Немцы были теперь в двухстах метрах от Кучерова и немного дальше от затаившегося со своим пулеметом Юсупова. Словно замерла тишина долгого жаркого дня. Лещенко слышал, как пролетела ласточка и, шурша крыльями, порхнула в отверстие гнезда под крышей сарая.
Все услышали резкую команду внезапно поднявшегося немецкого офицера. И сразу жетреск выстрелов, вспышки огня во ржи. Немецкие автоматчики с криками поднялись и, стреляя на ходу, кинулись к заводу.
Выстрелы своих бойцов из засады у дороги и короткие очереди Юсупова возникли тут же. От пушки было видно, как падают убитые и раненые немцы. Движение их приостановилось, стрельба почти затихла. И сразу же от сожженного у перекрестка танка выделилась длинная «своя» автоматная очередь.
Вот дурень! сказал Снегур. Так сгоряча может весь диск высадить! Палеев! Давай скорей осколочный.
Немецкие автоматчики оказались зажатыми с трех сторон. Атака их сорвалась, огонь окончательно смолк. Даже появившиеся для их поддержки танки не остановили отступавших.
Лещенко снова удалось отбиться. Танки открыли огонь, но так и не пошли на пушку, а повернули назад и ушли по лощине.
3
После ухода танков можно было думать, что немцы отказались от попытки уничтожить группу русских артиллеристов: все затихло. Даже в траншеях у города прекратилось всякое движение. Ходившие с Кучеровым вернулись запаренные, пропыленные насквозь, зато все до одного. Не было раненых и у орудия.
Лещенко стоял у сарая, немного наклонив голову.
Ты ничего не слышишь, спросил он Кучерова, в той стороне, откуда мы ждем своих, вдали глухие выстрелы? Да ты прислушайся! Это наши дерутся Понимаешь, какая штука! Может быть, нам придется отсюда уходить самим.
Да, ночевать здесь не стоит. Фраза эта как будто не заключала никакого другого смысла, кроме простого совета товарищу. Там, Кучеров указал влево в сторону шоссе, лощина каверзная. Во-он та, между дорогами, она за шоссе поворачивает и выходит таким раструбом слева от нас. Скопится туда пехота, и веселое дело может получиться.
Нет, ты скажи: почему наших не видно? По времени они давно бы должны обозначиться на дороге справа от нас.
И машина не возвращается А пора бы.
Да, если она с ними встретилась.
Ты что же? Думаешь, они могли не встретиться?
Кто их знает Возможно, и там немцы устроили засаду.
А как мы будем выбираться отсюда?
Дотемна побудем, а там станем отыскивать своих.
В пяти шагах от Кучерова и Лещенко бойцы орудийного расчета, кроме Юсупова, который находился все еще на правом фланге, собирались заняться едой. Достав из колодца котелками воду, они открыли большую банку тушеного мяса и, усевшись в кружок, размачивали сухари и галеты. Рублев достал из вещевого мешка завернутые в тряпицу хлеб, консервы, кусок сала и разложил все это на полотенце. Одернув привычным жестом гимнастерку, он пригласил офицеров закусить. Когда Лещенко и Кучеров подошли, сказал:
Товарищ лейтенант, разрешите доложить! Я осмотрел сараи: там хомуты есть. Если пушку тянуть
А кого ты будешь в эти хомуты заводить? поинтересовался Кучеров.
К хомутам можно и коней подобрать. Тут километрах в двух полный тыл. Поймаем пару коней и уедем.
Без передков как ты уедешь? спросил Лещенко. Надо что-нибудь придумать для передков.
Придумаем, товарищ лейтенант. Разрешите нам с Атмашкиным заняться?
Лещенко разрешил. Через сорок минут были приведены две крупные сытые лошади. Позади Атмашкина верхом, держась за его поясной ремень, обхватив широкие лошадиные бока маленькими босыми ногами, сидел парнишка лет десяти. Рублев и Атмашкин спешились.
Парнишку-то зачем привез? спросил Кучеров.
Да пусть коней назад отведет, ответил Рублев. Чего нам с ними потом делать? А броситьтак жителей обижать неохота.
Парнишка смотрел несмело серыми грустными глазами, на носу у него густо высыпали веснушки. Лицо было бледное, худенькое.
Ну, слезай, сказал Рублев. Колбасы хочешь?
Парнишка кивнул головой и, навалившись животом на конскую спину, слез на землю.
Я вас видел давеча, как вы ехали по дороге, сказал он. Мать рожь жала, говорит: «Гляди-ко, сынок, это ведь наши едут!» Я было побег, да испугался: ну-ко немцы!.. И он бережно взял ломоть хлеба с колбасой.
