Здесь было не совсем дико, люди вырубили ступеньки в особенно крутых местах, где нашли в отвесной голой скале хоть какое-нибудь углубление. Чем выше, тем меньше становилось кустов и деревьев; их сменяли острые камни, агавы, дающие мало тени, и зеленые семисвечники кактусов у огромных гранитных алтарей.
Тропа вилась, изгибалась, заходила в тупик и снова устремлялась вверх, цепляясь за кручи. Кони у наших всадников были небольшие, искусные в хождении по горам, одна лишь Звездочка породистее и крупнее, так что тяжелые копыта немного мешали ей. Она шагала шире других. Те отставали, и Росендо приходилось часто придерживать ее. Тогда она оборачивалась и глядела со спокойным дружелюбием на своих мохнатых собратьевбуланого, вороного и гнедого.
Мы еще расскажем историю Звездочки. Надеемся, вы простите нас за эти отступления, хотя из-за них мы никак не можем приступить к самому сюжету. Дело в том, что, воскрешая в памяти этот край, преисполненный самых разных судеб и событий, мы иногда плачем, иногда смеемся, но всегда ощущаем сладостный запах ностальгии, и увлекательные истории обступают нас.
Итак, маленький отряд взбирался по склону. Росендо вспоминал недавнее и пытался привести свои мысли в порядок. «Я скоро умру, сказала Паскуала, отец за мной ночью приходил». Потом проползла змея, предвестница бед, и он стал прикидывать, к чему бы это, не оценив, как должно, того ночного посещения. Теперь Паскуала, наверное, вместе с отцом и с другими общинниками пребывает в непонятной жизни, в которой души словно бы плавают по воздуху. Сеньор священник говорил об аде, но Росендо и верил в ад и не верил. Кто его знает! На самый худой конец, с ней, с Паскуалой, молитвы Доротео Киспе. Те же священники объясняют, что молитвыдело верное. В общем, беда пришла к нему, так что теперь не надо думать, будто что-то грозит общине. Земли он миром не отдаст.
Тише, Звездочка! сказал он. Не скользи. Что ж ты, чуть не упала. Да не трясись ты, не фыркай, мы уже перешли ручей.
Они двинулись по краю пропасти, камень подался, и лошадь чуть не сорвалась вниз. Камень катился долго, ударяясь о скалы, пока совсем не разбился. Когда-то Росендо советовал дону Аменабару проложить хорошую дорогу между общиной и поместьем, но тот не захотел, ему это ни к чему, и вообще, по его словам, дорога и так хороша.
Наконец добрались до одной из вершин, остановились, и Росендо сказал, глядя на дальние скалы, у подножья которых протекал ручей:
Слушайте меня, особенно ты, Аугусто. Тымолодой, тебе надо знать, где наша граница. Там, за теми скалами, рука его поднялась, из-под пончо высунулся узловатый палец, там, где течет Червяк, положены камни в вару или вары в полторы, до места, которое зовется Вершиной. Это граница.
Все видели эти межевые камни, особенно Гойо Аука, которому, как рехидору, полагалось много знать. Росендо продолжал, не опуская пальца:
За горами граница идет по лесу, по самому краю скал, мимо Янаньяуи и вниз, к другим скалам над Мунчей. Так она и идет, все вниз, к реке Окрос, у которой берег песчаный, белый, сразу увидишь. Вот она, граница наших земель
Всадники взволнованно и пристально вглядывались в пестрые, веселые домики и в земли, принадлежащие им всем, их общине. Земли были обширные и красивые. Даже скалы, на которых ничего не посеешь, радовали глаз суровой красотой. А над ними, словно властелин, сильный вечною силой камня, беседовал с тучами пик Руми.
Росендо Маки повернул коня и снова поехал по тропе. Здесь она стала прямее и вскоре вывела их на лесистое плоскогорьеширокое, все в пятнах жнивья и в острых камнях, иссеченное резким ветром, всегда холодное, хотя солнце и светило на него. Сверкающая и глубокая синева небес, чуть тронутая в этот час легкими, снежно-белыми облаками, оттеняла желтизну полей и красноватую или синеватую черноту скал. Мы говорили, что Росендо любил эту дикую красоту, но она не мешала ему восхищаться более теплыми и веселыми дарами земли.
Собака, весь путь не отстававшая от Звездочки, забегала по плоскогорью, громко лая и кидаясь на черно-белых и бурых птичек. Птички испускали пронзительный крик или долгий, прерывистый и отлетали на безопасное расстояние, скользя над самой землей. Почти все пуны, кроме кондора, летают так, словно зрелище огромных пространств, даль и глубина золотисто-синего неба прибивает их книзу.
