А сколько часов было проведено в спортзале! Сначала в школьном, потом в спортклубе. Он был отличным гимнастом, все упражнения выполнялись им с какой-то страстью, полной самоотдачей. Каждый год юниоры мельницкие чемпионы по гимнастике ездили в Прагу Либень на областной чемпионат. И на каждом таком соревновании Ота Ярош пробивался в число сильнейших. Разумеется, он входил в основную группу, члены которой демонстрировали свое мастерство перед зрителями.
В 1928 году Ота часто вспоминал об этом случае мельницкие гимнасты разучивали в честь десятой годовщины республики коллективное гимнастическое упражнение, которое они должны были выполнять в костюмах древнегреческих воинов и, разумеется, с мечами. Занятия проходили на спортплощадке. Рядом с ней находился небольшой огородик, принадлежавший начальнику спортклуба. Взгляды гимнастов притягивал великолепный созревший арбуз. И Ота не выдержал. В перерыве он перескочил через невысокий забор и сорвал арбуз. Он прибежал на площадку и победно прокричал: «О, дети Эллады! Посмотрите, что у меня!» Обрадованные друзья бросились к нему и в мгновение ока арбуз был разрублен деревянными мечами античных воинов. Конец у этой истории был не совсем приятный: всю компанию гимнастов отстранили от дальнейших занятий. И только после длительного перерыва, когда об уничтоженном красавце арбузе немного забыли, над гимнастами смилостивились и разрешили вновь тренироваться в клубе. Боже мой, где же остались эти милые славные времена юности?!
В Бузулуке образовались две волейбольные команды, которые постоянно соперничали между собой. Сержанты против офицеров. Офицеры, как правило, проигрывали, хотя за них и играл Ярош. В конце концов почему начальники должны всегда быть лучшими? К тому же сержанты играли действительно хорошо, а проиграть сильному сопернику в упорной борьбе в этом ничего зазорного нет.
«В Бузулуке в то время было много различных воинских частей, вспоминает Ярослав Перны, кроме того, там находилась и советская авиационная школа. Так вот, курсанты этой школы предложили нам сыграть с ними в волейбол. Мы составили сборную команду, в шестерку лучших игроков были включены офицеры Ярош и Кудлич. Летчиков мы обыграли. Ярош играл в волейбол отлично, он был высокого роста, но главные его достоинства заключались в хорошей реакции, выносливости, боевитости. Он вытаскивал, казалось, совсем безнадежные мячи. А когда поручик шел в нападение, то противнику было нелегко. Потом мы встретились с другой командой и снова выиграли»
И еще одно любил Отакар Ярош оружие. Получив шестизарядный наган, новый, цвета воронова крыла, с ребристой деревянной рукояткой, он весь его разобрал, любовно протер тряпочкой каждую деталь, потом со знанием дела снова собрал. В минуты отдыха Ярош иногда вынимал его из кобуры и целился в лампу, дверь
Однажды он задержался в офицерской столовой с друзьями до поздней ночи. Никто точно не знает, как это случилось. Ярош встал, раскрыл кобуру и вытащил свой наган
Над дверью висела картина. Дешевая репродукция. Небольшой пейзаж. Неизвестно, то ли кто-то засомневался в искусстве Яроша как стрелка, то ли надпоручику самому взбрело в голову пострелять, известно одно, что в качестве мишени он выбрал именно эту картину. Оглушительно треснул выстрел, потом второй. Картина покосилась, в двух местах в ней ясно были видны дырки.
Подполковник Свобода приказал расследовать происшествие. Вызвав затем к себе надпоручика Яроша, он резко спросил его:
Вы стреляли в столовой по картине?
Так точно, пан подполковник.
Вы способны на такое хулиганство? распалился седоволосый подполковник. Вы, Ярош, лучший командир роты?!
Я был не трезв, пан подполковник, и очень сожалею о случившемся.
Я должен вас наказать. И остальных тоже. Я объявляю вам неделю домашнего ареста. Все время от отбоя до подъема будете находиться в моем кабинете. Идите!
Есть!
Надпоручик Ярош с каменным выражением лица щелкнул каблуками, повернулся и вышел. Он знал, что командир наказал его по справедливости.
