Ой, Надька, как же я тебе завидую, не спуская с Чуриновой восторженных глаз, проговорила Таня Климанова. Ты такая волевая, любого можешь отбрить. А я вот так не могу. Неделю назад пошла за почтой. Обратно иду напрямик, через сосняк. Вдруг навстречу мне лейтенант, симпатичный такой. Остановился, развел руками и говорит: «Откуда такая фея? Уж не с той ли тучки спустилась?» Я немного испугалась: черт его знает, что у него на уме. А он дальше заливает; «Где же такое сокровище росло?» И ближе подходит. Я руки вперед вот так выставила, говорю ему: «Но-но, вы не очень, а то как заору». Он смеется и опять за свое: «Таких только во сне можно увидеть. И я бы долго-долго не хотел просыпаться». Потом вдруг ни с того ни с сего бухнул, дескать, позволь, ласточка, хоть один раз поцеловать, в жизни никого не целовал. И смотрит на меня умоляюще. Я хотела было возмутиться, а потом подумала: «Черт с ним, пусть целует, лишь бы отвязался». Говорю ему: «Ладно, только один раз». Он как присосался, у меня даже дыхание перехватило и в глазах потемнело. Еле оторвалась от него и бежать. Думаю, как бы до греха дело не дошло.
И будто свежий ветерок прошел по землянке. Расцвели в улыбке лица девчат. А Света и Полина прямо-таки покатились со смеху. Таня крутила вихрастой головой и смущенно спрашивала:
Чего это вы, девочки? Может, я не так что сделала?
Ее непосредственность и бесхитростность, откровенный рассказ помогли разрядить обстановку. Посмеявшись, девушки несколько успокоились. Надя Чурикова взяла винтовку из пирамиды, вынула затвор и стала его протирать. Рита Кулдзиня, достав из сумки для противогаза листы чистой бумаги, присела к столу. Полина Онищенко по привычке замурлыкала себе под нос:
Ой казала мэни маты,
Ще й наказувала,
Щоб я хлопцив
Та й до дому нэ прываджувала
«Вот теперь можно и о делах поговорить», подумал Лавров.
Разведчики сегодня восторгались, сказал он, как их здорово снайпера выручили. Старший сержант Николаев перед отъездом просил еще раз передать большое спасибо Наде и Рите.
Перед каким отъездом? негромко спросила Чуринова и взглянула на младшего сержанта. В ее глазах, голубых и бездонных, застыл немой вопрос: «Разве он уехал?»
Командир полка дал ему отпуск на неделю, без дороги, ответил ей Вадим. За удачно проведенный поиск. И сегодня он уехал домой.
Лицо Чуриновой чуть побледнело. Поставив винтовку в пирамиду, она так и осталась стоять, отвернувшись. Лавров понимал, как трудно ей сейчас, и потому поспешил «сменить пластинку». Он попросил девушек рассказать, как прошла охота, что нового они заметили у немцев. Результаты у всех были сравнительно неплохими. Наташа Самсонова и Таня Климанова записали на свой счет по два вражеских солдата. Аня Шилина тоже два, Света Удальцоваодного офицера.
Что-то гитлеровцы стали усиленно в землю зарываться, сказала Самсонова.
Я тоже обратила внимание, поддержала ее Шилина. На участке, где мы были с Удальцовой, новая траншея появилась. Всю ночь слышался лязг лопат, стук топоров.
А под утро из-за леса проскрипел «ишак», внесла свою лепту Таня Климанова.
Лавров уже знал, что «ишаками» наши бойцы прозвали шести- и десятиствольные реактивные минометы. Но самому Вадиму пока не доводилось слышать их стрельбу. «Обязательно доложу об всем начальнику штаба», подумал он.
Постепенно разговор перешел на снайперские дела. Вспоминали различные случаи, как охмуряли гитлеровцев, как сами порой попадались на удочку. Лавров уже давно обратил внимание на то, что безучастных в таких беседах не бывает. Вот и сейчас почти у каждой нашлось что вспомнить.
Я недавно письмо от Саши Кузьминой получила, рассказывала Света Удальцова. Это подруга моя, вместе в Центральной школе снайперов учились. О потешном случае пишет. Как-то заприметила она на немецкой стороне странное сооружение, похожее на шалаш. Фашисты туда то и дело бегали. Саше любопытно стало: что же они там делают? И вот один раз выползла она из своего гнезда, подкралась метров на полсотни к шалашу и замерла. Смотрит, офицер туда шмыгнул. Кузьмина вскочилаи тоже к этому сооруженьицу. Раздвинула винтовкой кусты и видит: сидит оккупант в туалете. Она ему тихо так: «Хенде хох!» Он и остолбенел. Сделать-то ничего не может. Ремень с кобурой и пистолетом висел на сучке. Саша увидела его и сдернула оттуда. А офицеру командует: «Ауфштейн!» Дескать, хватит рассиживаться, подымайся, пойдем прогуляемся. Поднялся тот, одной рукой штанишки придерживает, другую вверх тянет. В таком виде и привела его к своим. Весь полк хохотал. За этого «языка» и за находчивость моей подружке Славу третьей степени дали.
