Было это в один из тех дней, когда трудно сказать, то ли это зима, то ли лето: небо заволокло серыми тучами, земля влажна, и дышится тяжело.
Дорога, по которой я иду, тянется куда-то вдаль, а во рву, что между трактом и дальними серыми полями, пасутся коровы и лошади. Неподалеку сидят мальчишки, скрючившись в широких отцовских телогрейках, и поглядывают на меня из-под глубоких шапок, надвинутых на уши. Им, видать, неохота в такую погоду отпускать по моему адресу колкости, и они дают мне спокойно двигаться дальше. Проехала карета. Я заглянул в нее и увидел какого-то господина, растянувшегося на сиденье и читающего газету, лежащую у него на коленях. Но карета тут же уехала дальше.
Помню, что в голове у меня мелькнула мысль, которая испугала меня и пристыдила. «Если бы, подумал я, моя мать, упаси бог, покоилась на кладбище, я бы ее так любил!» Но тут же я спохватился: о чем я думаю? И мне стало стыдно перед самим собою: «Болван этакий, проговорил я, обращаясь к себе, кто же хочет, чтобы у него мать умерла? Кто?»
И стал я себя успокаивать: «Я вовсе этого не думал! Как эточтобы мама умерла? Я имею в виду совсем другое: когда у кого-нибудь умирает, упаси бог, мать, так ведь это так нехорошо! Бог ты мой!»
И показалось мне тогда, что моя мама меня пожалела, обняла ласково мою голову и так мягко гладит мне щеку и говорит, смеясь:
Глупенький, кому ж это хочется, чтобы у него мать умерла? Кому?..
Серые тучи сгустились и потемнели, они будто опустились ниже к земле. Песок на дороге стал более влажным и липнет к ногам. А вдали поля прячутся в густом тумане. Пробежала крестьянка, закутанная в грубую шаль, она, видно, торопится попасть домой до того, как начнется дождь. Издалека показалась телега, она медленно приближается к городу. Крестьянин, сидевший в телеге, закутался в отсыревший мешок и усталыми глазами смотрит на вспаханные поля. Шапка сдвинута на затылок, мокрые пряди волос липнут колбу. Глаза выражают довольство: слава богу, мы уже дома! Навстречу из города едет другая телега, лошади еще твердо шагают по влажной земле, шеи вытянуты, они, видимо, куда-то торопятся На крестьянине, сидящем на возу, мешок еще сухой, шляпа надвинута на уши, он спокойно смотрит вперед, но глаза невеселы: весь путь еще впереди
А вот и желтое бревно, раскрашенное красными полосами, оно одним концом прикреплено к стойке, другой конец поднят кверхуэто граница, отделяющая дорогу от города. На верхнем конце укреплена цепь. Возле будки, закутанная в тулуп, сидит моя тетка Хана-Перл. Она арендует городской шлагбаум и не пропускает ни одной подводы ни из города, ни в город, прежде чем ей не уплатят за это. И кажется, что она страж города: захочетона потянет за цепь, опустит шлагбаум и отрежет Ленчице от всего мира.
Я подошел. Но так как земля была влажная, а я делал осторожные, несмелые шаги, тетка ничего не слышала. Она сидела, закутавшись в тулуп, понурив голову, и дремала.
Добрый вечер! проговорил я тихо.
Она не откликнулась.
Добрый вечер! сказал я еще раз чуточку громче и волнуясь.
Тетка все так же сидела, не двигаясь. Мне показалось, что она не хочет меня видеть и притворяется спящей.
Я стоял и ждал.
Наконец она обернулась, увидела меня и, вздрогнув, проговорила: «Шмуел?» Но тут же снова понурила голову и затихла. Я почувствовал себя стоящим перед запертой дверью и пытающимся ее открыть
Но тетка, не поднимая головы, спросила:
Ты с кем прибыл?
Голос у нее был заспанный и будто исходил из-под скамьи, на которой она сидела.
С крестьянином. Он остановился там, в деревне, ответил я, указывая пальцем.
Она сидела, опустив голову, и как будто опять задремала.
Потом подняла голову, посмотрела на меня с удивлением и тяжко вздохнула.
Вздох этот меня успокоил: это было нечто вроде подписи под сложным и нелегким договором.
Медленно поплелся я за нею в дом.
Посиди. Сора-Добриш скоро придет и зажжет лампу.
И ушла.