Ярош никогда не страдал от безделья. У него не было на это времени. В свободное время он с удовольствием делал из дерева различные предметы: рамку для портрета, фигурку какую-нибудь, трость. За таким занятием он мог бы, наверное, проводить целые часы. При этом он по-детски выпячивал губы, как будто свистел. Многие из своих творений он развесил на стенах в своей бузулукской квартире и при случае любил ими похвалиться. Он также любил фотографировать, с удовольствием собирал старые вещи. Его привлекали красивые, интересные вещи: стройная, точно нарисованная, церквушка, деревянный деревенский домик, украшенный резьбой, романтически укромные уголки.
Однажды, это было еще в Суздале, он пошел с Коваржиком побродить по округе, зашли в одну деревню. Их внимание привлек старый дом. Хозяин пригласил их в горницу. Ярош с интересом смотрел на стены, потолок, внимательно осмотрел стол, лавки, печь. По комнате шустро ходила красивая с косами девушка, лет пятнадцати, и поглядывала на гостей. Не успели они и глазом моргнуть, как на столе появился чайник, чашки Когда Ярош с Коваржиком сердечно простились с хозяевами и вышли из дома, Ярош бросил:
Правда, красивая? Ты заметил?
Что ты, Ота! Ведь она же еще ребенок!
Какой ребенок? Я говорю об иконе, что висит а углу. По-моему, ей лет сто пятьдесят
ЧЕРЕЗ ПОЖАРИЩА
1
Прошло две недели с того времени, как транспорт 1-го чехословацкого отдельного батальона выехал из Бузулука. 19 февраля 1943 года в 16 часов он прибыл на станцию Валуйки. Обычная картина: разрушенный вокзал и станционные постройки, отремонтированные на скорую руку железнодорожные пути, чернеющие в снегу воронки от разрывов бомб.
Первый этап пути на фронт кончился. Дальше придется идти пешком и только ночью, потому что немецкие самолеты, часто появляющиеся в небе, точно стервятники набрасываются на земле на все, что движется. Отступая, немцы уничтожали все, что могли: железнодорожное полотно, мосты, сжигали деревни, разрушали города.
Между тем фронт отодвинулся к западу от Валуек без малого на 350 километров. Бойцов ожидал трудный экзамен на выносливость и мужество.
Предстояло совершить ночные марши протяженностью от двадцати до тридцати километров. По бездорожью, снежным равнинам, где метут слепящие, колющие лицо острыми снежинками метели и свирепствует двадцатиградусный мороз. Когда мерзнут руки и ноги, а уставшее тело едва держится на ногах, когда лямки вещмешков и ремни оружия впиваются в плечи. Перед рассветом бойцы будут добредать до очередной деревни, указанной в маршруте, уставшие, с растертыми в кровь ногами. В шубах они повалятся прямо на пол и уснут как убитые. А те, кто послабее и возрастом постарше, будут еще идти, с трудом передвигая ноги, будто наполнившиеся свинцом.
Командиры будут покрикивать: «Прибавить шаг! Прибавить шаг! Не останавливаться!» Человек, который упадет и уснет в такой мороз, может замерзнуть. Самые тяжелые тренировочные марши в Бузулуке, которые вызывали недовольство и ругань, теперь будут казаться кое-кому детской забавой
В 21 час началась разгрузка транспорта. Она продолжалась до половины пятого утра. Между тем пехотные роты батальона начали марш. На следующий день около двенадцати часов голова колонны подошла к деревне Борки. Уставшие люди расположились в домах на отдых. Многокилометровый бросок по заснеженным дорогам в мороз был крайне утомительным. Бойцам было нелегко. Оперативно изданный номер полевого вестника «Наше войско» обращался к ним:
«Вы совершили тяжелый переход, но придут еще более тяжелые испытания и мы должны будем их преодолеть. Будь то на этом марше или в предстоящих суровых боях с противником, нас будет окрылять сознание того, что о нас постоянно думает наш народ дома, он ждет от нас героической борьбы с немецкими оккупантами».
Иногда некоторые подразделения сворачивали с главного пути и шли по местности, пересеченной оврагами, речками. Неожиданно завязли подводы с полевыми кухнями. Все должны были помогать им выбраться из снежного плена. Хуже всего на чехословацких бойцов действовали метели. Временами мело так сильно, что не было видно соломенных вех, обозначавших путь к деревням. Приходилось идти по компасу, утопая по колено в снегу.
