Поручик Шмольдас записал коротко:
«тяжело ранило одного сержанта и легко одного поручика. В 19 часов был назначен отход из Глубочека, но когда личный состав построился, поступило распоряжение начать марш завтра».
Напряжение растет, оно буквально висит в воздухе. Немцы приближаются, а чехословацкий легион торчит в Глубочеке. Подполковник Свобода послал связного капитана Швейтцера в Зелешчик, где укрылось польское правительство, а вместе с ним и дипломатический корпус. Капитан должен был найти чехословацкого посла Славика и сообщить ему, что подполковник Свобода, исходя из создавшейся ситуации, имеет намерение спасти часть путем отступления на румынскую или советскую территорию. Связной возвратился и доложил Свободе, что посол согласен с его намерениями. Славик, сказал он, отдает предпочтение России, потому что он предварительно обсудил уже этот вопрос с советским послом и военным атташе полковником Рыбалко. Чехи и словаки будут приняты на советской земле как союзники и друзья.
Во время налета на Глубочек Свобода был в Тарнополе, где он добивался разрешения на марш. Однако командира корпуса не оказалось на месте, а начальник штаба без командира не решился отдать соответствующий приказ. Они договорились, что группа будет ждать приказа у телефона.
Возвратившись в Глубочек, Свобода узнал, что там произошло в его отсутствие. Все уже не находили себе места от волнения и неопределенности и желали только одного поскорее покинуть опасное место. Тянуть время дальше было никак нельзя. Подполковник Свобода, глубоко тронутый гибелью сержанта Грюнбаума, готов к немедленному выходу группы из Глубочека. Однако к вечеру неожиданно приехал генерал Прхала. Сначала он согласился с решением Свободы, но, узнав, что ситуация в районе Львова улучшилась, приказал ждать до следующего дня.
На другой день он лично поехал в Тарнополь договариваться о сохранении группы. Очевидно, договориться с поляками ему не удалось. Вот что говорит нам дневник. Шмольдаса:
«16 сентября, суббота. В 9 утра было построение, на котором нам сообщили, что Глубочек мы покидаем в 18 часов. Вечером в указанное время все построились, но нас распустили по домам»
Утром следующего дня над деревней пролетели девять немецких бомбардировщиков и сбросили бомбы. Были убиты две женщины и мальчик. Генерал со своей свитой сел в автомобиль и уехал. Поехал будто бы к послу Славику договориться об отводе чехословацкой военной группы из Польши. Солдаты, дежурившие в тот день у радиоприемника, услышали сообщение московского радио о том, что польское государство прекратило существование и советские войска, исходя из этого, занимают Западную Украину и Белоруссию, чтобы защитить жизнь и имущество украинского и белорусского населения.
Подполковник Свобода уже не хочет ждать согласия тарнопольских военных властей. Он решает вести группу навстречу Красной Армии. Речь идет о сохранении жизни бойцов, за судьбу которых он несет ответственность. Искать спасение в Румынии казалось ему делом ненадежным. Немцы могли бы потребовать у румынского правительства их выдачи, и оно едва ли отважилось бы отвергнуть такое требование. Единственным надежным укрытием в сложившейся обстановке является СССР. Он сообщает о своем решении по телефону командованию корпуса в Тарнополе. Обмен словами на повышенных тонах с каким-то важным господином на другом конце провода. Чехословацкой группе запрещается продвижение на восток, где осуществляются операционные передвижения польских частей. Она может двигаться только через реку Серет к румынской границе. Но подполковник Свобода уже решил.
Он отдал приказ строиться. В 18 часов, когда уже начинает темнеть, группа наконец покидает Глубочек Вельки.
Отакар Ярош идет в голове колонны. В руке его потертая сумка, в которой сложены все его пожитки. Губы Яроша плотно сжаты, глаза настороженно смотрят в темноту. Горизонт вдали слегка посветлел, с той стороны слышится шум каких-то моторов. Ярош оглядывается по сторонам. Рядом идут его друзья и товарищи неспокойные, настороженные. Темнота сейчас не является их союзником, наоборот она может их здорово подвести. Временами с неба сыплет мелкий осенний дождь.