Смеркалось. Оконные стекла, не затянутые занавеской, затуманились, и по ним потекли грустные слезы. Над кроватями висел портрет покойного дяди. Его бледное лицо строго смотрело на меня и следило за всем, что я делаю. У другой стены, рядом со шкафом, стоял комод, накрытый вязаной скатертью. На комоде были расставлены разноцветные тарелочки, стеклянные бокалы, стеклянная сахарница. Я ее открыл. Там лежала вата, в которой еще покойный дядя держал свой «эсрог».
Я сел за стол, взял книжку и принялся читать.
Я почему-то боялся, как бы меня не угораздило подойти к сахарнице и, упаси бог, разбить ее или взять тарелочку с комода и уронить ее на пол Однако я отогнал эти недобрые мысли и углубился в чтение.
Вскоре отворилась дверь, и в комнату вошла девушка в платке. Она сдвинула платок с головы, и на висках ее показались прижатые волосы. Девушка остановилась посреди комнаты и смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Видно было, что она не знает, что сказать и что делать.
Она зажгла лампочку и поставила ее на стол. Я увлекся чтением.
Ты сын тети Малкеле? спросила она вдруг, принимаясь колоть дрова.
Да, ответил я. А тыдочь тети Хане-Перл?
Да.
Я продолжал читать.
Ты надолго приехал? спросила она снова.
Я думаю заняться изучением священных книг в здешней синагоге, ответил я очень серьезно.
В самом деле? удивилась она.
Да! сказал я, радуясь этой неожиданной мысли. У нас сейчас трудное время, отец ничего не зарабатывает, он не может платить за мое учение, вот я и уехал из дому.
С тех пор как отец умер, говорит она печально, трогая бархотку, которую носит на шее, у нас тоже трудное время. Шлагбаум тоже дорого стоит. Приходится просиживать ночи напролет, а заработка нет. И тут же добавляет:Учиться ты сможешь. Спать будешь у нас, по субботам и праздникам будешь кормиться тоже у нас. А завтра мы с тобой сходим к тете Ривкеле, а вообще питаться будешь у здешних хозяев по дням.
Я смотрю на нее и молчу.
Стирка тебе тоже ничего стоить не будет, продолжает она, вместе с нашим бельем будем и твое стирать. Не тужи, все уладится.
Я огляделся по сторонам, и все мне здесь показалось таким дружественным и уютным.
Вот видишь, сказала она, указывая пальцем место между шкафчиком и комодом, здесь можно будет кроватку поставить, а постилок у нас достаточно.
Я посмотрел на свободный уголок, и сердцу стало тепло. Тут будет мое место.
Хорошо? спросила она, глядя на меня добрыми глазами.
Я молча смотрел на нее. И, взглянув на окно, подумал: «На улице темно, а я дома»
Девушка подала мне стакан чаю.
Пей. Согрейся. Сейчас и ужин будет готов.
Дверь отворилась, и вошла тетка.
Я держал стакан и чувствовал себя в чем-то виноватым.
Знаешь, мама, Шмуел, тети Малкеле, приехал сюда учиться. Он будет кормиться у здешних хозяев по дням, а у насночевать. Не правда ли?
Тетка вздохнула и ничего не сказала.
Смотри, мама, вот здесь, между шкафом и комодом, можно будет поставить кроватку. Кажется, у тети Ривкеле есть лишняя кроватка, я завтра схожу к ней.
Не глупи! Шмуел завтра поедет домой.
И, понурив голову, тетка тихо вздохнула.
Мальчик дурака валяет Сорвался и удирает из дому Эх, глупые ребята!
Сора-Добриш стояла посреди комнаты и смотрела на меня с удивлением и жалостью.
Я застыдился и зарылся в книжку.
В комнате стало тихо.
Послышалось тарахтение телеги, и тетка вышла из дому.
Сора-Добриш уже больше ничего не говорила и прятала от меня лицо.
Я подошел к окошку. На улице была кромешная тьма. Простучали колеса, проехал фургон с фонарем. Фургон скрылся, а огонек фонаря золотой искоркой мелькал во тьме
На следующее утро тетка отослала меня с крестьянской подводой домой.
Сора-Добриш стояла у шлагбаума и кричаламне вслед:
Счастливого пути! Кланяйся тете Малкеле.
Подвода продолжала свой путь.
Небо было хмурое Частый дождь беспрестанно и равнодушно поливал землю. О таком дожде никогда не знаешь, когда он начался и когда кончится. Кажется, что он моросит спокон веков, что мир так и был создан вместе с этим дождем и что будет он продолжаться до самого светопреставления
Я забрался в уголок телеги, уселся на влажное сиденье и руки спрятал под одежду.