Ну и мастерица ты загибать, насмеявшись вдоволь, сказала Удальцовой Полина.
Не веришь? повернулась к ней Света. Да ей-богу! Вот письмо, можешь сама прочитать, и протянула светлый треугольник.
Потом почитаете, сказал Лавров. Онищенко и Ясюкевич, прошу внимания. Сегодня вы пойдете во второй батальон. Снайпер там покоя людям не дает. Может, это тот, что Валю Трунину убил. Во всяком случае, будьте внимательны. Патроны на кого попало не тратить. Ваше делоснайпер, и только снайпер. Если вопросов нет, то все. Готовьтесь.
Моросил дождь. Накинув на голову капюшон, Лавров пошел к штабу полка. Метров через сто свернул на тропинку, которая привела его к негустому сосняку. «Это, наверное, тот самый, где Таня повстречалась с лейтенантом, с улыбкой подумал Вадим. Хорошая она девушка. Чистая, искренняя. Да и остальныетоже». Мысли его невольно возвратились к разговору, что был вызван письмом Клавы Нечипорук. «Неужели найдутся после войны такие вот Моти, которые будут чернить фронтовичек? Да на этих девушек молиться надо. Они ведь сами, по доброй воле взвалили на себя тяжелейшую ношу. Никто не заставлял их на фронт идти. Сами вызвались, по зову сердца, по велению души встали в ряды солдатские. Только за одно это достойны они восхищения. А их мужество, благородство, ежедневный риск самым дорогимжизнью, какой мерой оценить все это? Нет такой меры и быть не может. Люди перед ними вечно будут в долгу».
С наступлением сумерек Онищенко и Ясюкевич отправились на задание. По неписаному правилу их никто не провожал. Лавров видел, как вышли они из землянки, одернули маскхалаты и, пригнув головы, пошагали к переднему краю. Почему-то вдруг тревожно стало на душе. Захотелось догнать их и сказать: «Берегите себя». Но не сделал этого. Подобное считалось у снайперов дурной приметой. Потом всю ночь покоя себе не находил. Кошмары всякие снились: женщина с отрубленными руками, проткнутый штыком младенец. Раза три выходил на улицу, прислушивался к «говору» переднего края и все думал: «Как там девчата?»
Днем не выдержал, пошел во второй батальон. Но узнать о снайперах ничего не удалось. Усатый сержант, выделенный для наблюдения за ними, развел руками: «Кудысь сховалысь». И лишь когда темнота стала накрывать землю, младший сержант увидел две ползущие фигуры. От сердца сразу отлегло: живы!
Первой в траншею спрыгнула Лида Ясюкевич. Потом она протянула руки и помогла осторожно спуститься подруге. Лавров поначалу ничего не понял, он лишь видел, что движения Полины Онищенко какие-то неестественные. На мгновение включил фонарик и чуть не вскрикнул от испуга: лицо Полины было в крови, глаза плотно завязаны куском гимнастерки.
Что произошло? кинулся он к Ясюкевич. Да отвечайте же, не молчите. Но та никак не могла слово произнести: спазмы сдавили ей горло. Наконец прошептала:
Снайпер Надо быстрее ее в медпункт.
Ой-яй-яй, запричитал усатый сержант. А я дывлюсь и не бачу. Ой, лышенько мне! Таку гарну доню покалечили. Но ничого, мы зараз у дохтура будем. Я пийду разом. И, бережно взяв Полину под руку, повел ее по траншее.
Лида несколько отдышалась и, идя следом, стала рассказывать, как все произошло.
Ночью мы оборудовали две огневые точки, хорошо замаскировались. Как только рассвело, с вражеской стороны глаз не спускали: где-то снайпер должен был проявить себя. До обеда ждалиникаких признаков. И лишь часа в четыре увидела я в кронах одного дерева что-то темное. Показала на него Полине. Она пригляделась: вроде человек. Подождала. Темное шевельнулось. Выстрелила. Мы обе видели, как мешком свалился оттуда человек. «Это за Валю тебе, сволочь», проговорила Полина и тут же вскрикнула от дикой боли. Фашист ударил разрывной пулей. Попал в прицел. Десятки осколков от пули впились в лицо. «Я ничего не вижу, сказала она, когда я подползла к ней. Глаза огнем горят. Наверное, выбило мне их». Мне трудно было что-то разглядеть. Все лицо у нее залито кровью. Из индивидуального пакета сделала два тампона, приложила к глазам, а чтобы не было видно белое, оторвала подол у гимнастерки и завязала. Дождались темноты и поползли.