Теперь, когда уже не надо было ступать осторожно, буланый конь юного Аугусто счел нужным выказать свой норов. Он принялся брыкаться и прыгать, желая, по всей вероятности, наскакаться вволю. Но у всадника была твердая рука, сидел он крепко, натягивая узду так, что чуть не ранил коню губы, впивался пятками в его бока, хлестал по крупу. Поединок между буйным жеребцом и неумолимым всадником длился долго, пока наконец конь не утомился и не сдался, весь дрожа и обливаясь потом. Тогда, в завершение своей победы, Аугусто, отъехав от тропы, принялся ломать коня, то есть сгибать ему шею так, чтоб он коснулся мордой земли, и останавливать па всем скаку. Когда это ему удалосьа такому не научишься за день, он возвратился на тропу и встал позади алькальда. Всклокоченная прядь прилипла к его потному лбу, глаза горели счастьем. Аврам, знавший толк в лошадях, и Гойо Лука, толку в них не знавший, встретили его восторженно. Росендо же, обернувшись, просто сказал:
Хорошо, сынок.
Но в душе он гордился внуком и вообще был рад, что, даже нажевавшись коки, один из его общинников способен на такую удаль.
Тропа влилась в дорогу, которая вела с юга на север, белея на неровных склонах, и то исчезала, то снова упорно возникала, пока не исчезла совсем на лиловатых откосах, сузившись чуть ли не в ниточку. Шла она из дальних безвестных краев к другим безвестным и дальним и потому как-то пугала общинников, давно и прочно вросших в свою землю.
Вдруг с одной стороны плоскогорья разверзлось ущелье, внизу которого виднелась широкая равнина.
Там он и живет, проклятый, сказал Росендо, придержав коня.
Вся эта равнина была в лоскутах клевера и других посевов, а посередине стояли прямоугольником высокие дома с красными крышами. Во дворе усадьбы, тоже посередине, росло большое дерево, быть можетэвкалипт, а другие деревьянаверно, тополярядами окаймляли посевы и указывали, где можно проехать. В стойлах стояли коровы, в конюшняхлошади, а люди, сновавшие туда и сюда, на таком расстоянии казались муравьями. Вот где жил дон Альваро Аменабар со своими домочадцами и слугами. И прекрасная равнина, и плоскогорье, с которого гляделиобщинники, и все земли после ручья, прозванного Червяком, и другие земли и горы принадлежали ему. У него было много, и все ему мало
Гойо Аука сказал, глядя на тропинку, бегущую по ущелью к самой усадьбе:
Хорошо бы сейчас его повидать
Росендо не ответил и поехал дальше по дороге, которая вела с юга на север. Звездочка бежала рысью и спль-но ушла вперед. Росендо позвал Гойо Ауку, тот нагнал его, пришпорив своего не слишком резвого коня.
Знаешь что, сказал алькальд, когда дон Альваро приезжал, я сразу понял, что от него добра не дождешься. Я долго на него глядел и скажу тебе: размягчить все можно, хоть бы и железо, если его в огонь сунешь, а жестокое сердце не размягчишь. Он меня оскорбил и всех нас оскорбил своей насмешкой. Я ничего никому не рассказывал. Незачем. Если община узнает, что нет уважения к рехидорам и к алькальду, она тоже уважать их не будет. А если народ не уважает власти, и ей и ему хуже. Верно я говорю?
Верно, тайта.
Аврам и Аугусто все еще говорили об укрощении коня. Отец учил сына, который все-таки потерял на секунду стремя. Всадник прежде всего не должен терять на стремени, ни узды. Если он этому научен и у него есть голова и сила, что ж, может укрощать.
Маленький отряд шел рысью. Ветер трепал гривы коней и пестрые пончо всадников. Дорогу пересекло медленное стадо, и Свечка, забавы ради, стала задирать овец.
Эй, Свечка, Свечка! окликнул ее Росендо, и она, устыдившись, поджала хвост и опустила морду.
Позже они увидели пастухов, мужчину и женщину, в деревенских войлочных шляпах и грязной одежде. Мужчина сидел на камне и жевал коку. Женщина за камнем, защищавшим от ветра, варила картошку в глиняном котелке на костре из скрученных снопов соломы. Огня было мало, дымумного. Росендо и Гойо остановились, и тут их догнали Аврам и Аугусто. Алькальд решился спросить мужчину:
Вы пастухи дона Альваро Аменабара?