Какая-то цепочка на подводе сорвалась с места и беспрестанно стучала по доскам, дождь моросил, и казалось, будто пес воет где-то в мокрой будке.
Тучи виснут над самой головой. Кажется, достаточно протянуть руку, чтобы нащупать их. Но вот они поднялись выше, капли дождя падают в лужицы на меже, что отделяет дорогу от поля, и влажная земля впитывает их.
Крестьянин, мой возница, сидит, понурив голову, и смотрит куда-то вдаль, а согнутая спина покорно подставлена моросящему дождю: мол, не все ли мне равно!
Лошади идут, уверенно ступая по влажному грунту дороги.
Я смотрю на колесо телеги, чуть ли не до половины ушедшее в колею и влекущее туда же вторую половину. Так оно и вертитсято одна половина, то другая погружается по самую ступицу.
Смотрю по сторонам: хмурое небо простирается над полями, того и глядиупадет и все накроет И кажется мне, что все кругом сердится на мамашу мира, удирает из дому к тетке Хане-Перл, что и у мира есть старший брат, который спросит: «Где ты был?»
На поле пашет крестьянин, лошадь запряжена в плуг, который тащится по мокрой земле. Лошадь вытягивает вперед голову и тянет за собою лемех, а крестьянин шагает позади и нахлестывает кнутом.
Телега ползет дальше. Вот продолговатый участок торфа, от него к дороге тянется узкая полоса, ведущая к кладбищу.
А в воздухе все затянуто туманом, будто прижимающим к земле. И казалось мне, что и я, и небо, и поля, и крестьянин с плугомвсе мы сидим в хедере. Четверг, время послеобеденное, солнце показалось на косяке окна, значит, сейчас половина первого и мы отвечаем урок нашему ребе, а он недоволен.
И вдруг я вижу дворец с высокими окнами, с балконами, от дворца тянется аллея, обсаженная раскидистыми деревьями
Я еще глубже зарылся в свой кафтан, руки спрятал под жилетку, и мне стало уютнее
Передо мной лицо моего брата. Он держит палку в руках, смотрит на меня, но бить меня не собирается. У дверей стоит крестьянин, который меня привез, он хочет получить обещанный ему теткой двугривенный
Но вот отворяются двери дворца, телега въезжает, меня ведут куда-то наверх, и вот я лежу под шелковым одеялом Мне тепло. Я принимаю ванну, тут для меня приготовлена новая одежда Я чувствую, как шелк шуршит у меня на спине На мне атласный кафтан с пояском Смотрю мимоходом в зеркало: я выгляжу как принц! По щекам вьются черные пейсики
Проехала какая-то телега. Возница сошел и как будто прикурил у встречного крестьянина.
Меня вводят в просторную комнату Сверкает множество свечей в серебряных подсвечниках За столом сидит почтенный старик Он держит в руке серебряную табакерку и заглядывает в фолиант Какая-то женщина с большими бриллиантовыми сережками, в шелковом повойнике, накрывает на стол. Это моя мама? Нет, чужая. Все рады моему появлению «Здравствуйте!» Меня целуют Женщина плачет
Пробежал кто-то промокший. На поле стоит подвода без лошади. С каким-то удивительно длинным дышлом.
Я за столом Разбираю мудреный трактат из Рамбама Старик спорит со мной, я отвечаю, привожу доказательства Старик вне себя от удивления Женщина вытирает глаза уголком платка А там Из-за дверей Шелковая юбка Кто-то прислушивается Открывает двери пошире и смотрит Но я не обращаю внимания Продолжаю разговор, доказываю
Вводят невесту Она хороша, как принцесса На ней шелк и бархат Две черные косы Белый передник Она опустила глаза, стесняется Ятоже Сердце у меня колотится.
Как тебе нравится невеста?.. Дети стесняются Видишь, как он покраснел
Я засунул палец за поясок и хожу по комнате
Они без нас привыкнут друг к другу
Накрывают на стол. С потолка светит большая люстра с хрустальными подвесками Я и мой будущий тесть сидим по одну сторону стола Она с матерьюпо другую сторону Между намилюстра.
Я продолжаю читать и разъяснять трактат из Рамбама Тесть не признает моих доказательств, но я настаиваю, привожу тексты из гемары Она мне подмигивает: не сдавайся! Вот так!.. Правильно! Она улыбается Так-то!
