Бог мой, я руки на себя наложу! Ведь я жениться на ней хочу! Ведь я
Что такое? Что случилось? послышался вдруг голос, и в полуоткрытую дверь ворвалась полоска света. Затем вспыхнула зажженная спичка. Берл увидел два тусклых глаза на бледном лице с черной бородкой. При вспышке света оно напоминало лицо покойника. Берл хорошо знал, кто это. Это был отец Рахильки.
Никто не ответил на его вопрос.
Отец зажег лампу и стоял, держа ее в руке.
Что случилось? спросил он снова.
Не знаешь? ответила мать. Розенцвейги привередничают
А кто за ними посылал? Кому они здесь нужны? вскипел отец. Но долго горячиться он не мог, его сразу же начал душить кашель, голос охрип, и слов нельзя было разобрать.
Успокойся! Успокойся! проговорила мать, взяла из рук мужа лампу и усадила его.
Девушка перестала плакать, побежала и принесла стакан воды. А Берл смотрел, как отцу вливали в рот воду, ломал себе руки, хватался за голову и повторял в отчаянии:
Что мне делать? Что же мне делать?
Когда Лейзер Шпилитер успокоился, он встал, выждал минуту, напряг жилы на шее и, подобно дочери, попытался придать своим тусклым глазам строгое выражение. Затем, обращаясь к Берлу суровым, хриплым голосом, заговорил:
Пока не будет помолвки, я не хочу, чтобы ты встречался с Рахилькой. Онадевушка, тымолодой человек Ты понимаешь, что так будет лучше Рахилька, иди в комнату! добавил он и указал дочери на дверь соседней комнаты.
Спокойной ночи! сказал парень и, не в силах унять волнение, медленно двинулся к выходу, а тень его широких плеч поползла по стене, захватила половину комнаты и поглотила отца и дочь.
В тот же вечер, когда мать собирала Берлу на стол, он хватил тарелку с супом об пол с такой силой, что картошка из супа взлетела под самый потолок.
Для родителей Берла брак их сына с дочкой Лейзера Шпилитера был не только вопросом о происхождении, хотя Розенцвейгам, считавшимся одной из самых благородных семей в городе, все же не пристало породниться с Лейзером. Пожилые люди рассказывали, что в молодые годы он вел не слишком благочестивый образ жизни Немецкий язык, элегантная внешность, чересчур частые поездки Шпилитера в Варшаву в обществе местного баринавсе это нисколько не импонировало реб Ицхоку Розенцвейгу, набожному, крепкому хозяину, которому местные обыватели первыми уважительно желали «доброго утра», встречая его с талесом и филактериями под мышкой по пути в синагогу. Но старика реб Ицхока уже не было в живых. Осталась вдова с шестью взрослыми сыновьями, не знавшими никакого ремесла (Ицхок Розенцвейг не пожелал видеть своих детей ремесленниками). Дела в магазине реб Ицхока пошатнулись еще при его жизни, а после смерти ухудшились настолько, что это заведение уже не могло прокормить семью. И сыновья, вынужденные заботиться сами о себе, расползлись в разные стороныкто уехал в Америку, кто в Лодзь. А Берл, подучившись, стал обойщиком. Он приобрел несколько машин и открыл в доме Розенцвейгов, принадлежавшем пока им, небольшую мастерскую. Парень он был способный, руки ловкие, вот и стал работать и очень неплохо зарабатывать. К тому же он помогал матери, и поэтому все в доме прониклись к нему уважением и побаивались слишком ему противоречить.
Случилось так, что однажды в субботу он познакомился в городском саду с дочкой Шпилитера, влюбился в нее и стал заходить к ним в дом.
Лейзер Шпилитер, часто бывавший гостем в доме Розенцвейгов, когда еще жив был старый Ицхок и дом считался одним из благопристойнейших, хорошо знал этого парня еще ребенком. Шпилитеры с большим интересом ждали, что из него получится. Парень хорошо зарабатывал и был членом такой уважаемой семьи Но когда мать Берла обо всем узнала, она позвала старшего сына Гдалью, и они вдвоем накинулись на бедного парня.