А что же со снайпером? спросил Лавров.
Да ничего, ответила Лида. Обманул он нас, только и всего. Кукла это была на дереве, чучело. На нее-то мы и «клюнули».
В медпункте дежурила Языкова. Она увела Полину за перегородку, сняла там повязку, смыла засохшую кровь, осмотрела глаза.
Все будет хорошо, доченька, сказала она. Очи твои целы. Подлечим их-и лучше прежних будут. Сейчас раздевайся, останешься у нас. А утром посмотрим, отправлять тебя в госпиталь или не надо. Девушка, позвала она Лиду, помогите ей раздеться. Выйдя из-за перегородки, сказала:Ничего опасного нет. Можете отправляться в подразделение.
На улице, ожидая, пока освободится Лида, Лавров опять увидел усатого сержанта.
А я дывлюсь, все повторял тот, нема, кудысь сховалысь. А оно вон шо
«Вот и не верь в предчувствия, думал о своем Вадим. Недаром же говорят, что сердцевещун. Теперь сам пойду. Я должен найти этого фашиста. Трех снайперов он вывел из строя. По всему видно, что опыт у него большой».
На другой день Лавров вместе с Михайловой отправились во второй батальон. Начавшийся с вечера дождь лил всю ночь. Не переставал он и днем. Оба снайпера лежали мокрые, все в грязи и продрогшие до мозга костей. Но сколько они ни ждали, вражеский стрелок так и не объявился. То ли «выходной» взял, то ли здоровье бережетне захотел под дождем мокнуть.
Вернулись ни с чем. В печурке алели угли, подернутые сизым пеплом. Люда подбросила сухих поленьев, развесила обмундирование, подвинула поближе сапоги и легла отдохнуть. Согревшись, уснула. Дневалила в эту ночь Аня Шилина. Понадеявшись, что Люда будет ждать, когда огонь в печурке поугаснет, она сладко задремала. Проснулась от страшной головной боли. Зажгла спичку. В землянке стоял дымный смрад. Онак печке. Голенище одного сапога сгорело начисто. Утром младший сержант пошел на вещевой склад. Вместе с заведующим все перерыли, меньше тридцать девятого размера не нашли. А у Люды тридцать шестой. Делать нечегоне босиком же ходить, пришлось взять. Правда, завскладом сказал, что не позже чем через неделю сапожник перешьет сапоги, сделает маленькие, а пока пусть в этих походит.
Вот в них и ползла она сегодня вслед за Лавровым по нейтральной полосе, лежала в канаве, потом в воронке. Каждый кустик, каждый бугорок изучили. Ничего подозрительного не обнаружили. Фашистский снайпер ничем себя не выдал. Молчали и Вадим с Людой. Был момент, когда по тому месту, где они лежали, вдруг ударил пулемет. Выдержали, не шелохнулись. Под вечер какой-то наш растяпа-минометчик выпустил четыре мины, и они одна за другой рванули метрах в пятидесяти. «Прицел ноль пять, по своим опять», вспомнилась Лаврову солдатская шутка. Недоставало, чтобы свои кокнули».
С наступлением сумерек двинулись в обратный путь. Вот тогда по ним и ударил крупнокалиберный пулемет. К счастью, все обошлось благополучно.
Вот так подарок!
«А благополучно ли? думал Лавров, шагая к штабу полка: майор Стороженко приказал сразу после охоты прибыть к нему. Ведь вражеский снайпер сегодня еще одного человека вывел из строя. Что я скажу начальнику штаба? И что онмне? Может, по примеру того сержанта, бросит короткое, ворчливое: «Учуть вас, у́чуть» и выставит из землянки».
Однако майор встретил младшего сержанта, на удивление, доброжелательно. Расспросив, как прошла вылазка, он сообщил, что получил письмо от Клавы Нечипорук. Учится. Скучает. Передает привет девушкам. Спрашивает: все ли живы-здоровы?
О Вале Труниной и Маше Тарелкиной я ей раньше написал, сказал Стороженко. (Лавров при этом отметил про себя, немало удивившись: «Они, оказывается, переписываются»). Напишу и о Полине Онищенко. Ты, наверное, знаешь, что ее сегодня отправили в госпиталь. Я был в медпункте. Такое красивое лицо изуродовано!.. А главноеповрежден глаз. Видеть она им будет, но снайпером уже быть не сможет.
