Здравствуйте!
Добрый день!
Помолился, позавтракал, вышел на улицугрош какой нибудь заработать Жена ждет с обедом Так вот на тебевеселая история! Чтоб им так плясать хотелось, как мне хочется с ними шататься по улицам!..
А что поделаешь?
Когда мы в неволе! добавляет он. Однако долго он нас водить будет?
Пока не надоест.
Но недолго мы были вдвоем. Вот уже и третий с намимальчик-подмастерье с каким-то свертком в руках.
Следзя мам!говорит он, показывая селедку, с которой стекают капли рассола.
Ничего, иди, иди!
Меня майстрова послала за селедкой и хлебом, а он меня в участок ведет Она там небось давно уже ждет меня! говорит нам парень.
Ешь пока селедку, а то как бы ее у тебя не конфисковали в участке.
А вы думаете Я так и сделаю! парень ломает селедку пополам. Может, вы хотите, дяденьки, попробовать? предлагает он нам половину.
Мой попутчик не хочет.
Хочешь, брат? обращается он к солдату, идущему рядом с ним.
Давай, брат! говорит солдат, прячет селедку в рукав и посасывает украдкой, будто курит, стоя на часах.
Ты, стой! кричит стражник проезжающему извозчику. Солдат уже держит лошадь. Молодой человек, элегантно одетый, испуганно выглядывает из дрожек.
Вылезай! приказывает стражник.
Помилуйте! У меня жена рожает! Я еду за акушеркой! кричит молодой человек со слезами на глазах.
Ничего, брат, вылезай! настаивает стражник.
Пассажир вылез, ничего другого ему не оставалось.
Наверно, уже рожает вздыхает он.
Поздравляю! Небось мальчик
Ставьте, дяденька, водку с пряником!
Все смеются.
Горе смеху вашему.
Так гуляем мы по Твардой улице.
А рядом носятся люди, торгуют, суетятся, одалживают деньги, чтобы расплатиться по векселям, купить мешок-другой муки. Какой-то провинциал торопится сделать покупки и ехать домой, а то поезда остановятся. Женщина у фонаря продает яблоки ученикам. Стражнику чем-то не понравилась эта женщина Чего доброго, «интеллигентка», а то и «революционерка» Мало ли, что может померещиться стражнику, в обязанности которого входит психологизировать!..
Он забирает женщину.
Ах ты, ночка темная на твою голову! Детишек заперла дома. Вышла на минутку выручить пару грошей и хлебец купить Люди добрые! Что делать? Дети там от голода перемрут!
Но что можно сделать? Идем дальше.
Сколько, однако, может продолжаться эта прогулка?
Хоть бы к трем часам отделаться. У меня в три часа обед. Жена со свету сживет, если опоздаю! говорит один из арестованных.
Пообедаете, бог даст, без жены, в несколько иной компании! разъясняет ему парень с селедкой.
Ему, видать, не впервой! догадывается кто-то, глядя на парня. Пришлось уже небось прогуливаться таким манером? А?
Приходилось, а что?
Ну?
А вот попробуете, тогда узнаете
В конце Крулевской улицы стражник остановил человека, пытавшегося пройти другой стороной тротуара:
Стой!
У меня паспорт! сказал человек, доставая из кармана книжечку. Хаим Гольдмахер.
Все равно! ответил стражник. В участке разберут
И тот уже шагает вместе с нами.
Плевать я на него хотел! В участке подойду к комиссару, и вот увидите, какую взбучку получит вот этот Комиссармой добрый знакомый Погодите, а если встречу на пути помощника, околоточного надзирателя, ему только слово сказать говорит обладатель паспорта.
Господин хороший! просит женщина. Дай вам бог жизнь счастливую, спасите несчастную мать! Я детей заперла в подвале
Ковалевский! представляется Гольдмахеру ехавший за акушеркой и что-то шепчет ему на ухо.
Все будет в порядке! Не беспокойтесь! подмигивает обладатель паспорта.
Молодой человек! Уж если вы такой ловкач, покажите свое умение! говорит тот, что торопился к обеду. Освободите нас к трем часам. Ведь мы же ни в чем не повинны.
Пусть только попадется мне какой-нибудь околоточный, тогда поговорим
А вон идет околоточный! кричит кто-то, увидав на тротуаре полицейского.