Дело тут, как уже было сказано, шло не только о родовитости. Мать, которой после смерти мужа пришлось пережить не одно унижение, привыкла ко всему; старшие сыновья женились совсем не так, как о том мечтал Ицхок. Мать говорила, что муж ворочается в могиле, узнав, с кем он породнился. Однако реб Ицхок спокойно лежал в земле, а парни делали, что хотели. Она бы и на этот раз помалкивала, но в данном случае дело обстояло иначе. Парень, родившийся в крепкой, отличавшейся отменным здоровьем семье, был высок, широк в плечах и крепко сшит. Свою возлюбленную, едва достигавшую ростом его груди, он мог спрятать в рукаве. Его нисколько не тревожила мысль о браке с этой девушкой, унаследовавшей от отца худосочность и тонкие, недостаточно крепкие кости. Как родители ни старались раскормить свою дочь, нарастить на ее костях побольше мяса и жира, хоть это и не соответствовало ее тонкой шее и талии, все же она очень походила на тщедушного ребенка с чрезмерно высокой грудью и не по годам широкими бедрами
Однако Берл всего этого не замечал. На него произвело впечатление ее лицо, бледнокожее, с розовыми щеками, короткий тонкий носик, маленький рот и тонкие губы, которые она время от времени покусывала своими неровными зубами, чтобы они были красными Но главноеэто черные глаза под негустыми подкрашенными бровями, призванными усилить впечатление. Всю свою энергию она отдавала глазам, стараясь придать своему взгляду решимость и силу воли. А вообще она старалась произвести впечатление именно тем, что меньше всего впечатлялосвоей физической силой. Разговаривая с кем-нибудь, она широко раскрывала глаза, дышала, высоко поднимая грудь, и лицо ее неестественно оживлялось. С тонкой, кокетливой усмешкой на устах она принимала грациозную позу, закатывала глаза, щеголяла упругой грудью и тонкими ножками. Но долго пребывать в таком состоянии она не могла. Состояние напряжения ее утомляло. Глаза становились сонными, губы бледнели, тело ослабевало, и сразу же обнаруживалось убогое наследие, полученное ею от отца.
Берл знал ее давно. Еще детьми, будучи соседями, они играли вместе. Когда же подрослистали чуждаться друг друга, а став взрослыми, поняли, что не могут обходиться один без другого. Парня задела за живое та самая «изюминка», что таилась в ее существе; разговаривая с ним, она пускала в ход все свои чары, и он слышал запах духов, которыми она кропила свою грудь Он смотрел на нее с нежностью, а она говорила с ним наполовину по-польски, очень элегантно вставляя в каждую фразу словечко «вшак». Рассказывая о преподавателе танцев, поселившемся в местечке, спрашивала:
Вшак пан таньчи?
Это звучало так благородно!
Ее слова производили на парня большое впечатление. И хотя разговор тут же переходил на еврейский язык, польское слово «пан», произнесенное ею, крепко застревало в памяти.
А в летнее время, когда Берл гулял с Рахилькой в городском саду и покупал для нее у садовника розу, она нюхала, и разговор переходил на тему о розах Это было так возвышенно, так. красиво, так благородно!..
Лейзер Шпилитер знал, что делает. Запретив парню встречаться со своей дочерью, он еще сильнее разжег любовь Берла. Рахилька теперь казалась молодому человеку еще красивее. Он буквально изнывал от тоски, бродя каждый вечер возле крылечка и кусая губы от возбуждения. Прохожих он стеснялсяведь они его знали, полпереулка слышало о его любовных муках. Приходилось прятаться в сенях напротив крылечка и оттуда вести наблюдение. А Рахилька «чувствовала», что он там стоит, и высовывала голову. Берл видел ее глаза, взгляд и ласковую улыбку, скользившую по губам, видел бледно-розовые щекии все это предназначалось ему, и во всем этом было столько нежности, что у парня по жилам разливалась теплота. Радостная улыбка растягивала его полные губы, обнажая крепкие зубы. Но тут головка исчезала, и из окошечка над крылечком что-то падало. Это было письмецо, в котором пряталось несколько лепестков розы и говорилось о «луне», о «звездах», о вечной «небесной любви» и «ангелах». И все это было так возвышенно, так прекрасно, так благородно, что парень, ложась спать, осыпал эту записку поцелуями своих толстых губ, совсем, казалось бы, не созданных для таких нежностей
В общем, ничего не помогло. Спустя несколько недель состоялась помолвка, а там и свадьба.
Когда Берл, оставшись наедине с молодой женой, увидел, как она раздевается, его охватило какое-то неясное чувство страха. Одна юбка за другой спадали с нее, пока не показались тонкие, как у ребенка, ножки, которые, казалось, вот-вот под нею подломятся. Но глаза Рахильки улыбались, губы пламенели, и молодые погасили свет.