К утру солдаты и офицеры начинали засыпать на ходу. Сверхчеловеческое напряжение, монотонный ритм шагов притуплял чувствительность людей, мозг их погружался в состояние полусна. Бодрствовал только один центр, который руководил послушно работающими ногами. Бойцы молчали, разговаривать было не о чем. Сознание их сейчас подчиняло все одному нужно идти вперед, спотыкаться, падать, но идти.
Первую, вторую, третью ночь идти еще было можно. Ноги кое-как слушались их. День отводился для отдыха. Когда свирепствовала вьюга, яростно бросавшая в лица чехословацких воинов кристаллики снега, то усталость чувствовалась сильнее. В такую погоду, когда хороший хозяин и собаку на улицу не выгоняет, все снаряжение сразу увеличивало свой вес и валенки, и винтовка, и вещмешок за спиной.
Всякий раз, когда рота перед рассветом прибывала в указанный пункт размещения, бойцы разбегались по домам, сараям, чердакам, где квартирмейстеры нашли теплое место для отдыха. Кроме командиров, охранения и санитарок. Те обходили дома, обрабатывали потертые ноги, лечили простуженных.
Ярош никогда не ложится спать до тех пор, пока не убедится, что все его люди накормлены, здоровы и имеют место для отдыха. Потом еще проверит, как несет службу охранение, зайдет в штаб для получения дальнейших приказов. И только после этого он идет немного подремать. Так было позавчера, вчера, сегодня, так будет завтра и послезавтра.
Не успеешь и глазом моргнуть, как на местность опускаются ранние вечерние сумерки и снова надо собираться в путь. Марш проходит по местам январских боев. Чехословаки идут по пятам отступающего врага. Они видели уже много следов их варварства и дикости. Сожженный и разрушенный Воронеж, опустошенную местность вокруг Острогожска, деревни, от которой остались только печи да каменные фундаменты. Люди ютятся в землянках. Посмотришь один раз на такое и всю жизнь не забудешь, будешь содрогаться при одном только воспоминании: колодец, полный трупов стариков, женщин, детей, некоторые трупы обезображены. Нет, никак не хочется верить, что такое могли совершить люди.
Это похуже, чем во времена средневековья, проронил кто-то со злостью в голосе.
Одно дело слушать или читать о варварстве фашистов, а совсем другое видеть его своими собственными глазами. В сердцах и мыслях бойцов и командиров батальона ширится ненависть к фашистским убийцам.
Как это говорил в Острогожске командующий Воронежским фронтом? Пусть ваши сердца никогда не задрожат от жалости, пусть ваши руки будут твердыми и беспощадными, когда вы будете громить жестоких насильников, врагов своего народа. Гоните их, не переставая, прочь вплоть до нашей общей победы.
«Так и будет», мысленно давали многие из них в ту минуту клятву у колодца. Нам есть за что их убивать.
Аничка Птачкова держится мужественно. У нее еще болит рана на голове, но она никому не жалуется. Недостаток физических сил девушка возмещает напряжением воли. Не только дойти до очередного населенного пункта, но и добросовестно выполнить свои обязанности санитарки вот ее девиз.
Пятнадцать минут отдыха, облегчения.
Но для всех ли это отдых?
Один солдат сел на сугроб и громко ругается:
Сползла проклятущая! Что ни шаг, то мучение. Он снимает сапог и поправляет сбившуюся портянку.
Волдырь-то какой! Кровавый. Санитарка снимает сумку, ловкими пальцами обрабатывает больное место.
И снова вперед.
Совершенно случайно она заметила, как кто-то из бойцов опустился под деревом, устроился в затишье. Винтовка на коленях, руки глубоко засунуты в карманы шинели. Аничка треплет уснувшего за плечо. Тот заругался, поднял голову, пробормотал что-то и снова втянул голову в плечи.
Вставай! Надо идти! не отступает от бойца санитарка.
Тот никак не реагирует на ее слова. На него не действуют даже хорошая трепка и удары по щекам.
Ну и замерзай здесь! Замерзай! зло выкрикивает она и делает несколько шагов. Потом оборачивается, встает! Девушка облегченно вздохнула. Конечно, она бы его здесь не оставила, это был последний способ вывести его из сонного состояния.
Давай сюда винтовку, все полегче будет, предлагает она солдату, хотя сама устала дальше некуда.