Мужчина молчал, как бы не слыша. Грязная шляпа, похожая на гриб, почти закрывала ему глаза.
Овец пасем, наконец ответил он.
Общинникам стало жаль его, а юный Аугусто с трудом подавил улыбку.
Да я вижу, что овец, продолжал алькальд. Я спрашиваю, кто ваш хозяинне помещик ли дон Аменабар?
Неразговорчивый индеец взглянул на свои штаны, в прорехи и дыры которых виднелась темная кожа, и сказал:
Совсем порвались
Гойо Аука предположил, что пастух имеет дело лишь с надсмотрщиками, а помещика не видел и имени его не знает.
Вы из поместья Умай? спросил Росендо.
Да.
Много лет для них пасете?
Женщина в засаленной кофте, растрепанная и неумытая, подошла к мужчине и что-то ему сказала. Больно было смотреть на ее нищету. Бедность особенно печальна, когда она касается женщины.
Как с вами обращаются? продолжал Росендо.
Пастухи упорно молчали, глядя на стадо, пасшееся на склонах. Видимо, они не желали отвечать. Их ничто не занимало, кроме овец. Они ушли в себя, и молчание окружало их, как окружало оно и одинокий камень, у которого слабо дымился угасающий костер. Аврам предположил, что они боятся, как бы кто из поместья не подслушал. Общинники двинулись дальше, и Росендо сказал:
Их, бедняг, секут за каждую пропавшую овцу. Помните, Касьяна с Паулой рассказывали? Еще чудо, что они здесь, они ведь пасут в горах, повыше
Теперь внимание всадников привлекли несколько вооруженных людей, показавшихся вдалеке. Они ехали на добрых конях, а за ними погонщики гнали мулов, навьюченных большими белыми тюками.
Не разбойники ли заволновался Гойо Аука.
Судя по их поклаже, отвечал Росендо, люди они мирные.
Аврам же пошутил:
Для бандитов Доротео не хватает, он бы «Судью» прочитал
Верно, верно, подхватили все.
Это и впрямь были не разбойники. Вскоре они встретились, и наши общинники увидели, что народ и вправду мирныйто ли торговцы, то ли помещики. Одеты они были очень хорошо, и в тюках, по всей вероятности, везли хорошие товары. '
Привет вам, друзья! крикнул тот, что ехал первым, опуская шарф, защищавший от ветра его белое лицо. Куда путь держите? И он остановил коня.
В город, сеньор, отвечал Росендо и тоже остановился.
И те и другие глядели друг на друга, как всегда глядят путники, уставшие от однообразия дороги. Человек, открывший лицо, сказал:
Не хочет ли кто заработать много денег?
Сеньор, отвечал алькальд, мы в общине Руми всегда хотим заработать.
Так. Только это не здесь. Надо ехать в сельву, добывать каучук. Каждый может заработать солей пятьдесят или сто, даже двести в день. Бывает и больше, если повезет. Все нужное я дам. Тут у меня ножи, оружие, все, что понадобится
Сеньор, сказал Росендо, мы земледельцы.
Чтобы надрезать ствол и собирать сок, ученья не надо.
Аугусто глядел на говорившего, зачарованный сказочными суммами. Тот обратился к нему:
Для верности я плачу вперед. Пятьдесят солей. Не успеешь вздохнуть, как отработаешь.
Но Росендо не сдался.
Сеньор, повторил он, земледельцы мы.
И поехал дальше. Аугусто ни на что не решился, он вообще был нерешительным, да и алькальд говорил очень уж просто и твердо. Не раздумывая, последовал он за своими спутниками и внимательно слушал, как Росендо рассказывал:
Лес там дурной, вредный. Звери дикие, лихорадка, а главноеты себе не хозяин
Росендо и общинники не раз встречали отправлявшихся в сельву, но возвращавшихся, да еще с прибылью, не видели никогда. Однако люди шли туда и шли, и легенды о великой удаче словно ветер носил по горам. Люди, измученные нищетой, или богачи, стремившиеся к большему богатству, брали котомку, оружие и уходили отрядами и поодиночке. Так ли, иначе ли они добирались до просек, вернее, туннелей, прорубленных в зарослях, и исчезали в черно-зеленой мгле
Росендо обернулся к Аугусто и глядел на него, желая что-то сказать. Но не сказал, хотя и было видно, что он не одобряет излишнего внимания к словам чужака. А внук запечалился, чувствуя свою вину, и ему уже казалось, что вся община будет его презирать. Так встретился он впервые с дальней и страшной сельвой.