Ловкач долго приглядывается.
Знакомый? спрашивают у него.
Да, знакомый Степан Михайлович. Позвольте! Позвольте! кричит он и машет руками, как человек, старающийся выплыть из омута.
Полицейский подходит.
Господин Степан Михайлович! обращается наш «ходатай», протягивая руку. Не узнали?
А кто ты такой? спрашивает околоточный.
ЯХаим Гольд-ма-хер! раздельно произносит он.
Не знаю, какой такой Гольдмахер! отвечает полицейский и, обращаясь к стражнику, добавляет:Веди, веди!
Не узнал качает головой «знакомец» околоточного, густо краснея
Уж если их брат не захочет, так не узнает! замечает один из нашей партии.
В участке я ему покажу! лепечет «ловкач».
Так мы шагали по улице, пока не набралось человек двадцатьтридцать. Тогда нас отвели в участок.
В дверях нам встречались такие же «партии», и мы приветствовали друг друга.
В передней, где мы дожидались, слышны были истошные крики
Парень, разделивший селедку, подошел к тому, что торопился к обеду, и, хлопнув его по спине, сказал:
Готовьтесь, дяденька, к «лапше», которой здесь угощают
Человек побелел как полотно.
Три часа.
Говорят, что полиция получила приказ не мешать манифестации. Патрулей на улице становится все меньше. Все больше солдат среди штатских.
Из улицы в улицу тянутся манифестации с красными знаменами. Стражник стоит на обочине улицы и глазам своим не верит. Народ требует, чтобы он снял фуражку. Он выполняет это требование с идиотской улыбкой на лице. Кто-то из манифестантов сует ему в руки красный флаг и ставит его впереди колонны. В окнах показываются физиономии любопытных. На балконах люди машут платками.
Навстречу колонне идет человек.
Приветствуйте свободу!
Да здравствует свобода!
Офицер на тротуаре снимает фуражку.
Долой самодержавие!
Долой самодержавие! произносит офицер, кивая головой.
На лестнице посреди улицы стоит бундовец и говорит, обращаясь к народу:
Мы вкушаем свободу, в то время как те, что завоевали для нас свободу, томятся в карцерах Павиака, в «Десятом павильоне»!..
К Павиаку! кричат в колоннах.
К Павиаку!
Из участка выбегает комиссар. Его сердце не выносит того, что происходит на улице. Проходят несколько солдат с винтовками. Комиссар подбегает к ним и командует:
Взвод, пли!
«Тр-р-рах-х-х!»
И две девушки падают, их волосы в крови.
Народ окружил солдат, у них отбирают винтовки. Комиссар удирает в открытые ворота. Люди бегут за ним следом. Он захлопывает калитку.
Взломать! кричат люди, и сотни рук устремляются к калитке.
Откуда-то появляется офицер. Он взбирается на какое-то возвышение.
Товарищи! кричит он. Не марайте рук его грязной кровью. Он не понимал и не поймет, что такое свобода! Отдайте его в мои руки, я буду его судить!
Давай! кричат в толпе.
Калитка сорвана, комиссара выводят. Офицер срывает у него погоны. Кто-то из толпы хватает шашку комиссара и ломает ее на куски. Двое парней берут его под руки и уводят в участок.
Поступайте с ним так, как он поступал с нами!
Ах, публика, как ты легкомысленна!
Ах, публика, публика, как нерасчетлива ты!
Тихо на улице.
Из-за угла показывается демонстрация. Колонна на улице отходит в сторону, уступая дорогу. Все умолкают, обнажают головы, склоняют красные знамена в честь демонстрации, вливающейся с Маршалковской улицы.
Что произошло?
Спокойно и безмолвно проходит демонстрация по улице. Два студента несут на руках покойника. Впереди девушки несут пальто убитого, намокшее в крови.
Молча проходит демонстрация.
Без песен. Без речей.
Вечером.
Улица словно избавилась от гнета Ворота домов раскрыты, и люди волнами выплескиваются из них. На улице весело, на улице радостно.
Лица у людей праздничные, в петлицах красные цветы, у девушек красные банты на груди, с песнями идут они по улицам. Незнакомые люди целуются, берутся за руки, гуляют вместе, поют песни свободы. Солдат с винтовками на улице не видать. Одиночные военные шагают вместе со штатскими, вот молодой человек целуется с солдатом, в другом месте группа людей подхватила солдата и носит его на руках.