Лавров сидел, понурив голову. О том, что Полину отправили в госпиталь, он узнал только сейчас. Третья после отъезда Клавы. Вот тебе и «берегите их, зря под пули не посылайте»
О чем загрустил, товарищ младший сержант? Майор положил руку на плечо Вадима. Война, дорогой мой, есть война. Без убитых и раненых она не бывает. Да! Чуть не забыл. Тебе же посылочка есть. Начальник штаба заглянул на полочку, достал оттуда серенький пакет и протянул его Лаврову. На, получай.
Вадим взял пакет, повернул его, прочитал надпись: «Самому меткому стрелку» и недоуменно взглянул на офицера.
Да это не мне, сказал он.
А кому же? отозвался майор. Может, мне или командиру полка? Нет, дорогой мой, я сам видел, как ты стреляешь. Бери, бери. Это подарок из тыла, от трудящихся.
Серой материей была обтянута коробочка. А что в ней?
Можешь открыть и посмотреть, сказал Стороженко. Ножик на столе.
В коробочке лежал вышитый кисет и аккуратно завернутая в бумагу рогатка. Обыкновенная мальчишеская рогатка. Из вишневого дерева. Красноватая резина. Вадим попробовалтянется хорошо, с усилием. В кисете, на котором красными нитками была вышита звездочка, а желтымицветочек, была записка.
«Дорогой советский боец! говорилось в ней. Пишет тебе ученик 4-го класса Зареченской школы Сергей Бычков. У нас в школе собирали подарки фронтовикам. Мальчики и девочки приносили из дома варежки, носки, а Илюша Петухов даже бритву принес. Отца-то у него фашисты убили, а самому бриться еще рано. Я дома ни варежек, ни бритвы не нашел, потому решил послать свою рогатку. Она такая меткая, что из нее можно любому фашисту глаз выбить. Я бы сам пошел на фронт, да мамка не пускает, говорит; надо помогать по хозяйству, пока отец на войне.
Кисет вышивала моя сестра Галя. Она во 2-м классе учится.
Дорогой советский боец! Метко стреляй по фашистам. Убивай их как можно больше, чтобы быстрее закончилась война.
До свидания. Писал Сергей Бычков».
Вы почитайте, что пишет, Лавров подал листок бумаги начальнику штаба. Ведь он отдал самое дорогое, что было у него. Я рос в деревне и по себе знаю, что значит такая рогатка для мальчишки. Братик у меня есть, тоже в 4-м классе учится. Раз в неделю обязательно письмо от него получаю. Он с мамой живет и с сестренкой.
Вернувшись в землянку, Вадим еще раз перечитал письмо, попробовал на прочность рогатку. Хороша! Если бы ты знал, Сережа Бычков, как дорог твой подарок! Сколько теплых воспоминаний родил он! Сколько в нем заботы и участия, без которых солдат на фронтене солдат. Ведь, идя в бой, он должен знать, за что, за кого жизнь отдает. Святое чувство любви к Родине рождается не из абстрактных понятий, а начинается оно с любви к маленькой, тихой речушке, к селу, где жил, к людям, с которыми учился, работал. Через цветок у калитки, через сады и сенокосы, поля и леса должен увидеть солдат всю страну свою, от Камчатки до Прибалтики. Увидеть родных и близких, тех, кто преображает землю, за счастье которых идет сражение. Без этого чувства нет солдата, нет победы.
В тот вечер Лавров долго не мог заснуть. Перед глазами, будто наяву, стояла утопающая в садах Лебедевка, родной дом на берегу тихой, задумчивой Суренки. Левый берег ее, что проходил мимо огородов, буйно зарос кустами тальника, ветлами. На противоположной стороне, то вдаваясь на два-три метра в воду, то отступая к самому берегу, густел камыш. Летом около него золотистыми стайками цвели кувшинки.
Сразу за речкой тянулись луга заливные. Оттуда в пору цветения ветер нес такой аромат, что в носу щекотало. А уж когда косили траву, то запах ее, подсыхающей, казалось, окутывал всю деревню.
За лугами начинались поля. Разными они были. То колышется золотистым морем пшеница или рожь, то бескрайним бледно-розовым ковром стелется цветущая гречиха, а то стеной, выше человеческого роста, стоят подсолнухи, согнутые увесистыми шапками.
Среди такого вот приволья и стояла Лебедевка. Обычное село, деревянные и кирпичные дома в два ряда. Почти за каждым домомсад, а потом огород, обсаженный в основном ветлами. Только у Лавровых росло несколько серебристолистых тополей. Их посадила Лидия Ильинична, мать Вадима. Она принесла саженцы из села, где родилась, откуда выходила замуж в Лебедевку. Ухаживала за ними, поливала, и они потом вон какими великанами вымахали.