Но сейчас он ехал вперед, а дорога, устав от плоскогорья, снова бросилась вниз с крутого склона. Она все еще была широка и изгибалась мягко, ибо поблизости лежал городок, и власти все же чинили ее, так как к ним являлись и архиепископ и префект и они не хотели показаться невежами. Спуск кончился у реки, осененной деревьями, и тропа пошла по берегу, вниз по течению. Скакать было нетрудно, воздух стал теплее, легкий ветерок ласкал лицо, а густые плоские кроны деревьев, похожие на толстые диски, смягчали беспощадный жар солнца, сверкавшего в синих небесах. Река бежала меж песчаных белых берегов по малиновым и желтым камням, нежно напевая старую путевую песню. Кони и всадники тоже не грустили. Аугусто забыл о молчаливом нагоняе и пел то, что пел всегда:
Одиноко так живется
мне без ласки и привета,
ты приди, моя зазноба,
приголубь хоть до рассвета.
Ему казалось, что река вторит, так часто кажется, если поешь у реки.
Ой, голубка белокрылая,
ты не будь со мной сурова,
приюти меня хоть в гнездышке
я давно живу без крова.
Росендо, Гойо Аука и Аврам слушали его. Они вспоминали молодость, дивную пору, когда и они звали песней девушкуи радовались.
Ночь холодная спустилась,
и черны вдали пути,
где же нам найти местечко,
чтобы ночку провести?
Дорога свернула к холму, и они увидели город. Совсем близко алели крыши, мягко желтели светлые стены. Дома, как бы ища защиты, примостились у церкви с тяжелыми четырехугольными башнями. Вокруг зеленели деревья и поля клевера. На улицах почти никого не было. Отряд поскакал по ним, громко зацокали копыта, и лавочники лениво вышли на порог. Яркие пончо всадников сверкали всеми красками на светлом фоне стен, только Росендо был в темном.
Это из общины.
А старыйсам алькальд Росендо Маки,
Язык у них подвешен что надо.
Мне говорили, дон Аменабар скоро их отучит разговаривать.
Как это, кум?
А вот так. Судиться будут
Расскажи, кум, расскажи
И начались разговоры.
Всадники свернули в сторону и проехали мимо префектуры. Большую квадратную пустынную площадь пересекали неровные каменные тропки, между которыми свободно росла трава, а в центре ее был колодец, и какие-то женщины, скорее всегослужанки из богатых домов, наполняли в этот час кувшины и ведра. Две из них беседовали с индейцем, сидевшим на краю колодца и глядевшим, как его тощая кляча жадно ест траву, волоча поводья по земле. Церковь была закрыта, на одной из башен красовался навсегда разинувший клюв жестяной петух. Дома тут стояли в основном двухэтажные; в некоторых в эту пору открывались лавки, и в них пестрели разноцветные ткани и поблескивали скобяные товары, пользующиеся особым спросом у индейцев на воскресных ярмарках. Народ прибывал, и лавочники продавали спиртное каждодневным посетителям. У подъезда префектуры официальный тон, присущий каждой столице провинции, задавали жандармы в безобразной синей форме с зелеными галунами. Таков уж был статус города, в котором, помимо префекта, обитали и другие власти, откликавшиеся на громкие титулы судьи первой инстанции, военного коменданта, медика, инспектора просвещения и прочая, и прочая.
Эти почтенные деятели почти никогда не работали и тешили свою праздность, передавая никому не нужные дела непосредственным начальникам или подчиненным. Что им еще оставалось? Судья нырял с головой в вороха гербовой бумаги, порожденные перуанской тягой к законности, но, убоявшись их вида, решал, что человеку не дано пройти по лабиринтам статей, пунктов, жалоб, обвинений и добавлении, и отказывался от мечты разобраться в делах к сроку. Медлительность свою он объяснял той особой вдумчивостью, с какою готовил решение. «Изучаю, изучаю и вникаю», говорил он.
Префекту почти никогда не приходилось подавлять «беспорядки»индейцы становились все тише, и он по утрам налагал штрафы и принимал даяния. У других дел было и того меньше. Рекрутов набирали без труда; лекарств не было, так что с эпидемиями не стоило и бороться; не было и книг, а учителя удачно сочетали невежество С неподвижностью, ибо назначение их зависело от сложных политических причин. Что же оставалось начальству? Власти помнили изречение: «В Перу все само собой делается». Лишь порою, когда какому-нибудь важному лицу требовались услуги, они развивали невиданную прыть. И важное лицо и они сами знали, откуда такое рвение.