Третья атака танков противника налетела с такой быстротой, которую позднее никто из бойцов не мог определить иначе, чем словами: «как вихрь». А Палеев говорил: «Как гром и молния!»
Внезапно среди предвечернего спокойствия, охватившего и поле, и дальнюю кромку леса, и людей, все услышали напротив в лощине урчание танков. На быстром ходу немецкие танки друг за другом вырывались из посадки и, не стреляя, проносились мимо завода по дальней дороге. Проскочило сразу два. Потом три. Еще два Вдали у Несвижа на дороге появились бронетранспортеры. Что-то тормозящее волю, как ни противься, было в этом стремительном движении грозной управляемой силы тяжелых машин мимо насыпи, мимо восьми человек, стоявших у одной семидесятишестимиллиметровой пушки. Лейтенанта на миг обволокло оцепенение. «Что же это! Мы так и пропускаем их?»мелькнуло у него. Вражеские машины мчались, не стреляя; уже три из них проскочили насыпь, где дорога, поднимаясь, пересекала шоссе, и за перекрестком стали спускаться в лощину, ту самую, о которой говорил Кучеров.
Лещенко поймал взгляд Снегура, устремленный влево, к лощине, очнулся и дал команду стрелять бронебойным. Он уже услышал звук открываемого орудийного замка, как вдругмолниеносная догадка! все понял:
Отставить! Поворачивай пушку на сто восемьдесят градусов! Направление
Снегур схватился за станину.
Лещенко подбежал сам к пушке и, чувствуя, что со Снегуром их объединяет совместное понимание маневра врага, стал поворачивать орудие на ожидаемую цель.
Бронебойных давай, бронебойных! крикнул он.
И Палеев быстро стал подавать бронебойные
Кучеров вместе с Глазыриным доворачивал правую станину. Он выпрямился, вглядываясь в движение танков.
А ты знаешь
Они хотят по той лощине, перебил Лещенко, где ты был с автоматчиками. Давай снова туда! Возьми с собой
И не докончил. Танк, мчавшийся к перекрестку, выскочил на шоссе, на миг показался весь целиком за обгорелым танком, что был подбит утром, и ушел в лощину влево от завода. Тотчас же метрах в четырехстах впереди него из раструба лощины над травой показалась башня танка. Он помчался прямо на пушку. Выдвигаясь почти рядом, его догонял второй.
По первому танку Бронебойным! крикнул Лещенко.
Посланный первым танком снаряд разорвался, пробив крышу сарая. Снегур наклонился к прицелу, лицо его стало сосредоточенным, строгим.
Дальше все приняло невообразимо быстрый, тревожный темп. Лещенко слышал собственные команды: «Еще бронебойным! О-гонь!»выстрелы своей пушки, возникавшие с короткими промежутками, частый стук осколков и пуль о щит, мельком ловил ощущение разорвавшегося близко вражеского снаряда, и то, что это, кажется, уже не первый, и что опять никого не задело. Он вдруг почувствовал, что бой он ведет с танками врага на равных, и то, что происходит сейчас, это его особенная минута, когда, несмотря на численное превосходство противника, он может навязать ему свою волю. Все шло на большом душевном подъеме, когда человек поверил в себя.
От близких попаданий загорелась крыша сарая, с насыпи сыпалась земля. Почему около пушки нет Кучерова, Рублева, Атмашкина? Ах да, он же сам их послал к лощине. А Глазырин? Ар баев? Они залегли впереди ворот завода с противотанковыми гранатами.
Третьим выстрелом Снегур остановил танки. Атака их была верно рассчитана противником: гусеницы машин были скрыты до самого выхода их из лощины. Когда до пушки оставалось всего метров триста, Снегур попал в гусеницу первого танка. Круто повернувшись, он стал. Еще два снаряда, и Снегур зажег его.
Второй танк, обходя первый, как градом, посыпал крупнокалиберными пулями по огневой позиции. Палеев удивленно провел у себя по волосам: ему показалось, будто над его головой кто-то махнул железным лезвием, и не нашел пилотки. Некогда было искать. Второй танк вспыхнул на ходу; с оглушительным взрывом у него отлетела башня, и оба они загородили собой выход из лощины. Третий был зажжен сразу с одного выстрела; пытаясь обойти два первых, он подставил Снегуру левый борт. На секунду-другую как будто наступило затишье. Лещенко и Снегур выпрямились, Палеев поднял свою пилотку. Она была прострелена в двух местах.