Ко мне подводят невесту Я закрываю глаза, не смотрю Мне преподносят золотые часы «Возьми!»говорит она и смотрит на меня Я закрываю глаза и беру Кладу их в атласную жилетку
Сижу вместе с нею в стеклянной беседке Мы не смотрим друг на друга Смотрим на воду Нет, яв книжку заглядываю Она улыбается Нет Она сидит, опустив голову Нет Смотрит прямо мне в лицо Ятоже прямо ей в лицо Она плачет Да, по щекам текут слезы Я беру в руку ее косы Разве можно? Смотрю на нее и тоже плачу Ей жаль меня, так жаль Беру ее за руку
«Тебе нечем уплатить вознице? Боишься старшего брата?..»
Оглядываюсь кругом. Дворец давно уже остался позади. Тянутся промокшие под облаками поля.
Показался домишко под мокрой соломенной крышей. Из трубы валит густой дым и стелется по дороге. У дверей стоит телега. Выпряженная лошадка зарылась головой в телегу, равнодушно подставив спину дождю. Возница стоит в дверях, съежившись, в намокшей сермяге и держит кнут под мышкой.
Неподвижно стоит рощица, деревья словно жмутся одно к другому.
А за рощей уже видать островерхую крышу костела, что в нашем местечке И сердце у меня забилось сильнее: я уже дома!..
СредостениеПер. М. Шамбадал
На безлюдном поле, за чертой большого города, в низине было расположено большое черное здание крепости, огражденное высокой толстой стеной, скрывавшей ее от остального мира и заслонявшей от света. Вдоль одной из стен крепости текла широкая река, и по ночам, когда стихал дневной шум, бывало слышно, как бьют в эту стену волны быстрой реки. Эхо отзывалось далеко и будило представление о некоей помешавшейся матери, не отходящей от крепостной стены и требующей, чтобы ей выдали тела ее детей, зарытые в земле за стеной. В одном из углов за каменной оградой высилось мрачное здание тюрьмы для политических заключенных.
Многоэтажная тюрьма была полна арестованных. Время от времени их переселяли из одной камеры в другую, чтобы они не успевали познакомиться с соседями. И действительно, днем тюрьма словно вымирала и напоминала подземелье, в котором лежат и безмолвствуют живые здоровые люди. Каждый занимал свое место на нарах. Одни не отрываясь смотрели в одну точку, другие следили за красной коровой, которая паслась на лугу за окошком, забранным решеткой, и так привыкли видеть эту корову, что им казалось, будто ничего другого они в жизни не видали Третьи, словно назло, старались встретиться взглядом с жандармом, который неустанно смотрел в глазок, наблюдая из-за двери за поведением арестантов
Но как только наступала ночь, здание тюрьмы оживало, из-за всех стен начинал доноситься перестук. Арестованные беседовали друг с другом, рассказывали иной раз самое сокровенное о себе, передавали тюремные новости другому, третьему, четвертому, так что все это мрачное здание говорило, шумело и жило одной жизнью. Так встречались друзья, братья, близкие и далекие Время от времени из коридора доносились твердые шагитогда бессловесный разговор обрывался и весь дом немел. Но как только шаги удалялись, разговор возобновлялся, тюрьма снова оживала
Арестованные так привыкли к этому способу общения, что уши научились различать по стуку пальцев даже характер стучавшего: добрый ли человек или злой, интеллигент или рабочий. В стуке пальцев узнавали, шутит человек или нет, улыбается он или плачет Люди, перестукиваясь, утешали один другого, иногда ссорились или мирились, к одним проникались любовью, к другимнеприязнью. Случалось и так, что арестованному вдруг, средь бела дня, вздумается крикнуть или заговорить, будто из желания проверить, не разучился ли он говорить
Однажды среди ночи, когда вся тюрьма была занята переговорами, вдруг раздался молодой, свежий девичий смех Арестованные даже вздрогнули, им показалось, что произошло нечто сверхъестественное. Все затихли, перестук оборвался. Все ждали, что сейчас послышится выстрел или нечто подобное Но девичий смех повторился, и звук этот в стенах каземата был так неожидан, как если бы покойник вдруг заговорил И арестованным захотелось крикнуть во весь голос, отозваться, отомкнуться, люди даже рты раскрыли, чтобы крикнуть, но у всех голос словно отказал, и никто не смог произнести ни звука