Смеялась молоденькая девушка, совсем еще ребенок. Когда ее привели сюда из материнского дома, она не в силах была понять всю серьезность положения: бодро и уверенно поднялась она и пошла следом за стражниками, которые вели ее в камеру. Ей казалось, что за тем, что произошло, должно случиться нечто очень важное И онагероиня этого ожидаемого происшествия. Но когда девушка осталась одна в четырех немых стенах, она села в уголок, и юное ее сердце почуяло одиночество Тогда она заплакала. Плакала она тихо и долго, не зная, перед кем и почему. Но когда поплакала, ей стало легче, и она почувствовала себя героиней. Это пробудило в ней гордость. Она поднялась со своего места, сжала кулаки и выпятила грудь, словно ожидая выстрела, но тут спохватилась, что говорит сама с собою, и вдруг по-детски звонко расхохоталась.
Жандарм, стоявший в коридоре на часах, быстро подошел к дверям ее камеры и заглянул в глазок. Его строгий взгляд еще больше рассмешил девушку, и она дала волю своему смеху. Когда стражник увидал молодую девушку, стоявшую у стены своей камеры и говорившую с собою, Он невольно проникся симпатией к этому юному существу и начал сам улыбаться, однако тут же вспомнил о своих обязанностях и попытался придать своему лицу выражение строгости, но из этого ничего не вышло, и надлежащего действия это не произвело.
Так впервые строгая дисциплина в тюрьме была нарушена, а по отношению к этой камере так и осталась не восстановленной.
Девушка вскоре свыклась со своей тесной каморкой. Она даже, насколько это было возможно, сделала ее уютной и прибранной, словно это было место постоянного ее жительства. На окошках появились чистые занавески, на стенах были развешаны картинки, койка была застлана чистой простыней. Камера обрела другой вид, в каждом уголке чувствовалась заботливая женская рука, и тюремная камера производила впечатление невинного девичьего уголка, в котором рождаются сладкие грезы первой любвитой дивной поры, когда недавняя девочка становится женщиной
И не только эта камера, но и вся грозная и мрачная тюрьма стала какой-то другой. Чувствовалось, что в этих тяжелых стенах поселилась женщина. Никто из арестованных еще не видел ее, не знал, как она выглядит, хороша ли она или дурна, молода или стара, и тем не менее всеи арестованные и жандармычувствовали, что здесь, по соседству с ними, живет женщина.
А девушка, сама того не замечая, внесла какую-то перемену в однообразные будни этого страшного дома.
Девушка была пианисткой, и в заключении ни о чем так не тосковала, как о рояле. Иногда в сумерки, когда в камере темнело и под потолком зажигалась маленькая лампочка, ее охватывала неуемная тоска по музыке, тогда она усаживалась в уголок, заплетала косы на манер гетевской Гретхен и начинала вслушиваться в тишину. И казалось ей, что где-то играют, что откуда-то издалека, сквозь толстые крепостные стены проникают звуки мелодии, которую ей хочется слышать, и она начинала шагать вдоль и поперек каморки в такт воображаемой мелодии. Шаги ее отдавались в гулкой тишине тюремного замка, и весь этот страшный дом прислушивался к ним, улавливал ритм и такт, и заключенные в своих камерах невольно напевали какие-то свои, памятные им, мелодии
Ее никогда не видели. Ее одну выводили на прогулку, и арестованные слышали ее легкие шаги по коридору. Все приникали к дверям своих камер, искали щелочку, сквозь которую можно было бы ее увидеть. А она чувствовала, с каким настороженным интересом люди за тяжелыми дверьми следят за каждым ее шагом, и припадала к какой-нибудь из этих дверей И арестованному казалось, будто легкие девичьи пальцы едва касаются клавиатуры раскрытого рояля
В соседней камере сидел молодой человек. Четыре безмолвные стены, вырвавшие из числа лучших дней его жизни восемь месяцев, не смогли еще погасить его молодые чувства. Жизнь в нем как бы уснула на время Проснувшись утром, он подолгу лежал и вспоминал сцены своих детских лет, улыбавшиеся ему, как во сне, или наблюдал за красной коровой, которая паслась на лужайке перед тюремным окошком, и удивлялся каждому ее движению. Энергия, которая скапливалась в нем, не находя для себя выхода, словно дремала внутри, и человеку стало безразлично, светит ли на улице солнце или идет дождь Однако достаточно было слабого ветерка, чтобы разбудить в нем уснувшие чувства, заставить молодую кровь струиться в жилах с горячностью молодости