Палеев вдруг сообразил, что за это время горячей работы он не думал, что его могло убить, и, поднимая снаряд за снарядом, заряжая, нагибаясь и снова выпрямляясь, когда близко летели осколки, чувствовал, что вот и он держит себя в бою, как надо! И тут он, сам худенький, узкоплечий, в мокрой от пота гимнастерке, увидел бледное, испуганное лицо парнишки, приехавшего с лошадьми. Он не успел уйти и теперь, боязливо скорчившись и прижавшись к крутой стенке ровика, смотрел с выражением страха и любопытства, вздрагивал и мигал ресницами при каждом выстреле.
Не бойся, сказал Палеев, ононичего! Не высовывайся только поверх земли, тогда не тронет И, услышав снова команду: «Бронебойным!», кинулся за снарядом.
На том месте, где у него были разложены снаряды, кругло и гладко лежали три «востроносые»бронебойные Подальше лежала «грудочка», как называл Палеев, осколочных.
Товарищ сержант, крикнул он, бронебойные на исходе!
Сколько осталось? услышал и спросил лейтенант.
Три штуки
Чередуй с осколочными!
И Палеев стал чередовать. Странное чувство наполнило его сердце. Снаряды кончались, танков в лощину прошло много, а горело из них только три. Значит, отбиваться будет нечем Подходило что-то неизведанное, Палеев знал, что оно называется смертью, и все же чувствовал не страх, не ужас, а расширяющую сердце веселость. Это он, молоденький комсомолец, артиллерист, истребитель танков, стоит рядом со Снегуром и лейтенантом Лещенко у пушки; их мало, но они до сих пор выстаивают против железного, тяжелого, скрежещущеготого, что вот-вот ринется и раздавит и пушку, и их всех И он не дрожит, не спасается сам, не вскакивает, чтобы убежать, а вместе со всеми выполняет боевую задачу.
И Палеев вдруг запел громко, так, какрассказывали емупели на Курской дуге под Понырями обожженные Орлов и Семковский:
«Врагу мы скажем: «Нашу Родину не тронь!»
И тут случилось совсем удивительное. Снегур обернулся к Палееву, поправляя на голове пилотку, пошарил в кармане, извлек оттуда кисет и сказал:
Теперь можно и перекурить. Хочешь?
Почему перекурить? Палеев широко раскрыл глаза.
Драпают! спокойно сказал Снегур. Сколько у тебя чего осталось?
Осколочных девять штук И тут Палеев вдруг понял, что происходившее сейчас напряжение всех чувств, страшное их обострение, чтобы все сделать точно, как надо, не прозевать, не опоздать, не дать преимущества врагу, это соревнование на быстроту и смелость, ум, сообразительность, выдержку кончилось. Только сейчас прошумело над его головой железное веяние смерти и славы, и как же хочется не отдыха, не безопасности, а еще такого же!
Товарищ лейтенант, обратился Снегур, если еще раз они на нас кинутся, нечем будет отбиваться.
Надо бы ехать, ответил Лещенко, за передками дело.
А это ничего не составляет, сказал Снегур, ребята давеча нашли передки и сбрую. Кони тоже есть.
Вернувшийся с автоматчиками Рублев уже докладывал:
Тут водовозная бочка, самое подходящее
Пока стреляли беглым огнем по уходящим к Несвижу танкам, у Рублева кони были подведены к бочке и запряжены. Подцепили пушку к передку повозки и, укрываясь за строениями, быстро выехали на дорогу к лесу. От стоящего вдали на склоне холма подбитого танка немцы открыли пулеметный огонь. Но Рублев схватил под уздцы лошадей и побежал вперед. Парнишка, увидев, перепугался, закричал и кинулся за конями. Кучеров сказал ему:
Ты не беспокойся, мы коней у тебя не отымем. А так не беги, попадешь под пулю.
Когда выбрались из зоны обстрела и убедились, что немцы не собираются их преследовать, Лещенко послал Глазырина и Палеева с автоматами вперед для охранения и разведки пути, а Кучерову приказал с Юсуповым и еще тремя бойцами прикрывать отход. Так прошли около десяти километров, никого не встретив.
Знаешь, Снегур, сказал Лещенко, я думаю, нашей дивизии дали другое направление. И полк наш повернули перед нами, далеко не доходя до Несвижа! Вот увидишь, так и окажется.
Когда дорога, по которой двигался Лещенко со своим расчетом и пушкой, вышла на шоссе, ведущее к городу Столбцы, была уже звездная, тихая ночь. Посланные вперед в разведку Глазырин и Палеев заметили впереди конную повозку. Они притаились у обочины и услышали тихий говор. Похоже, ехали два русских бойца по направлению на Столбцы.
