, Монте-Карло и Парижа. Ясин был опытным управляющим, он хорошо знал свое дело. Он следил за вспашкой и севом хлопка, за окучиванием, за сбором урожая и отправкой готовых тюков на хлопкоочистительную фабрику. Он считал выручку и переводил ее в банк на счет Музафер-бея. А Залоглу с тетрадью и чернильным карандашом в руках бегал как тень за Ясином-ага, скрупулезно вел расчеты с рабочими, а в остальное не смел вмешиваться: Ясин-ага тотчас хмурил свои густые брови.
Дядя частенько справлялся о нем у Ясина: «Ну, как там наш?»И тот неизменно отвечал, что все в порядке
Говорят, стал курить гашиш?
Что правда, то правда. Залоглу курил гашиш, пил водку, не отказывался от вина. Но управляющий любил Залоглу и не хотел выдавать его. Ведь Ясин-ага как родную дочь любил мать парня, умершую от чахотки, когда Залоглу было всего пять месяцев от роду. Ясин-ага так и не мог забыть ее, хотя прошло столько лет И, кроме того, Залоглу читал ему по вечерам книги. У Ясина-ага, не пившего ни водки, ни вина, не курившего ни гашиша, ни даже сигарет, была одна страсть: книгислушать, как ему читают их вслух.
Он бродил в воскресные дни по базарам, покупал в лавках книги, рассказывающие о религии и деяниях великих святых, например «Странствия пророка», «Сражение за Кровавую крепость» или «Происшествие в Кербела», и заставлял Залоглу читать ему вслух, а сам слушал, вернее, внимал.
Залоглу научился читать так, как этого требовал Ясин. События, которые, если верить книгам, происходили тысячу триста пятьдесят лет назад, всплывали в богатом воображении Ясина, он словно сам становился их очевидцем и порой подбадривал героев криками.
Ясин-ага терпеть не мог Муави и Езида. Узнав из книг о притеснениях, которым подверглись внуки пророка в Кербела, он плакал и с искренней горечью сожалел, что его, Ясина, не было тогда с ними рядом.
А когда в имение приводили женщин из бара, одетых в цветастые платья, и звуки уда, барабана, бубна и скрипки оглашали деревню, Ясин-ага с ружьем на плече до утра дежурил у ворот усадьбы.
Ясин-ага был главным врагом батраков, жаловавшихся на непропеченный хлеб, на червивую похлебку или низкую поденную плату. Стоило такому жалобщику попасть под руку Ясину-ага, и он безжалостно наказывал поденщика, что есть силы колотил того своей палкой, не задумываясь над тем, что бьет раба аллаха.
Для Ясина-ага существовали два вида рабов аллаха. Однирабы, любимые аллахом Это всеми уважаемые аристократы, хозяева собственности, имущества, товаров. Они созданы не для того, чтобы работать, а чтобы заставлять работать других. Все, что они делают, правильно, должно быть правильно.
Остальныерабы, не любимые аллахом. Они созданы для того, чтобы трудиться на рабов, любимых аллахом, выслушивать упреки и терпеть муки. Они ничтожества. Все плохое, грязное, порочноеот них. Напрасно их жалеть и тщетно спасать. Поистине даже помыслить об этом значит впасть в самый тяжкий грех. Коль скоро аллах их такими создал, такими они должны и остаться. Аллах знал, что делал. Ведь если бы он пожелал, чтобы было по-другому, разве не претворил бы?
Залоглу хорошо знал Ясина-ага. Он не сомневался, что при одном упоминании о Гюллю тот возразит, что не к лицу, мол, племяннику бея жениться на рабыне, не любимой аллахом. И Залоглу искал человека, мнением которого дорожил бы Ясин-ага. Надо обязательно найти человека, который сумел бы убедить Ясина-ага, а тот уж уговорил бы дюдю!
Залоглу лежал на спине, устремив неподвижный взгляд в потолок.