Приветствуйте свободу!
Да здравствует свобода!
Ур-р-ра!
В домах на подоконниках зажгли огоньки иллюминации. Над крышами взлетают ракеты и рассыпаются разноцветными огнями фейерверка. А волны людей накатывают одна на другую, лица сияют надеждой, и звучит тысячеголосая песня:
И судьями в ту пору будем мы!
Все, и стар и млад, высыпали на улицу. У всех словно бремя с плеч свалилось, и кажется, что мир стал таким, каким он представлялся людями взрослым и детямлишь в мечтах Люди готовы даже стражника потчевать всем, что есть у них самого вкусного; молодые люди от всего сердца жмут ему руку и приветствуют как свободного гражданина!
Вражда вчерашнего дня забыта, забыто и чувство мести, еще вчера владевшее людьми, хоронившими товарищей, павших в борьбе. Обо всем этом народ забыл. Великой любовью горит сердце человеческое. Широко раскрыты объятия людей.
Боже, как широк твой мир!
И тирану-угнетателю народ протянул руку и по-, братски приветствовал его:
Привет тебе, свободный гражданин!
Свобода носилась в воздухе, заполняя все кругом, и каждый, кто дышал этим воздухом, чувствовал свободу в сердце своем:
Привет тебе, свободный гражданин!
И лишь далеко, в конце улицы, между рядами домов, заходило в тумане ярко-красное солнце, о чем-то напоминая
Казалось, что там застыли потоки крови, отданной за эту минуту свободы Казалось, что оттуда, издалека, пролитая кровь светит и приветствует нас:
Да здравствует свободный гражданин!
К Павиаку! К ратуше!
Освободить арестованных!
Амнистия!
Из-за перекрестка приближается многолюдная манифестация с красными флагами и песнями. Впереди бежит молодой человек и размахивает длинным шестом, за нимеще один. Они останавливают встречных и кричат:
К Павиаку! К Павиаку!
У Павиака уже стояли колонны демонстрантов. У каждой колонны свое знамя, свой оратор, взобравшийся к кому-то на плечи.
Мы пользуемся свободой, говорил оратор, которую они для нас добыли, а они и сейчас томятся в мрачных камерах Павиака. Нет! Мы не уйдем отсюда, пока они не будут с нами!
С каждым разом прибывали новые группы и колонны, занимая всю Дзельную, Кармелицкую и соседние улицы.
Кармелицкая улица вдруг осветилась сотнями огней: в окнах и у дверей зажгли свечи и лампы, и все обитатели от мала до велика с удивлением смотрели на все, что здесь происходит.
У Павиака, лицом к лицу с демонстрантами, стояли конные казаки с винтовкам в руках и не допускали никого к тюрьме. Демонстранты выслали к офицерам делегатов.
Мы хотим, чтобы наши братья были с нами! заявили делегаты, обращаясь к офицерам.
Товарищи! Давайте затянем нашу песнь свободы, чтобы там, в казематах Павиака, нас услышали! Пусть они знают, что мы пришли к воротам Павиака, чтобы освободить их, и не уйдем, с места не двинемся, пока они не будут с нами! произнес один из пришедших.
Свидетелями будут ясные звезды!
И откуда-то из глубины, где, наверное, было темно и сыро, с дрожью в голосе, как из пустой бочки, послышалось:
Клянемся! Клянемся!
То была клятва, донесшаяся из мрачного и сырого Павиака
День свободы вторгся в дома и вызвал на улицу их обитателей.
Идемте приветствовать День свободы!
И покинули дома женщины и старики, матери взяли на руки грудных детей, сестры вели за руку младших братьеввсе шли «полюбоваться» свободой.
Варшава была ярко освещена и чувствовала себя свободной. То тут, то там слышались песни, то тут, то там штатские целовались с солдатами и стражниками А потоки людей текли и текли и заняли всю огромную Театральную площадь перед ратушей.