Этим ветерком была она
Он слышал ее шаги, прислушивался к каждому движению, чувствовал, что за стеною живет живое существо Оно тоскует, оно жаждет чего-то И он, подобно собаке, ночи напролет лежал у стены и слышал, казалось ему, даже как она подымает руку, как распускает полосы или собирает их вокруг шеи Вот она натягивает на себя одеяло Ветерок обдувает ее обнаженную шею, раздувает волосы, вот она зарывается лицом в подушку
Фантазия рисовала ему эту девушку: она небольшая, тонкая, легкая Благородством дышит каждая ее черта На ней черное платье. У нее черные шелковистые волосы, всегда удивительно чистые и прохладные Она сидит, поджав ноги, как котенок, на своей койке и играет своими длинными и прохладными волосами Она улыбается, будто хочет что-то сказать, когда прячет свои не то стыдливые, не то озорные черные глаза, влажные, под густыми черными бровями. И вся она тихая, спокойная, как тихая песня Лицо ее не выражает никаких желаний, но про себя, скрытно, эта тихая девушка живет какой-то тайной И тайна эта не от мира сего Она скрывается за железными дверьми И никому-никому не проникнуть туда, не разделить с ней этой тайны
Он видел ее в шопеновском ноктюрне: однажды в сумерки она его напевала. Он видел молоденькую сосновую рощу Ранняя осень. Молодые сосенки тянутся высоко в небо, простирая свои крылья-ветви и отбрасывая тень. Сумерки. Грустно заходит ярко-красное солнце, озаряя лес раскаленными бликами. За рощей высится покинутый замок, стены которого печально отражаются в голубом зеркале воды, играющей под лучами заходящего солнца. От замка к молодой сосновой роще ведет запущенная белая тропа. Безмолвно бредет по тропе меж сосен девушка. Она идет босиком, и из-под черного платья мелькают ее белые ступни. Черное птичье перо украшает ее волосы Величественно и молча ступает она по тропе из чуждого мира в чуждый мир
Он выстукивал по стене пальцами, говорил о своей любви к ней: «Кто ты? Скажи. Я чувствую, что ты молода и прекрасна, и я люблю тебя Я силен, как лев, я ночью сломаю разделяющую нас стену и приду к тебе. Я возьму тебя, как птичку, к себе на грудь, удеру с тобой, уйду далеко-далеко Жди меня, пташка, жди»
Она слышала стук пальцев, но не понимала, что он хочет сказать. Чувствовала, что за стеной кто-то горячо взывает к ней, что чей-то голос обращается к ней, зовет, зовет!..
Она лежала у стены, вслушивалась в перестук пальцев, понимала, что это песнь, песнь любви. Ей казалось, что она слышит слова, умирающие в толще тюремных стен, слышала биение сердца, сердца, отданного ей
Тогда и она дрожащими пальцами водила по стене, будто пытаясь покрыть стену волной любви.
Он слышал песнь ее пальцев.
«Приходи Жди меня, любимый. Я чувствую тебя, чувствую, кто ты. Жди, я сломаю стену и приду к тебе»
Так две души, разделенные стеной, пропели жизнь свою
Она уже успела привыкнуть к нему, не зная, кто он и каков он: молод или стар, женат ли, имеет ли детей, она знала только то, что за стенойдуша, тоскующая по ней, и что ее душа тоскует по нему. Чувствовала, что по ту сторону стены живет сердце, которое бьется ради нее.
Когда наступала ночь, девушка садилась на пол у стены и стучала пальцами, желая узнать, не сидит ли и он у стены. Так просиживали они долгие часы. Он, стуча пальцами, рассказывал ей о своей любви, утешал ее, говорил ей словаглубокие, искренние. Она не понимала, но чувствовала его сердце, его душу. Она склоняла голову к стене, будто хотела положить ее к нему на колени, выстукивала ритмический рисунок песни. После этого у нее на душе становилось так легко, что она поднималась с пола и начинала шагать по камере. И страшное здание тюрьмы в эти минуты чувствовало чистую душу, обитавшую в его стенах. И каждый заключенный следил за ее шагами и вместе с нею пел то же, что пела она
И неожиданно произошло то, что заставило вздрогнуть все мрачное здание тюремного замка.
В крошечное окошко камеры один из политических заключенных видел, что на холме тюремного двора сооружают виселицу. В тишине беспросветной ночи тюрьма долго перестукивалась, и звуки, словно капли дождя, падали во тьму. Так заключенные передавали друг другу весть о том, что готовят виселицу. И всю ночь в этом страшном доме звучало жуткое слово «виселица».
Стены обрели язык. Верхние этажи переговаривались с нижними, люди друг друга оповещали, советовались, утешали, прощались. Казалось, сама смерть бьет черными крылами в стены. Но вскоре все замолкло, будто здание вымерло. Арестованные забились в свои углы, каждый подводил итоги своей жизни и ждал ангела смерти, который может прийти за ним
В эту ночь тот, что жил в камере рядом с девушкой, стучал как-то по-другому. Она чувствовала, что он должен ей что-то сообщить, пальцы словно просили о чем-то, словно предупреждали Он стучал не так сильно, как обычно. Ей казалось, что он лицом прикладывается к стене, стучит лбом целует стену, простирает по стене руки, будто желая обнять Потом он притих, но ненадолго. Снова припадал, царапал Что-то хотел, видимо, сказать по секрету, но она не поняла, что именно
Ночь была тиха и печальна. На дворе гулял ветер, за стенами не утихала буря, но в тюрьме ничего не было слышно. Время от времени доносился отдаленный грохот раннего грома. Ветер срывался с крыши, стучал небольшими ставнями на тюремных башенках, цеплялся за прутья железной изгороди.
В каморке у девушки было темно и тихо. Несколько раз она пыталась постучать к нему, но он, словно поссорившись с ней, не отвечал. Тогда рассердилась и она и легла на свою койку. Но спать она не могластало тоскливо и грустно. Хотела подойти к стене, но ждала, чтобы он подошел первым. Потом в тюрьме все стихло. Не слышно было перестука, и только откуда-то издалека доносился чей-то взволнованный шаг по камере. Вдруг ее обуял страх, ветер за окошком стал слышнее Она соскочила, подошла к стене, постучалаон не ответил. Подошла к другому углу, опять постучала, но и тут не услыхала ответа. Приложила ухо к стене, прислушалась, напрягая слух, и тут мертвая тишина. Страх усиливался, еще слышнее становился ветер снаружи Она стала ощупывать стены, искать уголок, стала умолять, всхлипывая: «Отвечай мне! Кто ты? Какой ты? Почему молчишь?.. Что с тобой случилось?.. Я боюсь! Почему ты молчишь?.. Отвечай мне!.. Отвечай!..»
Умирающие звезды(Зарисовка)Пер. М. Шамбадал
Я жил у подножия высоких гор Татры в деревушке, населенной немногими горскими крестьянами, ютившимися в землянках без крыш, без печных труб, как в средние века. Козниц расположен в глубокой долине, уходящей на три тысячи сажен в глубь гор. В деревню ведет узкая снежная тропа, которая тянется меж двух высоких водопадов, сейчас, в тридцатиградусные морозы, замерзших и образовавших две необычайно высокие ледяные стены, местные жители называют их «Воротами Крашинского». В деревню солнце никогда не заглядывало, так что и в дневные часы приходилось жечь маленькие керосиновые лампочки или лучину. Солнце, которое покоилось на вершинах снежных гор, лишь иногда слабо отражалось в крестьянском окошке, наполовину заткнутом тряпьем. Но и этот единственный отблеск солнца делал уютнее мрачную деревушку, постоянно прятавшуюся в тени.
У хозяина избушки, где я жил, однажды в начале осени погиб сын. Он отправился в горы и больше не вернулся. Хозяин верил, что духи гор заманили его в Пещеру и что сын живет там с какой-нибудь чертовкой, позабыв обо всем на свете. Каждый раз, когда на горах бушевал неистовый ветер, вырывавший деревья с корнями и швырявший их в пропасть, хозяин с семьей забивался в угол, становился на колени, крестился и называл имена горных богов, боясь, как бы сын не явился вместе со своей чертовкой и не разрушил его убогое жилье. И каждый раз, когда ветер валил дерево на край расщелины, хозяин бросался наземь, думая, что сын уже явился.