Ну, конечно, же, Хафыз-Тыква! Точно! Залоглу рывком поднялся, сел. И как это он раньше не подумал о Хафызе. Вот уж кто хитер! Он Ясину-ага в рот влезет, через нос вылезет, тот и не заметит! Шайтан! И лицо-то у него заросло щетиной, как у дьявола
Здоровяк и обжора, он чем-то напоминал огромную тыкву, и крестьяне прозвали его «Хафыз-Тыква». И хотя он внушал людям ужас своими проповедями об аллахе, о том свете, о рае и аде, на самом-то деле был добрейшей души человеком. Хафыз быстро сходился с людьми, любил побалагурить и посмеяться с крестьянами. Он был страшен, проповедуя, а закончив, не отказывался посидеть за кувшином вина со своими братьями мусульманами, из тех, что умели держать язык за зубами. Говорили также, что он частенько наведывается к богатой вдове Наджие.
Хафыз-Тыква почти не употреблял слова «невозможно». Он считал, что точно так же, как можно молиться, не совершив омовения, можно поститься, поев трижды на дню. Все зависит от толкования. В мире возможного нет понятия «невозможно». В противном случае о мире следовало бы говорить: мир невозможного.
Для разрешения спорных вопросов он нашел весьма практический выход: права та из спорящих сторон, которая богаче. Коль скоро палец, отрубленный по шариату, не болит, надо поступать в соответствии с решением муфтия. Ну а тем, кто не верит в мудрость шариата, дорога в мирской суд не заказана!
Хафыз-Тыква сочинял заговоры от зубной боли, плавил свинец, успокаивал сердцебиение, изгонял лихорадку, давал полезные советы по соннику Ибрагима Хаккы Эфенди, мастерил талисманы на счастье в любви, амулеты «от сглаза», но сам ни во что не верил.
Однажды Залоглу застал его за выпивкой.
«Ты не внемли моим проповедям, следуй моему примеру!»сказал Хафыз-Тыква, ничуть не смутившись.
И они стали друзьями.
Залоглу улыбнулся своим мыслям. Ну и пройдоха этот Хафыз! Однако здорово умеет себя подать Да вот и Ясин-ага. Для него Хафызодин из «постигших», любимых рабов аллаха. Ясин-ага не отказывает ему ни в чем и в избытке обеспечивает бобами, чечевицей и даже ватой для постели.
Да, надо купить бутылку водки, закуску и нагрянуть к Хафызу-Тыкве. Это единственный выход. Может быть, придется подкинуть ему немного денег, а уж все остальное будет зависеть от его изобретательности.
VII
Он так и сделал. Захватив с собой бутылку водки, толсто нарезанной бастырмы, брынзу и маслины, Залоглу отправился к Хафызу-Тыкве.
Дорога растворилась в непроглядной тьме. Луна, выскользнув из-за туч, высвечивала на какое-то мгновение огромные лужи, и тут же снова скрывалась.
С трудом одолев полуторакилометровый путь по скользкой, раскисшей от дождей дороге, Залоглу добрался до деревни. Он прошел безмолвной улочкой мимо кирпичных домов с темными окнами, свернул за угол В доме Хафыза дверь была распахнута настежь. Залоглу насторожился, прислушался и вошел в дом: ни звука. Он кашлянул раз, другой. Тихо. Он окликнул хозяина: «Эй, Хафыз!»но ответа не было. Залоглу чиркнул спичкой. Постель Хафыза разобрана, у изголовьяподставка для книг, на ней раскрытый «Сонник» с пожелтевшими страницами.
Залоглу зажег еще одну спичку. Куда же он мог уйти, Хафыз? И почему не закрыл дверь? Залоглу вышел на улицу.
Странно, очень странно все это. Постель в беспорядке. Значит, он ложился. Что заставило его встать и уйти, даже не закрыв двери? А может быть, он пошел к Наджие?