Площадь была полна народу. Черную массу людей освещали разноцветные лампочки, прикрепленные к древкам красных флагов, а также украшавшие царскую монограмму, висевшую на фронтоне ратуши. С театрального балкона неслись звуки «Красного знамени». Массы подхватывали мотив революционной песни, и эхо отдавалось вдалеке. То тут, то там раздавались голоса агитаторов. Жители города, оставившие свои дома впервые после объявления военного положения, с удивлением и любопытством прислушивались к словам ораторов. Робко прикасались они к красным флажкам, еще вчера грозившим им репрессиями и даже смертью Все было так неожиданно и непривычно, люди сблизились, почувствовали себя товарищами, друзьями Произошло событие, касающееся всех.
На балконе театра показался полицмейстер, народ его приветствовал Он раскланивался Ораторы потребовали от него, чтобы он освободил политических, переполнивших за время военного положения все тюрьмы, остроги, замки и казармы. Он обещал освободить тех, что сидят в ратуше. Народ стал в два ряда, высокие тяжелые ворота ратуши отворились, и на улице показались первые арестованные. Вышла высокая, сухощавая женщина с ребенком на руках, закутанная в рваный платок. Женщину вели меж двух рядов людей под балдахином, сделанным из красного стяга. Музыка на балконе театра играла бравурный марш, а тысячная толпа оглашала воздух криками «ура!». Так было освобождено из здания ратуши человек двадцатьтридцать.
И снова ворота ратуши были заперты на железные засовы.
Но народ не уходил. Снова вышел на балкон полицмейстер. Грудь увешана орденами и медалями. Раскланялся. А супруга полицмейстера из окна посылала народу воздушные поцелуи
Народ приветствовал и ее
Никто не уходил с площади. Еще не успела скиснуть улыбка на лице обывателя, вызванная появлением и поклонами господина полицмейстера, как неожиданно, неизвестно откуда, среди толпы показались казаки на лошадях. Народ приветствовал и их Какая-то женщина протянула казаку руку:
Да здравствует свобода!
Но вдруг, показалось, напирают Как будто бы бегут
Что случилось? Кто-то истошно кричит Женщины голосят Дети плачут
Бегут Продираются сквозь толпу, валят людей Сверкнула шашка, послышался крик и тут же оборвался Человек упал на шедшего впереди Один прячется за спину впереди идущего, тыкается головой в спину, матери заслоняют собою детей. Казаки на конях ринулись на толпу, конские подковы обрушились на тела женщин, на груди, топчут упавших Шашки пошли гулять по головам, по лицам, затылкам Кое-кто пытался защитить голову руками, но шашки отрубали пальцы, кое-кто, потеряв рассудок, сам кидался под копыта лошадей, спасаясь от шашки, сверкавшей на фоне царской монограммы. Большая часть толпы пустилась бежать к скверу, огороженному чугунной решеткой. Но, прижатые к ограде, остались на остроконечных кольях человеческие тела и тела детей, обагривших кровью холодный чугун
Театральная площадь опустела. Лишь издалека доносились плач и причитания матери, оставившей здесь своих детей На широкой площади в беспорядке валялись тела в лужах крови, отрубленные шашками части человеческих тел, дамские шляпки, женские волосы
Мрачными и чужими выглядели дома на этой площади. Большое здание театра глядело многочисленными окнами на площадь, напоминавшую площадь римского цирка, где только что выпущенные из клеток тигры терзали безоружные и беспомощные тела людей
Беспросветный мрак царил на улицах Варшавы, и только на каменных мостовых глухо звучали шаги частых патрулей Двери и ворота были заколочены. Лишь кое-где горела забытая лампочка недавней иллюминации, которую дворник не успел погасить, запирая ворота от преследуемых казаками одиночных беглецов И лампочка одиноко и стыдливо болталась, словно выброшенная на улицу
Ночь была беззвездная и безлунная
Дома, словно насупившись, хранили молчание. Тишину ночи нарушали только изредка раздававшиеся шаги несчастной матери, разыскивавшей не вернувшееся дитя свое и взывавшей:
Дитя мое! Бедное мое дитя!..
Но голос матери тонул во мраке ночи, как черная капля в море черной воды
И далеко разносился голос плачущей матери:
Дитя мое! Где ты, малое дитя мое?
Но безмолвны были дома, заколоченные, запертые, как тюрьмы, в которых притаились граждане первого Дня свободы.
ОбидаПер. М. Шамбадал
С болью в сердце покинул я дом и направился в Ленчице к тетке Хане-Перл.