Аничка забросила за спину винтовку и пошла, покачиваясь. Временами девушка покусывала себе губы и шептала: «Я должна выдержать, должна!»
Бессонные ночи, дьявольская усталость оковами висят на ногах, опускают веки.
Все помогают друг другу, несмотря на звания и должности.
При необходимости один берет другого под руку, второй перебросит на свое плечо винтовку друга, хотя бы на несколько минут. Ярош такой же, как и всегда. И откуда только у него берутся силы? Вот он тянет волокушу с боеприпасами, а через минуту уже подсобляет пулеметчикам, потом несет винтовку того, кто совсем ослаб, кого окончательно вымотали многие километры марша по снежной целине. Он регулярно обходит роту, помогает, советует, распределяет солдат так, чтобы рядом со слабым шел кто-нибудь посильнее, напоминает, когда видит какой-нибудь непорядок, хвалит ловких бойцов, которые из досок быстро сколотили сани.
В одной из деревень в тот момент, когда он опытным взглядом бывалого фотографа наводил свой фотоаппарат на санитарку, которая умело расправлялась с кровавым волдырем на ноге бойца, к нему подошел бледный, худой старичок с очками на носу и редкой седой бороденкой. На ватной телогрейке поблескивала медаль.
Где ваш командир? Отведите меня к нему! настаивал он. Дело требует спешки.
Что вы хотите? спрашивает Ярош.
Я буду говорить только с командиром.
Я командир.
Бородатый старичок смерил Яроша испытующим взглядом с ног до головы.
У меня есть предложение.
Какое?
Ваши ребята очень устали. И вот я и несколько моих соседей решили постоять вместо них в охранении. Мы все партизаны и чуем фрицев на километр. Это я вам говорю серьезно.
Ярош раздумывает, желая дать такой ответ, который бы не обидел старика.
Почему вы молчите, товарищ командир? Мы действительно думаем серьезно.
Предложение заманчивое.
А как бы вы поступили на моем месте? попытался командир роты отсрочить ответ.
Как? Я бы ничуть не раздумывал, не задумываясь, сказал старик. Так вы согласны?
Я не могу сказать, что мои бойцы очень уж устали. Они должны привыкать к тяготам военной службы. В бою им будет несравненно тяжелее, приветливо и в то же время довольно решительно произнес Ярош.
Но старичок не хотел просто так сдаваться. Он продолжал настаивать, уверяя, что на них, старых партизан, можно всецело положиться.
Командир роты хорошо знал, что его солдаты были бы очень довольны, если бы их освободили от утомительной службы после тяжелейшего марша, но он был непреклонен. Его командирское сознание не могло согласиться на какие-то компромиссы.
Большое вам спасибо за заботу. Но не обижайтесь предложение ваше я принять не могу.
Партизан пожал плечами и помрачнел.
Как хотите, товарищ командир. Я только хотел помочь вашим ребятам, чтобы они хорошенько отдохнули, объяснял он растерянно.
Дорога, по которой тянулись колонны батальона, проходила по местам, сплошь усеянным вещественными доказательствами недавнего разгрома гитлеровцев: исковерканными орудиями, подбитыми танками, остовами сожженных машин и даже еще не убранными застывшими на морозе трупами фашистов
Иногда уставшие чехословацкие солдаты проходили по деревням, которым удалось избежать разрушений, тем длинным украинским деревням с разрисованными глиняными домиками. Квартирьеры заранее определяли места размещения рот на отдых, и колхозники с нетерпением ждали прихода бойцов.
Чехословаки идут!
Двери домов гостеприимно раскрываются.
В печке весело полыхает огонь, хозяйка наливает в ушат горячей воды для мытья, по избенке гуляет запах украинского борща. Откуда-то доносятся приятные звуки гармошки
Валенки будто становятся тяжелее после каждого пройденного километра. Морозы ослабевают, днем снег начинает подтаивать. Из тыловых складов интенданты привезли сапоги, и бойцы с радостью обменяли на них свои валенки.
Недалеко от Волчанска в снегу застряла машина с провиантом. В тот день солдаты и офицеры батальона получили только по четыреста граммов хлеба. Помогли местные органы Волчанска и жители села. Они предложили чехословацким союзникам все, что имели. Вареную картошку, молоко, хлеб.