Я так свыкся с жизнью этих людей, что и сам понемногу стал верить в их приметы и легенды. И в дни, когда ураган свирепствовал в горах, я тоже вместе со всеми прятался в угол и боялся, как бы сын хозяина не пришел с гор.
Вот тогда я и встретился с ней.
В этом диком ущелье, позабытом и богом и людьми, меж снегов и льда высилось трехэтажное здание санатория для больных чахоткой. Над зданием торчала высокая труба, которая трижды в день оглашала окрестность свистом, и каждому, кто слышал этот свист, казалось, что это предсмертный стон больных, обитающих в санатории.
Здоровые, жители деревни, со страхом смотрели на это здание, напоминавшее о смерти Об этом доме распространялись различные легенды: кто попал туда, тот не возвращается. В самом санатории бывало довольно весело. Больные развлекались, играли, ставили спектакли, в которых сами же исполняли роли. Но по утрам, за завтраком, каждый день не хватало одного-двух гостей, которых ночью выносили на носилках, чтобы оставшиеся в живых ничего не заметили.
Она была больная из санатория. Время от времени она украдкой уходила из санатория и гуляла по диким горам, по снегу. Врачи, которые уже не надеялись на ее выздоровление, разрешали ей всякие вольности в оставшиеся ей считанные дни. Она была еще очень молода, лет восемнадцатидевятнадцати, с длинными русыми косами, с глубоко сидящими синими глазами, из которых уже со всей серьезностью глядела близкая смерть. Но молодые, свежие губы радостно улыбались И вся она производила впечатление высокого, цветущего, срезанного цветка туберозы. Я до сих пор не знаю, было ли ей известно, что дни ее сочтены, или нет, она была весела, ей так хотелось жить. Одна, с распущенными волосами, в белом жакете, с длинной тростью в руке, она шла в гору, будто искала свое счастье, которое где-то потеряла
Я встретился с ней на вершине горы, у замерзшего пруда, меж кустов, обложенных подушечками снега. Мы тут же познакомились. И, словно давно ожидая этой встречи, взялись за руки и вместе стали подниматься.
Солнце заливало вершину горы, и белый снег под щедрыми лучами яркого солнца распространял столько света, что казалось, будто на вершине горы разлито необъятное море. Она, веселая, полная жизни, тянула меня за руку вверх. Кругом в этом снежном мире не было ни живой души. Нам казалось, что мы забрались на самую грань миров, попали в царство льда Сейчас гора поднимется, и миры будут засыпаны снегом
И когда девушка увидала массы снега, разлегшиеся у источника, низвергавшегося в пропасть, она простерла руки и воскликнула:
Боже, как хорош мир!
И долго после этого молчала
Время от времени мы встречались, гуляли вдвоем. И всегда она была весела, но все же что-то скрывала. Тайну, которая была нашей, и ничьей больше Ни разу она не упоминала ни о том мире, из которого пришла сюда, ни о том, в который собирается Когда ей становилось холодно в горах, она мягко прижималась ко мне, очень мягко и очень тепло. Голову прятала, как ребенок, у меня на груди, будто хотела спрятаться во мне.
Словно добрый, светлый ангел, явилась она на моем пороге:
Пойдем! сказала она и протянула мне руку.
Я закутался в шубу и пошел с ней.
Ночь была светлая, ясная. Половина луны без единого пятнышка стояла над горой, с головы до пят одетой в ослепительно-белый хитон и хранящей свою тайну Воздух был прозрачен и морозен. Звезды четко выделялись на бархатно-черном небе, казалось, что им тесно, так густо ими был усыпан небосвод. Девушка была очень весела. Она ничего не говорила и только очень тепло пожимала мою руку и тянула за собой. Мы шли долго. Снег поскрипывал под ногами, и окружавший нас молчаливый белый мир внимательно прислушивался к шагам двух молодых блуждающих душ В домишках давно уже погасли лучинки, черные тени ложились поверх белого сияния ночи на жалкие лачуги, и вокруг нас стояла такая тишина, что казалось, будто кто-то идет за нами следом и считает наши шаги.
Время от времени с высокого неба срывалась и падала звезда. За секунду она проделывала путь вокруг земли и где-то гасла. Девушка с грустью следила за гаснущими звездами. Взяв меня за руку, она глубоко заглянула в мои глаза и, скорее весело, нежели с грустью, спросила: