Выпусти вдову из кутузки, говорю я тебе!
Реб Исроел, посудите сами, она отнимает у меня заработок!
Реб Исроел не любил тратить лишних слов. Сказав это, он вернулся домой, а два дюжих молодца тем временем пришли к хасиду в кабак, выкатили на улицу две бочки со спиртом и вывернули краны: «Берите, мол, кто хочет!» И справили тогда евреи Койлерского переулка славную субботу, много пьяных валялось на улице, а шинкарю вдобавок наставили фонарей под глазами, пообещав на следующей неделе повторитьи поди жалуйся господу богу!
Войдет в дом к реб Исроелу увалень и остановится у большого шкафа.
Ну, что скажешь, портновская голова? спрашивает реб Исроел, награждая парня пощечинами. Говорят, мать свою бьешь! А кто тебя кормил до сих пор? Другой чуть поперек ей молвит, за нож хватаешься?
Реб Исроел, так ведь мать-томоя! Мне можно, а другомухворобу! Потроха выпущу! Не так ли, реб Исроел?..
А тебе чего, детка?
Да вон тот жук, у которого керосиновый склад, сулит мне красненькую, если я ночью перелезу через забор к его конкуренту, Иоськиному зятю, и устрою там «море разливанное» с бочками керосина.
А я тебя вздую! Красненькую возьми, а ему кукиш покажи.
Так он бумажку вперед давать не хочет.
А ты скажи, чтобы он деньги у меня заложил, а сам ступай к Иоськиному зятю, пусть он завтра поутру гвалт поднимет, мол, бочкам его глаза протерли Я тебе красненькую отдам, а если этот жук потом к тебе придираться станет, дай ему в зубы!..
Приезжая в пятницу под вечер домой, реб Исроел садился на скамью, предварительно набив карманы медяками, и про себя молил бога: «Пошли мне, отец, людей, которым субботу не на что справить!» И не входил в дом, покуда не раздаст всю мелочь нищим. Затем, умывшись и надев субботний кафтан, отправлялся в молельню РИМа встречать субботу. Странники, проходившие по этим местам, специально останавливались в местечке, ожидая приглашения в гости к реб Исроелу на субботу. Вкус кугла, которым угощали в этом доме, запоминался на целый год. Молельня всегда была набита такими «гостями». Реб Исроел становился у дверей и, зорко следя за тем, сколько гостей не получит приглашения (никто так не любит принимать субботних гостей, как мясники и рыбаки), всех оставшихся уводил к себе.
Число желающих заполучить гостя на субботу порой и было так велико, что служка молельни РИМа назначал даже цену, которую прихожанам следовало уплатить за возможность совершить богоугодное дело. «Три злотых за гостя!»выкрикивал он. На следующий день, после службы, раввин читал прихожанам главу из «Мидраша». У реб Исроела в такие минуты навертывались на глаза слезы. Потом он приглашал всех на субботнюю рюмочку водки с пряником и при возгласе «лехаим!» стучал кулаком по столу, приговаривая:
Пейте, люди добрые, за праотца нашего Иакова! За пророка Моисея!..
И в доме звенели окна от ударов кулаками по столу.
Реб Исроел мог самостоятельно прочитать раздел Пятикнижия, он и в комментариях Раши неплохо разбирался, покуда комментатор не забирался в дебри арамейского наречия. Комментатора Раши реб Исроел вообще очень любил. Он казался ему кем-то вроде всеобщего близкого родственника. И еще одного человека побил реб Исроел: царя Давида. Главы его псалтыря неизъяснимой сладостью растекались по жилам. Да и вообще царь Давид представлялся реб Исроелу простым и доступным человеком. Казалось, его можно запросто повстречать на улице, остановить и поздороваться с ним:
Добрый день, уважаемый царь Давид! Как дела?
И начинается разговор о рынке
Когда у реб Исроела подросла дочь, он отправился к раввину:
Рабби, подберите мне зятя из ваших молодых людей.
Приняв зятя, он поселил его в своем доме навсегда: вот, мол, тебе еда и питье, вот тебе субботнее платье и карманные деньги, а ты сиди и изучай святую тору.
К зятьям, сидящим над фолиантами, реб Исроел относился с большим уважением и ходил мимо них на цыпочках. Все самое лучшее и дорогое он приберегал для них. А заслышав, бывало, в своем доме чтение нараспев, старик плакал от радости, как дитя.
Сыновья реб Исроела отличались богатырским сложением. Их называли «жихлинской гвардией». Все они были уже взрослыми. Однако превзошел братьев самый младший, «поскребыш» Нотеле. Натан постоянно расхаживал с собакой Бореком, с овечкой Башкой и со свистком в кармане. На плече у него зачастую сидел голубь. Вся улица дрожала при виде его. В соломенной шапочке на макушке и с нагайкой в руке он становился у дверей и начинал посвистывать своим голубям, кружившим у него над головой. Юзефа выводила из конюшни его Буланого. И если конь был недостаточно вычищен, или грива коня не была расчесана и заплетена косичками с ленточками, Натан мог огреть Юзефу нагайкой, да так, что на полной розовой девичьей руке проступала кровь.
Юзефа была работницей у реб Исроела. Ее в свое время привезли из деревни, и она осталась в этом доме навсегда. Девушка она была крепкая, как железо, под стать всей семье. В доме ее считали своим человеком. Она вмешивалась в разговоры, давала советы, сердилась, если что-нибудь было не по ней. Натан истязал ее, но она не сердилась на него. Только встряхнет, бывало, головой, так что волосы упадут на уши и на лицо, и скажет:
Бей, если тебе так хочется!
А через полчаса, увидев его на коне, Юзефа становилась у двери, упершись руками в бока. Глаза ее, украшенные багровыми синяками, которые наставил ей Натан, улыбались, словно говоря: «Каков молодец! На коне-то как сидит!..»
Вернувшись, он подзывал ее. Поначалу она притворялась, будто не слышит, потом подходила, потупившись, и нехотя брала поводья из его рук.
Он подмигнет ей и поднимается на чердак, где у него голубятня. Юзефа отводит коня в хлев и встречается со сторожихой.
Кто это тебя так разукрасил? спрашивает та, указывая на лицо Юзефы.
Тот, кому хотелось, а тебехворобу! отвечает Юзефа, показывая кукиш, и быстро взбирается на голубятню.
Рядом с голубятней на чердаке хранился овес. Голуби так хорошо знали свое место, что куда бы их не уводили, они все равно прилетали сюда и усаживались на крыше. На другом краю города жил пекарь-поляк. У него была своя голубятня, и между пекарем и Натаном шла непрестанная война. Натан выпускал своих голубей, пекарьсвоих. Случалось, что одна партия переманивала голубя из партии противника. Появлялась из другой партии голубка и начинала заигрывать с самцом, «уговаривать» его улететь вместе с ней
Но тут приходила на помощь «братва». У Натана была своя братваеврейские и польские парни, которые у него ночевали. У пекаря тоже были помощникисвои подмастерья. Если случалось одной стае увести голубя, принадлежавшего противнику, парни ликовали, словно победили вражеское государство. А те, что потеряли голубя, ходили повесив носы и думали, как бы отомстить. Из-за этого происходили побоища между командами Натана и пекарятакие, что упаси бог!
2
Это случилось летом, в пятницу после обеда. Реб Исроел только что вернулся из поездки. Конюх Камиза повел поить лошадей к водокачке. Юзефа снимала вещи с воза. Помимо вещей, на возу были гусь, индейка, мешок с рыбой, купленные хозяином на субботу. Вдруг прибежал во двор паренек, сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул.
Что случилось? спросил Натан, выбежав из дому со своей собакой.
Пекарь голубей своих выпустил! Голубка стоит на крыше ратуши!
В два прыжка Натан взлетел на чердак, открыл голубятню и выпустил своих питомцев.
С нагайкой в руке, окруженный своими ребятами, Натан вышел на улицу. По другую сторону базара стоял пекарь с братвой, вооруженной дубинами, а над базаром, в облаках, купались голуби двумя отдельными стаями. Порою одна стая врывалась во вторую, на минуту обе стаи перемешивались и летали вместе, то снижаясь, то взмывая под облака. Сделав несколько кругов над базаром, голуби уселись на крышах, а в стороне, словно изгнанная из стаи, одиноко села и голубка. Вскоре к ней подсел голубь из Натановых питомцев, и они начали о чем-то секретничать. Команда Натана, затаив дыхание, следила за ходом «переговоров» и с трепетом сердечным ждала минуты, когда голуби «придут к соглашению» и присоединятся к его партии.
Но тут подошел парень из пекаревой команды, швырнул на крышу камень, и голуби разлетелись.
Этого было достаточно.
Парень из Натановой компании хватил пекарского приспешника дубиной по ногам. Тот упал и завопил. Тогда налетели другиеи началось побоище. Дубины взметнулись вверх, закружились над головами. С обеих сторон появились жертвы: поверженные наземь парни лежали с окровавленными лицами. Прибежал с бойни слепой Лейб и стал размахивать дышлом. Натан схватил пекаря одной рукой за лацканы, чтоб не убежал, а второй дубасил его по бокам, стараясь угодить в печенку Пекарь рухнул, а над головами дерущихся в тревоге летали голуби, точно понимая, что драка возникла из-за них. Они хлопали крыльями и наконец взмыли в поднебесье.
Отделав пекаря так, что он уже с места двинуться не мог, парни отошлипосмотреть, что будет дальше.
Господь помог, голуби «сговорились», и самец заманил голубку в Натанову стаю.
Команда Натана торжествовала, а в пекаревой компании стали подумывать об отмщении.
Ночью пекарь пробрался в хлев реб Исроела, где помещалась голубятня, и стал душить птиц одну за другой.
Голуби, почуяв чужую руку, начали хлопать крыльями и с шумом летать по голубятне. Юзефа, спавшая в каморке за голубятней, всполошилась, вошла в дом и дернула Натана за чуприну:
Паничу! Кто-то шебаршит на голубятне!
Натан схватил железяку, которая постоянно лежала возле его кровати, и помчался в хлев.
У самого входа кто-то так огрел его чем-то по голове, что из глаз посыпались искры. Но Натан, покачнувшись, сгреб злодея, заткнул ему рот, чтоб не мог кричать, и колотил по голове и «под вздох» до тех пор, пока сам не почувствовал, что хватил лишку. Тогда он взял своего врага за голову, стащил вниз и отнес к порогу его дома
Спустя несколько дней Натана посадили за решетку. Однако не так-то просто было взять такого парня! Старшего стражника, который пришел за ним, Юзефа заманила в сарай (ей надо, мол, сказать ему кое-что). Старший охотно последовал за Юзефой. Но в темном сарае представителя власти поджидали Ребята так обработали его, что второй раз прийти за Натаном он уже не смог. В городе стали побаиваться парня, поползли разные слухи Натан ходил по улице с нагайкой в руке и в сопровождении пса, пока не налетели на него трое караульных с двумя стражниками и не отвели в острог.
Между тем пекарь скончался. Горожан объял ужас, возраставший день ото дня. Рассказывали разные истории: то тут, то там крестьяне объединяются и что-то замышляют Ехиел, который ходит по деревням, рассказывал в синагоге, что какая-то крестьянка предложила ему посмотреть в зеркальце. Он посмотрел и увидал в нем голову раввина И крестьянка заявила, будто она что-то наколдовала. Поползли слухи о ритуальных убийствах. В окрестных деревнях ходила молва, что ночью кто-то напал на молочниц и ограбил их. Евреи собрались у раввина. Решено было объявить пост. Богачи уехали из города. В Синагогальном переулке словно сама смерть прошла, размахивая черными крылами. В синагоге по целым дням горели свечи и люди читали псалмы. Матери целовали своих младших детей и заживо оплакивали их юную жизнь Помолвки и свадьбы откладывали «на после», когда «все кончится благополучно». Евреи-сторожа по ночам ходили по улицам с толстыми дубинами. Псаломщики ночи напролет читали псалмы в синагоге.
Натан поглядывал из-за решетки в окне, выходившем на базар. Каждое утро Юзефа водила мимо тюремного окошка Буланого, показывая, что конь вычищен как полагается. Башка и собака Борек целыми днями лежали тут же, и хозяин разговаривал с ними из-за решетки. А команда «натановцев» ежедневно гоняла голубей, и Натан, наблюдая, отдавал распоряжения.
Жителей города все больше охватывал ужас. Люди бродили как тени. Евреи стали бояться русских и поляков, с которыми жили всегда в мире. Водонос, доставлявший воду в еврейские дома, будто бы сказал одному из своих клиентов, что в праздник святого Иоанна, во время ярмарки, он примется за дом Мошковского. Мужик зажигающий по субботам свечи в синагоге, якобы станет надзирателем, а могильщик сделается начальником, и евреи должны будут ему платить Евреи выслушивали все эти россказни и цепенели от страха. Девушек отсылали из дому к каким-то новоявленным дядям и теткам, туда же отправляли детей. Синагогальный переулок приготовился: «Мы в руце твоей, господи, поступай с тми по разумению твоему!»
