Только тогда посмел самозванный дон Виктор просить у генерала руки его дочери; притворяясь, будто боготворит ее, он сумел внушить любовь молодой девушке. Человек без сердца, он не способен был любить и преследовал лишь две цели в своей беспокойной, мятежной жизни: завоевать полное случайностей будущее и скрыть преступное и страшное прошлое; охваченный этим стремлением, он не замечал, что на земле растут благоухающие цветы, а в сердце распускаются нежные чувства. Но дон Виктор убеждал себя, что безгранично любит невесту, и нельзя сказать, чтобы он полностью лгал самому себе. Среди женщин, как и среди мужчин, есть честолюбицы, которые ценят в объекте любви не человека, а его положение, блеск и выгоды, которые им может доставить любимое существо, так неудовлетворенное тщеславие смешивают они с сердечной привязанностью. Мы знакомы с другой подобной драмой и, может быть, расскажем о ней при случае.
Несмотря на искреннее расположение к полковнику, его сватовство не обрадовало генерала: дочь могла рассчитывать на более блестящую партию. Но слезы дочери и заступничество матери одержали верх над его колебаниями.
Итак, полковник находился на вершине благополучия; приближался час, когда уже нечего было просить у судьбы, давшей ему больше того, о чем он смел мечтать. Но случилось так, что чем завиднее становилось его положение в настоящем, тем страшнее рисовалось ему отдаленное прошлое. С годами благополучие возрастало, страшные воспоминания тускнели; но, как ни странно, былое все же представлялось ему грозным, и все неизбежнее казалось его столкновение с настоящим. Полковник старался отвести глаза от неумолимых воспоминаний, но они не исчезали, часто он засыпал с блаженной улыбкой, мечтая о славе, любви, блестящем будущем, и внезапно просыпался, объятый неудержимым страхом. То ему чудился голос, зовущий его по имени и гнусному прозвищу; то мерещился Хосе Камас, обвиняющий его в смерти отца, то сам корчмарь, на коленях умоляющий о пощаде и проклинающий убийцу в предсмертной муке. С первыми лучами солнца зловещие призраки исчезали, возвращалась вера в свои силы. Облачившись в военный мундир, дон Виктор Герра обретал прежнее дерзкое высокомерие и, сидя рядом с невестой, говорил себе: «Под сенью прекрасной ветви могучего дерева мне нечего опасаться».
Генерал отправился с семьей в Мадрид, навестить старшего брата. Полковнику, как заместителю генерала, пришлось остаться в Малаге. Его назначили председателем военного трибунала для разбора дела с отягчающими вину обстоятельствами: речь шла о дезертире, пробывшем долгие годы в бегах; полк его тем временем был переведен на Кубу.
В назначенный день военный трибунал собрался. Шесть капитанов, усевшись полукругом, с глубоким вниманием слушали прокурора, читавшего пространный обвинительный акт. Обвиняемым был Хосе Камас, козопас по роду занятий, дезертир и отцеубийца. Поглощенные высокими обязанностями, судьи не заметили мертвенной бледности, которая разлилась по лицу председателя, едва было оглашено имя подсудимого; они не видели, как огромным напряжением воли Герра силился удержать волнение, бурно вздымавшее его грудь.
Прокурор продолжал читать, улики казались неопровержимыми.
Внезапно, точно молния из темной тучи, дьявольская мысль пронзила мозг председателя трибунала: «Смерть слабоумного пастуха послужит тем камнем, под которым навсегда будет погребена моя тайна!»
Мгновение спустя он прибавил к этой мысли циничное изречение незадачливого мыслителя: «Если одному из нас суждено умереть, пусть умрет отец, он старше меня».
Обвинительный акт требовал смертной казни. Роль защитника оказалась весьма трудной, ибо при аресте пастух ничего толком не говорил в свое оправдание, только плакал и упорно отрицал вину.
Хосе Камас был введен и посажен на скамью.
Полковник в смятении отвел глаза в сторону.
Можете задать вопросы преступнику, произнес он твердым, но глухим, внезапно охрипшим голосом.
Самые юные члены суда с глубоким состраданием взглянули на несчастного слабоумного пастуха, одетого в козьи шкуры; он сидел перед ними беззащитный, подавленный и плакал, как ребенок.