Однако чувство страха не оставляло Берла еще много дней. Глядя на жену, хлопотавшую в кухне, видя, как она двигается, он не мог избавиться от ощущения тревоги за ее тонкие ножкиа вдруг не выдержат? Увидав однажды Рахильку, быстро сбегающую с лестницы, он удивился. Ее ноги довольно легко справлялись с тяжелой ношей. И все же, боясь за нее, он кусал губы.
Да и дом, который она убрала и обставила после их свадьбы, был под стать ей: стол и стулья держались на тонких точеных ножках и казались настолько непрочными, что парень, опасаясь, как бы стул под ним не развалился, не решался на него сесть. Вообще все в доме было как бы рассчитано на ребенка. Берлу порой казалось: вот-вот все упадет и разобьется. Перед зеркалом были расставлены фарфоровые тарелочки и всякие хрупкие вещицы, и каждый раз, когда он подходил к зеркалу, что-нибудь обязательно падало и разбивалось
Все здесь на курьих ножках держится! кричал Берл.
Жена в таких случаях бледнела, глаза загорались. (Со времени свадьбы ее лицо еще больше побледнело и осунулось.) Казалось, глазам не в чем держаться на этом бледном лице и они, чего доброго, выпадут из глазниц Берла охватывал страх, он закусывал губы и бил себя по щекам.
Я свинья! Я подлец! Я больше не буду!
Обессилев, она садилась на кушетку, шумно вздыхала, и на ее бледном лбу выступали капли пота.
Это волновало Берла. В нем пробуждалась к жене такая жалость, что он бросался на пол и бил себя по лицу.
Рахилька! Рахилька! Перестань, прошу тебя, перестань!
Он хватал ее за руку с такой силой, что она чуть не падала на него.
Однако что должно было означать это «перестань», она не знала. И хотя Рахилька успокаивалась и хотела «перестать», на ее лбу выступали капли пота.
Молодая женщина была на сносях. Ее фигура обрела неестественные очертания. Она раздалась вширь, и муж диву давался, как она еще жива. Он не разрешал ей стоять, ходить и двигаться, а когда видел, что она встает с кушетки, на которой лежала целыми днями, поднимал такой крик, будто, упаси бог, беда приключилась:
Рахилька, лежи! Ради бога, лежи!
И Рахилька снова ложилась. Мать хлопотала возле нее целыми днями. Бегала к раввину, чтобы тот разрешил жарить для нее мясо на масле, покупать вино в нееврейской лавке Если на улице в чьем-нибудь доме варили бульон, ей приносили отведать. Все опекали ееотец, мать, муж. Каждую минуту ей что-нибудь приносили и умоляли:
Ты только попробуй Пригуби На здоровье
Все приходили, предлагая то ложку варенья, то немного вина «А ты лежи!», «Ради бога, не двигайся!», «Только бы перенести благополучно!»
И Рахилька недвижимо лежала на кушетке, становясь все шире и шире, а Берл поражался: «Боже мой, как все это может держаться на таких тоненьких ножках?»
По лицо жены оставалось все таким же миловидным. Лишь время от времени Рахилька устремляла на мужа знакомый напряженный взгляд, когда тот, выйдя из мастерской в своем фартуке, спрашивал ее с дрожью в голосе:
Как ты себя чувствуешь, родная?
Его глаза блестели, он улыбался. Она тоже улыбалась, и на бледных ее губах витала безмолвная нежность.
Берл гладил ее по спине и приказывал лежать спокойно, будто опасаясь, как бы умильный взгляд и нежность не отняли у нее слишком много сил.
А однажды, на исходе дня, оставив свою мастерскую и на цыпочках подойдя к кушетке, он увидел, что Рахилька спит и тяжело дышит. В комнате было полутемно, лицо Рахильки казалось еще бледнее, по щекам стекали крупные капли пота Губы ее скривила какая-то странная гримаса, из груди вырывалось неровное дыхание
Берла охватило чувство благоговения; лицо жены и искривленные губы до того были трогательны, что его точно по сердцу полоснуло. Ему показалось, что он злодей, стоящий над зарезанной им жертвой. Берл скривился и назвал себя подлецом
Рахилька рожала.
Доктор в белом фартуке с засученными рукавами вышел из комнаты, в которой лежала роженица. Следом за ним бежал Берл, бледный, с широко раскрытыми глазами и с искривленными губами. Он с мольбой смотрел доктору в глаза.
Пане доктор, пане! бормотал он, хватая доктора за рукав.