Никто не знает, что произойдет в ближайшее время. Бойцам холодно, они поднимают воротники своих пиджаков. У кого есть хотя бы плащ, тот чувствует себя почти что счастливчиком. Одежда всех без исключения сейчас идущих в колонне потеряла свой вид и висит на них мешками. Даже тот самый костюм Яроша кирпично-коричневого цвета поручик Лишка не назвал бы уже элегантным. Материал обтрепался, карманы отвисли, брюки потеряли стрелки и вытянулись в коленях. В еще худшем состоянии его ботинки. Они стоптались и пропускают воду. У остальных солдат и командиров группы положение с одеждой и обувью не лучше, а может быть, даже хуже.
В четыре часа утра растянувшаяся колонна вползает в деревню Городишче. Чехословацким добровольцам необходим отдых. Они залезают в риги и сараи, стучатся в двери домов, просясь на ночлег.
От группы отделяются два польских офицера и кучка чехословаков, которые хотят идти в Румынию. Им никто в этом не препятствует. Пусть идут. Подполковник Свобода и несколько офицеров штаба выехали на легковых машинах вперед для установления связи с советскими частями.
Наступил понедельник 18 сентября. Поручик Шмольдас пишет:
«Выступили мы примерно в час дня. Пока марш проходит без происшествий, только многие страдают от холода»
Вот и опять стемнело. Люди плетутся по неровной дороге, движения их снова сковывает усталость, а на душе неспокойно. Никто понятия не имеет о том, где теперь проходит фронт, где находятся немцы, а где русские. Штабс-капитан Фанта, добродушный мужчина лет сорока со щеточкой усов под носом, обегает ряды, как заботливая наседка. Он временно вступил в командование группой, получив от Свободы подробные указания.
Ребята, ребята, успокаивает он солдат, все будет хорошо. Главное сейчас держаться всем вместе, следите, чтобы никто не отстал.
Колонна растянулась, бойцы переговариваются между собой. Порывы ветра доносят иногда отдаленный гул танков. Темное небо над горизонтом на востоке то и дело освещается ракетами. Временами кажется, что где-то совсем близко, за холмами, идет перестрелка.
По рядам проносятся возгласы:
Слышите стрельбу? Звуки доносятся как будто с востока. Это, наверное, русские.
Штабс-капитан Гроссман остановился. Офицеры технической роты столпились около него. Сзади доносится топот лошади и скрип повозки, реквизированных у местного населения для нужд группы.
Я не знаю, господа офицеры, говорит неуверенно Гроссман, оглядываясь по сторонам, продолжать ли нам идти вперед или подождать Никто не проронил ни слова. Все молчат, потому что не знают, как сделать лучше.
Вот те раз! прогудел Ярош, наклонившись к Шмольдасу. Командир и не знает, что делать! Я пойду посмотрю, что там впереди, громко сказал он и исчез в темноте.
Голова колонны приближается к какой-то деревне. На фоне неба темнеют крыши домов. Штабс-капитан Фанта, шедший впереди колонны, бросил Ярошу, вынырнувшему из темноты:
Я думаю, что село называется Раковиец.
В этот миг в небо с шипением взлетела ракета, окрасив местность неестественным зеленоватым цветом. Чехословацкие бойцы инстинктивно бросаются на землю. Ракета погасла, после чего стало как будто еще темнее.
Длинная, похожая на черную змею колонна вползает в деревню. Ни на улице, ни в домах ни звука, ни огонька, будто деревня вымерла.
Слышите? насторожился Ярош и остановился. Русские.
Где-то на другом конце деревни гудели моторы грузовых машин. А может, танков? Взлетели еще несколько ракет и в ту же минуту затрещали выстрелы из винтовок. Люди рассыпались в разные стороны, спрятавшись в ямках, за заборами. Высоко над их головами с жужжанием проносятся пули.
Они же так перестреляют нас! взвизгнул кто-то.
Но пули летели высоко.
Не стрелять! громко крикнул на ломаном русском языке Фанта.
Но огонь не прекратился. Одна из пуль просвистела рядом с головой Яроша.
Не стрелять! набрав полные легкие воздуха, снова закричал штабс-капитан. Мы чехи! Здесь чехи! Слова офицера терялись в грохоте стрельбы.