По вашим словам, вы были как будто не один в ночь совершенного преступления, не так ли? спросил его молодой капитан.
Вы правы, сеньор.
С кем же вы были?
На председателя в этот миг напал сильнейший приступ кашля.
Я не смею сказать, прошептал Хосе Камас.
Почему же?
Подсудимый разрыдался:
Я обещал ему молчать.
Что вы сделали с похищенными деньгами? спросил другой член трибунала.
Сеньор, я никаких денег не брал!
Система полного отрицания! возмутился судья. Какие наглые лжецы встречаются среди простолюдинов!
Узнаете ли вы эту наваху? спросил капитан постарше, указывая на складной нож, лежавший на столе.
Нет, не узнаю, ответил обвиняемый: спустя десять лет он забыл, как выглядела его наваха.
Довольно, сеньоры! сказал, вставая, председатель, у которого, при виде навахи екнуло сердце. Увести преступника.
Сеньоры, ради пресвятой девы Марии, выслушайте! Я не виновен! воскликнул арестованный, с мольбой складывая руки. Сжальтесь надо мной! Ради спасителя, распятого на кресте!
Увести его! крикнул председатель.
Сеньоры, я не виновен, не виновен!стонал, весь в слезах, несчастный, когда его уводили.
Я верю ему, прошептал самый молодой из судей.
На чем же основана ваша вера? спросил дрогнувшим голосом председатель.
На том, что при виде этого бедняги у меня глаза наполнились слезами, ответил капитан.
Неопровержимое доказательство! насмешливо процедил сквозь зубы один из судей. Вы, очевидно, впервые заседаете в военном трибунале?
Нет, сеньор, с живостью возразил молодой капитан, я уже принимал участие в одном заседании и с полным удовлетворением вынес обвинительный приговор преступнику, к чему меня понуждали совесть, закон и присяга. Сегодня, в силу тех же соображений, я стою за оправдание.
Вы вольны поступать, как желаете, изрек председатель, но знайте, что вам надлежит подать голос в порядке очереди и в письменной форме.
Моя очередь первая, заявил капитан и, поспешно придвинув к себе судебный акт, написал на нем: «Не виновен». Вслед за ним вынесли приговор и подписались остальные. Когда бумага попала в руки председателя, оказалось, что голоса разделились поровну: молодые судьи со свойственным их возрасту великодушием подали голоса за оправдание; остальные высказались за смертную казнь. Судьба подсудимого зависела от решения председателя трибунала. Без колебаний взял он в руки перо и начертал:
«Принимая во внимание характер совершенного преступления, требую расстрела обвиняемого на основании закона и дополнительных королевских указов от 17 февраля 1778 года и 6 марта 1815 года». Подпись: «Виктор Герра».
На другой день полковник выехал в почтовой карете в Мадрид, а на следующее утро был расстрелян несчастный Хосе Камас. Жалкое человеческое правосудие! И ты еще считаешь себя непогрешимым со всеми твоими уложениями и сводом законов! Достаточно одного случая казни невинного, чтобы отменить страшное право смертного приговора, которое может повлечь за собой столь жестокую, хоть и невольную ошибку.
Вскоре после изложенных событий отец капеллан вернулся в Европу и уединился у себя дома в Хересе, объятый мучительными переживаниями. В руках он держал официальное извещение о казни отцеубийцы в Малаге: «Несмотря на неопровержимые улики, несчастный преступник по имени Хосе Камас до последней минуты отрицал свою виновность. В силу врожденного или притворного слабоумия он не смог или не захотел привести в свое оправдание никаких данных, способных смягчить его участь. Преступник пошел на казнь в состоянии полной подавленности, беспрестанно повторяя, что он не виновен».
Далее следовало обвинительное заключение с подписями председателя и членов трибунала.
Он! Он! в ужасе прошептал дон Гаспар. Он приговорил к смерти несчастного, в чьей невиновности был совершенно уверен. Бедный брат, убитый с еще большей жестокостью, чем отец! Несчастное беззащитное существо, попавшее в когти хищника, который растерзал его!
Капеллан закрыл лицо руками и разразился глухими рыданиями без слез. В дверь постучались.
Сегодня я не могу никого принять, с трудом произнес капеллан, я нездоров.
Сеньор дон Гаспар, откройте! Это я, Бернардо; мне необходимо видеть вас, послышался голос за дверью.