Куда едете? спросил, внезапно подойдя, Глазырин.
Э, батькови вашему сто чертив, як вас нанесло, шо мы и не чулы, сказал спокойно густой хрипловатый голос.
Глазырин посветил фонариком: сухое, немолодое лицо с обкуренными черными усами на мгновение появилось перед ним, и другоемолодое, бритое.
Больно спокойно ездишь, отец. Ну, как бы это не мы, а немцы были?
А чего немцу ночью по дорогам ходить? усмехнулся встречный. Он ночью по хатам ночует. А хоть бы и немец, от нас бы не утек.
Да-а? с сомнением протянул Глазырин.
А гляди! Встречный внезапно выхватил шашку и со свистом рассек ею воздух над головой разведчика. Удобная штука.
Все становилось на место.
Из какой же вы части, отец? с хитрецой спросил Глазырин.
Из названия части, о которой «говорить не полагается», оказалось, что все они «одного батька сыны», и дивизия их не какая иная, а именно девятая.
Когда так, мы, выходит, с тобой с одной части, сказал казак.
Я же так и признал. Куда это вы запропали? Мы с немецкими танками бьемся, до черта их, однако, набили Глазырин чувствовал, что перехватывает лишнего, но не мог удержаться: уж очень хорошо было это ощущение так удивительно окончившегося боя! Вас обороняли с фланга, а вас-то нет и нет!
Нас к северу завернули; як его город-то называется? спросил усатый своего спутника.
Столбцы.
Ну вот, так воно и есть: Столбцы. А я отстал, починялся в дорози
Вот оно как! протянули одновременно Глазырин и Палеев. Ну ладно, значит, все в порядке.
А по лесной дороге шел остальной расчет пушки около своего орудия. На конях сидели Атмашкин и парнишка. Лейтенант шел рядом, дыша лесной свежестью. Все в душе его открывалось навстречу тому родному и спокойному, что было еще не близко, но наступит. Будет продолжаться жизнь, в которой, он помнит, как совсем маленький сидел перед фотоаппаратом, обняв любимого щенка, и улыбался. Карточка и сейчас, наверное, стоит у матери на комоде. Помнит, как он входил в светлый класс и лица ребят оборачивались ему навстречу. И тот день, когда в железнодорожном клубе своего городаотец его был машинистом! вышел на сцену и пел: «Скажите, девушки, подружке вашей», и сам услышал, как верно и прекрасно зазвучал его голос. И все окружили его, и он, уже кончавший школу мальчик, с серыми ясными глазами и светлыми волосами, радовался, что вот так хорошо получилось. Потомна второй год войныкраткосрочные арткурсы и напряженный, опасный боевой труд на фронте.
Сейчас, отдыхая на ходу после трудного дня, он думал, как случилось, что их батарея оказалась одна против танкового заслона немцев под Несвижем. Он догадывался, что после их отъезда из Траянова шедшая впереди 9-я кавалерийская дивизия на марше получила новую задачу и повернула куда-то в другом направлении. Лейтенант не мог знать, что машина, посланная им с приказанием сдать раненых, выехала к развилку дорог, когда конники уже повернули к Столбцам, о чем шофер Беляев догадался по следам, оставленным копытами коней и колесами обоза. Беляев поехал туда, где оставалась третья машина их батареи, и нашел ее на месте. Оттуда раненых направили в лес на медпункт 2-й зенитной дивизии, а машину он повел обратно, как оказалось, навстречу своему лейтенанту и всему уцелевшему в неравном бою расчету орудия. Лещенко не знал, как произойдет их встреча, но ему были известны сметливость и точность Беляева в выполнении полученных приказаний. На это Лещенко мог надеяться.
Ему и в голову не приходило, что за этот бой с сильным танковым заслоном, оставленным под Несвижем 4-й танковой дивизией немцев, его представят к званию Героя Советского Союза. Они делали все, как полагается. Как же иначе? Не глядя, он видел всех своих дорогих ему людей, слышал их шаги, чувствовал, как надежно и легко шагает позади своей пушки Снегур, как тихонько поскрипывают под тяжестью станин маленькие деревянные колеса передков водовозки. Они тарахтели сначала, и Снегур распорядился обернуть их тряпьем. Глазырин и Рублев уверяли, что теперь они скрипят совсем, как у них в деревне. И лейтенант сказал, что это ничего, это мирный звук, простой, и даже лучше, что он сопровождает орудие, бывшее уже много раз грозным для врагов этой прекрасной мирной жизни, которая непременно наступит.