Наверное, они приняли нас за немцев. Иначе не знаю, как и объяснить, проговорил Фанта.
Ярош, слышавший эти слова, мгновенно отреагировал. Он быстро нашел палку, привязал к ней кусок белой ткани, очевидно, свой носовой платок или рубашку, вышел из укрытия и замахал ею, подняв высоко над головой. Кто-то из бойцов очень кстати осветил белый флаг карманным фонариком, и он стал виден издалека.
Стрельба прекратилась. Ярош с Фантой пошли вперед в качестве парламентеров.
Если бы мать Яроша увидела сына в ту минуту, когда он, презрев всякую опасность, встал во весь рост, она бы, наверное, сказала: «Вот такой он, мой сын!» После войны она скажет:
«Он с самого раннего возраста был бесстрашный. Не боялся темноты. Помню, как он совсем маленьким мальчиком бегал ночью за врачом. Ота любил играть с маленькими детьми, но со своими сверстниками, бывало, и дрался»
Одним словом, он такой, какой есть. И никогда не будет другим.
Причина стрельбы в деревне Раковиец, конечно, быстро выяснилась. Передовой отряд красноармейцев, установив, что в деревню входит какая-то колонна, решил, что это вооруженная группа польских националистов, которые, воспользовавшись хаосом, возникшим накануне окончательного развала польского государства, бродили по еще не занятой территории на востоке, нападая на украинские и белорусские деревни, колонны красноармейцев. Никто из чехов и словаков не был убит или ранен, потому что советские солдаты вели, по сути дела, предупредительный огонь.
Главным в данную минуту было то, что группа чехословацких военных эмигрантов достигла цели своего марша. Она встретилась с Красной Армией, избежав пленения быстро продвигающимися немецко-фашистскими войсками. Штабс-капитан Фанта сообщил советскому командованию, что по поручению подполковника Свободы он ведет бойцов чехословацкого легиона на советскую территорию, где они хотят попросить политического убежища.
Произошло то, что обещал полковник Рыбалко. Чеха и словаки были приняты как союзники и друзья.
9
Они сложили в кучу оружие старые винтовки системы «Маузер», выданные им для несения караульной службы и несколько пулеметов. Бойцы избавились и от различных военных материалов, которые в данную минуту были им ни к чему, и немного отдохнули. К ним наконец пришло спокойствие. Они с интересом осматривали солдат в длинных шинелях и с островерхими буденовками на голове, пытались вступить в разговор с ними. Красноармейцы сначала посматривали на них с подозрением.
Чехословацкий легион? Что это такое?
Войско.
Ага, значит, армия. Понятно. А почему на вас нет формы?
Нам ее еще не выдали, не успели.
А что вы делаете здесь?
Мы хотели сражаться против немцев, за освобождение нашей республики, понимаешь, товарищ?
Да, да, я понимаю. Но почему только сейчас, почему не в прошлом году?
Мы маленький народ, видишь, в чем дело.
Чепуха! Наша Красная Армия пришла бы вам на помощь. У нас на Украине стояли дивизии в полной боевой готовности А вы не захотели Нет, не вы, а ваше капиталистическое правительство не захотело, правильно я говорю?
Конечно, народ бы стал воевать за свою родину и с радостью бы принял вашу помощь.
Образовались группки беседующих, радостные рукопожатия прерываются возгласами.
Вы прекрасные ребята, как хорошо, что мы попали к вам! Я коммунист, понимаешь?
Член Коммунистической партии?
Нет, я коммунист в душе
В таком случае, ты еще не коммунист. Коммунист гордится своим званием
Многие интересовались, объявил ли Советский Союз войну Германии.
Ответ разбил иллюзорные надежды чехословацких эмигрантов не объявил.
Почему? Советский Союз не хочет войны. Это только империалистам нужна война. С помощью войн эксплуататоры решают свои споры.
Но фашистская Германия должна быть разбита, иначе нельзя освободить нашу Чехословацкую республику.
Вашу республику освободит социалистическая революция. Нужно сражаться за революцию.
Они не понимали того, что говорили красноармейцы. Во всяком случае, большинство из них это точно. Они не знали, что такое социалистическая революция.