Хафыз-Тыква, как мог, скрывал от Залоглу свою связь с вдовой Наджие, но люди знающие клялись, что Хафыз и Наджие в прекрасных отношениях.
Залоглу успокоился: Хафыз, конечно, у нее, только у нее! Да, но почему он не закрыл дверь?
Залоглу направился к дому Наджие.
Сорокалетняя болтливая вдова Наджие была дочерью прежнего старосты. От мужа ей осталось поле, пара буйволов, виноградник. Ее болезненный, неказистый супруг погиб при автомобильной катастрофе еще в позапрошлом году. Но Наджие не торопилась с новым замужеством. «Один-то мне надоел, говорила она. На что мне нужен второй? У меня есть все. Спокойна, как никто. Ну, а что до мужа, так»
Она не заканчивала фразы, но всем своим видом говорила: «Мужем могу назвать любого мужчину, который мне приглянется»
О ней много сплетничали, ей угрожали. Она стала причиной ссор и драк в деревенской кофейне. И несмотря ни на что, Наджие не отступала от своего.
Залоглу остановился у темного окна Наджие и прислушался. Ему показалось, что он уловил за окном приглушенные голоса. Он сделал еще шаг и прислонил было ухо к самому стеклу, но в этот момент распахнулась дверь.
Залоглу отскочил в сторону и юркнул за угол дома.
Выглянула луна. Заблестели лужи и крыши домов. Но тут же накатилась черная туча и снова все погрузилось в темноту.
На пороге показалась крупная фигура Хафыза-Тыквы, дверь за ним осторожно закрылась.
Залоглу кашлянул. Хафыз-Тыква прислушался, замер.
Здорово! сказал Залоглу.
Хафыз-Тыква узнал его по голосу и облегченно вздохнул:
Это ты, Рамазан?
Они закурили.
Откуда узнал, что я здесь? спросил Хафыз-Тыква.
Я, брат, человек «постигший»
Оно и видно. Ну а все-таки?
Залоглу воздел руки к небу.
А уж если по правде, признался он, то я заходил к тебе, смотрюдверь настежь. Где, думаю, может быть проповедник Хафыз? Потом надоумило: у Наджие, где же еще
Принес чего-нибудь выпить?
А то как же!
Что принес? оживился Хафыз.
Водку!
Хафыз-Тыква чуть не вскрикнул от восторга.
Молодец, дай бог тебе долгой жизни! Не зря, оказывается, носишь славное имя Залоглу.
Залоглу злился, когда ему напоминали о прозвище.
Сейчас уйду, пригрозил он.
Куда же?
К черту в ад
Водку-то оставь
Залоглу рассмеялся. И они зашагали рядом.
Никому не простил бы, проворчал Залоглу, а на тебя рука не поднимается.
Твой нож, дорогой, меня не зарежет Ну, ладно, оставим это, скажи-ка лучше, зачем я тебе понадобился среди ночи?
Придемрасскажу
Едва они успели ступить через порог, Хафыз уже зажег маленькую керосиновую лампу и, не в силах сдерживать себя долее, потянулся к Залоглу:
А ну-ка, юноша, вытаскивай бутылку!
Залоглу достал из внутреннего кармана бутылку с водкой и поднес ее к носу Хафыза.
Держи! Ну как, доволен?
У Хафыза-Тыквы загорелись глаза. Схватив бутылку, он звонко поцеловал ее.
Ты чудо, о Рамазан!
Правда?
Хафыз побожился.
Ударив ладонью снизу по донышку бутылки, он вышиб пробку, понюхал, раздувая ноздри.
О-хо-хо!
Он принес скатерть, расстелил ее на полу, достал хлеб, нарезал, положил на тарелки закуску. Вместо рюмок поставил небольшие чайные стаканы. Сев по-турецки друг против друга, они чокнулись и выпили. Хафыз-Тыква с жадностью набросился на закуску.