Отец капеллан, узнав по голосу старого друга своего отца, постарался придать лицу спокойное выражение и открыл дверь.
Дядюшка Бернардо, сказал он, вы уже, верно, знаете о новом несчастье, ниспосланном мне богом я не в силах ни с кем говорить.
Мне известно все и даже больше, чем ваша милость полагает, ответил старик. Я пришел сообщить вам, что ваш брат не виновен.
Я в этом не сомневался, бедняга не способен был на преступление, возразил капеллан. Но улики свидетельствовали против него, а он был слишком слаб, чтобы защищаться, вот почему истина не была обнаружена.
Но пробьет час, дон Гаспар
Слишком поздно! простонал капеллан, тяжело опускаясь в кресло.
Эта беда омрачила остаток моих дней, сеньор, сказал старый солдат, и впервые слезы покатились по обветренным щекам человека, чья твердость граничила со стоицизмом. Право, Хосе как будто сам желал свершения своей злосчастной судьбы. Я просил его немедленно сообщить мне в случае ареста, но он не сделал этого. Бог не дал ему ясного разума, а в своих одиноких скитаниях по горам он и вовсе одичал.
Как, разве вы его видели после побега из армии? спросил взволнованный капеллан.
Да, сеньор, ответил Бернардо. Но выслушайте все, что я расскажу. Когда распространился слух, будто Хосе убил отца, я сказал, что это неправда; то же самое я подтвердил и перед судьей, когда меня вызвали для дачи показаний. Правда, у меня не было иных оснований, кроме того, что я его хорошо знал. «Бедняга не способен убить муху», сказал я; и мое убеждение в невиновности Хосе было сильнее, чем все улики против него. У меня зародилось подозрение насчет истинного убийцы, ведь того, другого, я тоже хорошо знал; но я не смел назвать его имени, пока у меня не было доказательств.
Кого же вы подозреваете в убийстве? спросил капеллан, впиваясь глазами в собеседника.
Вы этого Каина не знаете, падре, но дело в свое время выйдет наружу,все вытянем, если веревочка не оборвется. Когда случилась беда, я забрал к себе собаку убитого друга; хороший, верный пес, доброй породы! Однажды, когда я проходил мимо покинутой корчмы, пес замер у дверей и жалобно завыл. Как я ни звал его, он ни на шаг не отходил от дома. «Придется открыть, сказал я себе, пусть пес увидит, что дом пуст». Едва я открыл дверь, которая в ту пору была еще на своем месте, как пес так и кинулся в комнаты. Он бегал, принюхивался, словно искал чего-то, останавливался, поднимал морду и выл. Наконец он подбежал к углу, где обычно спал на соломенной подстилке, вытащил какой-то лоскут и принялся его трепать. Я бросился к собаке и отнял у нее лоскут; разглядев его, я сообразил, что у меня в руках кусок, вырванный из штанов убийцы. Как видно, бросившись на защиту своего хозяина, пес встал на задние лапы и вырвал у душегуба большой клок штанов вместе с карманом а в кармане оказалось письмо.
Письмо? переспросил капеллан.
Да, сеньор, письмо. Правда, письмо любовное и ничего не пояснявшее, но оно лежало в конверте, а этого достаточно: из малой искры вспыхивает пламя.
Дядюшка Бернардо! воскликнул капеллан, вставая и хватаясь за голову. В ваших руках было спасение невинного человека, а вы дали ему погибнуть!
Погодите, ваша милость, я еще не кончил, с жаром возразил Бернардо, выслушайте меня до конца и тогда судите. Я не знал, как быть. Хосе где-то скрывался, его искали, но тщетно; то же было и с преступником. Я поразмыслил и решил: стоит только негодяю узнать, что его подозревают, как он постарается уничтожить Хосе, единственного свидетеля. Чтобы избежать нового преступления, я предпочел хранить улику до тех пор, пока убийца не будет найден, и пообещал судебному писцу хорошее вознаграждение, если он известит меня, когда кто-нибудь из них попадет в тюрьму; хотя, признаться, я думал, что обоих доставят в наше село, чтобы вести следствие. Но оба точно в воду канули; шли годы, а о них не было ни слуху ни духу.
Как-то мне пришлось побывать по делам в Ронде и окрестных селениях. И вот однажды, охотясь на зайца в горах, я встретил пастуха и с удивлением узнал в нем Хосе. «Вот где ты обретаешься», обрадовался я. «Да, дядюшка Бернардо, ответил он спокойно, только никому об этом ее рассказывайте, не то на меня снова военный мундир напялят». «Ты что же, один бежал?»спросил я. «Нет, сеньор, вдвоем, но я не смею его назвать, он не велел, и я памятью покойной матери поклялся молчать». «Ладно, не будем о нем говорить, согласился я. Но что же вы оба делали, когда убежали?»«Мы скрывались в Альгарских горах, ответил Хосе. К вечеру приятель послал меня к знакомым пастухам попросить хлеба; уж очень мы устали и проголодались». «Ладно, сказал я, а потом?»«Потом дождались ночи, ответил Хосе, и тогда товарищ отправился к моему отцу попросить, не поможет ли он нам». «Почему же, ты сам не пошел к отцу?»удивился я. «Да товарищ сказал, что отец разозлится, когда увидит, что я бежал с военной службы». «А товарищ ничего у тебя не взял?»«Да что у меня было взять? Хотя верно Он попросил у меня наваху и платок, да так и забыл вернуть, а я не напомнил, пожалел его: парень был здорово напуган, по дороге он узнал, что за нами погоня, и даже видел одного из солдат. Он принес мне, дай бог ему здоровья, мою старую пастушескую одеждуеле выпросил у отцаи велел переодеться да уйти в горы, а сам решил податься в Португалию. Вот я здесь и очутился». «А он не поделился с тобой тем, что прислал отец?»«А что мог прислать отец? Как же, пришлет он, жди! Конечно он от отца ничего не получил; да я на это и не надеялся». «Так, верно, у отца нет денег, паренек», сказал я. «Что вы, сеньор, конечно есть! Больше ста унций золотом! Я сам однажды подсмотрел». «А ты не говорил об этом товарищу?»«Как же, сеньор, как же; но я предупреждал, что у отца вырвать деньжата можно разве что с сердцем. Вот так и вышло». «Послушай, Хосе, а твой товарищ сказал тебе о смерти отца?»«Пресвятая дева! Как, сеньор, батюшка умер?»
Признаюсь, я побаивался, не испортил ли тот негодяй нашего дурачка Хосе. Как говорит пословицас кем поведешься, от того и наберешься. Но мой вопрос вызвал у Хосе такое непритворное изумление и горе, что мои последние сомнения рассеялись. «Да, дружок, твой отец помер!»
Тут Хосе разрыдался, как ребенок! Я всячески утешал его и наконец сказал, что постараюсь выхлопотать ему прощение; но взял с него слово, что, если его тем временем изловят, он немедля известит меня. Затем мы распростились. Едва я сделал несколько шагов, как Хосе меня окликнул: «Дядюшка Бернардо», сказал он, «под половицей, в головах у отца, зарыто золото; откопайте его и закажите панихиду за упокой души бедного батюшки». «Ладно», пообещал я. И так жаль мне стало парнишку: ведь он ни о чем не догадывался и не понимал той ужасной вины, которая на нем лежала благодаря хитрости злодея. Ваш отец убит, закончил Бернардо, протягивая дону Гаспару лоскут одежды с карманом, в котором лежало письмо, и вот улика против его убийцы!
Капеллан сделал было резкое движение, чтобы схватить протянутый лоскут, но тут же с отвращением отдернул руку.
Заверните улику, как прежде, сказал он. И пока Бернардо не спеша выполнял приказание, капеллан взволнованно ходил взад и вперед по комнате.
Готово, сказал старик, снова протягивая капеллану тщательно завернутый пакет.
Но капеллан, остановившись перед своим собеседником, посмотрел на него вдохновенными глазами, сверкавшими на бледном, изменившемся лице, и сказал:
Мертвым не надо ничего, кроме молитвы за упокой души. Возьмите себе эту улику, мне она не нужна.
Сеньор! воскликнул старик. Вы не хотите, чтобы виновный был наказан?!
Нет, не хочу. Ведь это ничего не изменит.
А истина? Разве это малораскрыть истину? Разве вы не хотите восстановить честь вашего брата?
Для чего? уныло возразил капеллан.
Чтобы смыть пятно бесчестия с вашей семьи, у бедняков ведь тоже есть честь.