10
Настроение как после пожара. Польско-немецкая война кончалась, и в ее угасающем пламени сгорели почти все их надежды. Они сохранили только свои жизни да слабый лучик веры, что еще не все потеряно. Может быть, кто-нибудь из них в ту минуту и горько сожалел о том, что покинул свой дом, родину ради того, что сейчас становилось невозможным делом. Солдат мучило разочарование, безнадежность, и от этого внутри у них накапливалась злость, которая каждую минуту могла взорваться как пикриновая кислота. Их раздражение и нервозность читались у них на лицах и проявлялись в их поступках. Кое-кому стало казаться, что пора кончать эту игру в солдатики. Дисциплина заметно упала. Чехословацкую часть снова охватила волна раздоров и конфликтов. При этом высокомерие некоторых офицеров прямо-таки выводило бойцов из себя, что могло однажды кончиться нежелательными последствиями. Кроме того, в кругу этих самых офицеров все чаще раздавался ропот, что во всем виноват подполковник Свобода, приведший их в Советский Союз. Какого дьявола мы здесь ищем? Почему не пошли в Румынию? Ведь оттуда можно перебраться во Францию!
Отакар Ярош думает иначе. Он помнит, что сказал ему брат Иржи в тот день, когда они виделись в последний раз: «Я не советую тебе идти на Запад, ведь они нас предали. Иди в Россию, это славяне, которые нас понимают».
И хотя ему тоже приходила в голову мысль: «Что мы будем делать в России, если она не воюет против Германии?» он оставался спокоен за будущее, ибо питал безграничное доверие к подполковнику Свободе. Тот непременно знает, что делает. У нас с Советским Союзом договор, он наш союзник. Значит, он обязательно поможет. Надпоручик Отакар Ярош еще не забыл заголовки в газетах, выходивших в конце сентября 1938 года. Это была единственная европейская держава, которая не признала мюнхенский диктат. Советский Союз с нами. Нет, то, что они пришли на территорию СССР, нисколько его не волнует. Его волнует и даже больше того бесит, что в части катастрофически падают дисциплина и мораль. То и дело в разных подразделениях отмечаются случаи неповиновения. Анархистски настроенные элементы сжигают за собой мосты. Они открыто проявляют ненависть к офицерам. Вот она неизлечимая болезнь всех буржуазных армий. Офицеры сплошь и рядом сталкиваются с презрительными или насмешливыми взглядами, тут и там слышатся колкие замечания подчиненных в адрес командиров, нередки ругательства и даже угрозы.
Вот так, господа офицеры, хорошо мы вас осадили!
Ты еще будешь мне приказывать, поручик. Пошел к черту!
Фашисты! Придет время, и мы вас повесим!
Никаких старых командиров мы не признаем. Мы своих командиров выберем сами!
Ярошу ничего подобного никто не говорил. Если потребуется, он поддержит свой авторитет суровым взглядом и крепко сжатым кулаком Но и он, и его друзья никак не поймут, откуда взялось столько злости в отношениях между военнослужащими. Мы должны драться с фашистами, а вместо этого деремся между собой!
Огорченные поручики оживленно обсуждают между собой эту проблему. Они еще слишком неопытны, чтобы понять, что те, кто сейчас бунтует, поступают так же, как в свое время в период стихийных крестьянских восстаний поступали их предки. Причина здесь одна и та же привитый многовековым угнетением трудового народа инстинкт борьбы с господами. Тогда жгли замки и расправлялись с феодалами, а теперь вот, в данном случае, не повинуются господам офицерам.
Но теперешние солдатские бунтари не знают одной вещи. Что многие их офицеры совсем не относятся к господам, а любовь их к родной стране чрезвычайна чиста и самоотверженна до крайности. И еще одного они не знают. Что коммунисты, отстаивающие свою собственную программу Сопротивления, оставили в ней место для всех, кто честно хочет сражаться против фашистов за освобождение родины.
Перевернем лист дневника Шмольдаса, чтобы узнать, что происходило потом:
«19 сентября, вторник. Идем в Россию. Руку мою оттягивает чемодан с самыми необходимыми вещами. После обеда пошел дождь, но он быстро кончился, выглянуло солнце, и это приподняло у ребят настроение. Вечером вошли в деревню Лешиановцы, где и расположились на ночлег.