Койлерский переулок хранил спокойствие. Там делали вид, будто никто ни о чем не знает. А когда встречали еврея с носом, повешенным на квинту, его спрашивали: «Скажи-ка, гусь лапчатый, ты что, помирать собрался?»
Говорили, что Судный день приурочен к празднику святого Иоанна, когда откроется ярмарка.
Это бывала самая крупная ярмарка в городе. После уборки урожая крестьяне приезжали в город. В амбаре было полно хлеба, на полеполно картофеля и капусты. Крестьянин приезжал в город с женой и детьми покупать гостинцы. Он продавал выращенный скот, покупал молодняк на вырост. На ярмарке встречались с кумовьями, расспрашивали друг друга об урожае, вместе шли хватить по рюмочке.
И день, которого евреи каждый год ожидали в надежде на заработки, в этом году встречали в смертельном страхе, желая, чтобы он миновал как можно скорее.
Когда день этот настал, евреи чуть свет сошлись в синагоге и начали молиться. Раввин стоял у аналоя, как в Судный день, и в синагоге поднялся всеобщий плач. После молитвы раввин подошел к кивоту, раскрыл его дверцы и стал читать вслух предсмертную исповедьодин стих произносил он, следующий произносили молящиеся. Уходя, прихожане прощались и желали друг другу встретиться завтра в живых
Тем временем по городскому мосту тарахтели телеги съезжавшихся на ярмарку крестьян. И стук колес каждой телеги отзывался в сердцах евреев смертельным страхом. Казалось, сегодня телеги стучали как-то необычно и шаги крестьян звучали не так, как всегда
А время шло как ни в чем не бывало. Крестьяне продавали привезенный товар, торговались, уступали, потом покупали то, что им требовалось.
Поначалу еврейские лавки были закрыты. Какой-то крестьянин искал, где бы купить селедку. Тогда одна еврейка открыла свою лавчонку и продала ему селедку. За первым крестьянином пришел второй, потом третий Лавочник, торговавший на другой стороне, увидав, что одна лавка открылась, открыл и свою. Таким образом открылось несколько лавок День пошел своим чередом, как и в прежние годы, евреи осмелели, набрались духу и стали торговаться с покупателями
Вдруг прибежал с конского базара парень с криками: «Спасите! Евреев убивают!»
В ту же минуту лавки закрылись. Ставни захлопнулись. Двери и окна домов оказались на замке. Женщины и мужчины хватали что под руку подвернетсяребенка, лампу, стол, одеялои бежали, как от пожара, но тут же останавливались, где же искать спасения?.. Прятались под кровать с минуту лежали Нет!.. Вылезали Отодвигали шкафы, забирались за них выходили Лезли на чердак, спускались в погреб, поднимались на печь Дети плакали, матери накрывали их подушками, чтобы не услышали с улицы А на улице, те, что добежали до еврейских домов, начинали колотить в двери, прося их впустить В дома набивались чужие люди. Отцы стонали: где теперь их дети? И прижимали к сердцу чужих малюток
В Койлерском переулке тоже услыхали, что убивают. Тогда вышел из мясного ряда Гершеле Козак, схватил мешок, сунул в него три десятифунтовые гири, взвалил на плечо и крикнул: «Пошли, братцы!» За ним последовал весь переулок. Мясники вооружились топорами, извозчики выдернули дышла из возов, рыбаки взяли багры, барышники с нагайками и руках сели на лошадейи все двинулись на конский базар.
Большая базарная площадь, к которой вели две дороги, была забита возами, но их не было видно за лошадьми, волами, людьми и свиньями Все это мелькало в глазах, разноголосо кричало и визжало. Пьяные мужики, вооруженные палками, гонялись за евреями, которые, путаясь в длиннополых кафтанах, прыгали и пробирались между телят, лошадей и людей. Истошный крик человека, перескакивающего через телегу и дико призывающего на помощь, сливался с пьяным хохотом преследователя Испуганные лошади лягали людей и визжавших свиней Над головами взлетали колья, глиняные горшки, шапки Переполошенные гуси и куры гоготали и кудахтали, взмахивая крыльями и роняя перья С дикими криками разбегались в разные стороны люди в черных длиннополых кафтанах