Доктор, молодой человек с остроконечной бородкой, снял очки, помигал глазами и сказал очень серьезно и с раздражением:
Совершенно невозможная вещь! Ребенок в два раза крупнее матери! Я даже не понимаю, как он держался. Чьей-то жизнью придется пожертвовать! Как можно было жениться на таком недоразвитом существе? сердился доктор, глядя на Берла.
Но он еще жив? кричал Берл. Он еще жив?
Жив! Жив! раздраженно отвечал доктор. Я только не знаю, каким образом Невозможно! Разве что это будет стоить жизни матери
Что такое? Как это? шептал Лейзер Шпилитер, выходя из комнаты дочери. Он был бледен как смерть, еле дышал и держался рукой за сердце. В чем дело, доктор?
Ох, тесть дорогой! Ребенок еще жив, проговорил Берл. Он дрожал, как малое дитя, жестами о чем-то молил доктора, лицо кривилось в улыбке, а глаза блестели от сдерживаемых слез.
Ох, доктор, ведь он еще жив! Тесть, тесть, ведь ребенок еще жив
Шпилитер стоял все в той же позе, с немым вопросом на бледных губах. Его взгляд напоминал взгляд дочери.
Как можно было выдать такое хрупкое создание за такого верзилу? говорил доктор, указывая на парня. Как можно выдавать замуж такое недоразвитое дитя? Ей нельзя было выходить замуж! кричал доктор. Нельзя было! За это она поплатится жизнью!
Что? крикнул Лейзер так громко, словно крик этот исходил из широкой, могучей груди. Нет, нет, нет! кричал он, как будто речь шла о невыгодной сделке, а глаза у него блестели и руки дрожали. Нет, нет, нет! повторял он, не унимаясь, каким-то нечеловеческим голосом.
В таком случае придется ребенка резать пополам. Другого выхода нет. Невероятно Как можно было допустить такое замужество? кричал в свою очередь доктор.
Ах, боже мой, ведь он еще жив! повторял Берл, и слезы текли у него из глаз. Он всхлипывал, как дитя. Еще жив! И бился головой об стенку, кусал пальцы, рвал на себе волосы и ревел, как мальчишкаЕще жив! Тесть, ведь еще жив! Доктор! Дорогой!..
Мое единственное дитя! Моя единственная дочь! повторял, не переставая, отец, и холодные капли пота выступали у него на лбу. Доктор! тихо проговорил он, тяжело дыша, и несколько минут не мог вымолвить ни слова.
Ребенок здоровый и живой, негромко сказал доктор и вздохнул.
Еще живой! Еще живой! всхлипывал Берл.
Ради бога, доктор! С ней обморок! в ужасе прокричала мать, высунув голову из комнаты роженицы.
Моя дочь! Моя дочь! крикнул старик и с таким ожесточением сдавил руку доктора, что тот удивленно оглянулся, не понимая, откуда у Шпилитера такая сила.
Доктор ушел к роженице. Берл повалился на пол, рвал на себе волосы, кричал и рычал:
Мама! Мама! Он еще жив!..
Когда мать торопливо несла что-то в кухню, Берл ухватился за край ее передника.
Мама! Мама! Мой ребенок еще жив! Мама! Мама! Жив
Ах, Берл, что ты натворил! плакала мать.
Парень вскочил и побежал в синагогу, там он схватил псалтырь, встал у аналоя и начал раскачиваться. Но псалмов он не читал, а плакал, всхлипывал и с трудом произносил:
Ах ты, господи боже! Владыко небесный! Отец! Ведь он еще жив! Еще жив
Прихожане, находившиеся в синагоге, смотрели на парня, покачивали головами и говорили между собой:
Когда им скверно приходится, они прибегают к синагоге, эти «славные парни» А?
Но Берл стоял недолго. Все так же плача, он побежал домой. Там у двери собралась группа женщин. Он на ходу спросил: «Ребенок жив, а?» И, не дожидаясь ответа, вошел в дом.
В передней никого не было. Сюда не доходил шум. Только «оттуда», из-за закрытой двери, доносился звон какой-то посуды и стоны. Берл подошел, приложил ухо и стал прислушиваться. Слышно было, как что-то переливают из одной посудины в другую, и тихий стон. Это его так испугало, что парень бросился в угол, закрыл лицо руками и долго всхлипывал, не говоря ни слова. Дверь в комнату то отворялась, то затворялась, кто-то бегал из комнаты в кухню, носил какую-то посуду из кухни в комнату Берлу не хотелось ничего ни видеть, ни слышать. Он тихо всхлипывал, пока к нему не подошла мать и, тронув за плечо, сказала: