Юрко торопливо одевается, поглядывая на брата исподлобья с любопытством и тревогой. Брат садится, закуривает и молча внимательно и спокойно смотрит на него.
А Юрко никак не может прийти в себя от радостной неожиданности. Перед ним старший брат Дмитро. Какое счастье! Теперь он не одинок, будет иметь опору. Но вместе с тем он ощущает какую-то досаду и тревогу. Страх за брата, внезапно очутившегося тут, на оккупированной территории. Как? Ведь он партийный и работал в обкоме. Это очень опасно. Не имеет значения то, что Дмитро уехал из села еще в двадцать восьмом году и все время работал в другой области. Все равно страшно и досадно. Да, досадно, потому что представлял себе его только там, за фронтом. А тут и радостно ему, и не может избавиться от какой-то настороженности. Морщит лоб, никак не может овладеть собой, стать искренним и откровенным. Вместо того чтобы смотреть брату прямо в глаза, бросает взгляд исподлобья. И не может заставить себя глядеть иначе.
А брат сидит спокойно, курит. Будто ничего особенного не произошло. Похож он теперь больше на портового грузчика, но это мало его изменило. Взгляд тот самый прямой, сосредоточенный; утомленные, слегка печальные глаза смотрят открыто. Но он молчит и ничего не рассказывает. Юрко хочет и не может, не решается спросить, как он попал сюда. А брат молчит Потом сам задает какой-то вопрос.
Радость встречи все же омрачается возникшей почему-то неловкостью, которая мешает им оставаться прежними.
Брат долго и подробно расспрашивает о том, что происходит в селе, кто из знакомых тут остался, кого уже нет. В этих вопросах Юрко улавливает недосказанное, какой-то затаенный интерес и нарочитую осторожность.
Так проходят два дня. Два дня и ни одного откровенного разговора. Лишь утром на третий день, отдохнув после утомительной дороги, брат опять, словно между прочим, спрашивает:
Так кто же из учителей остался в селе?
Галина Петровна Я ведь уже говорил тебе.
Брат будто не расслышал последних слов.
Галина Петровна? Щербина? Так, так Помню. Что она поделывает, как живет?
Юрко рассказывает все, что знает о Галине Петровне.
Дмитро внимательно слушает.
Так-так, говорит про себя. Помню ее Следовало бы встретиться, побеседовать Как-никак старые знакомые Вдруг оживляется: Ты давно видел ее?
Встречал как-то. Просил, чтобы дала книгу почитать.
Чудесно, почему-то обрадовался брат. Сходи сейчас к Галине Петровне. Попроси книгу. Мне тоже хочется почитать что-нибудь А когда будешь собираться домой, скажешь: «Привет вам от брата кузнеца из Одессы». Больше ничего, только вот эти слова. Повтори, как ты скажешь.
Юрко удивленно смотрит на него и улыбается: не настолько сложно все это, чтобы понадобилось повторять.
А ты повтори все-таки.
Ну, привет вам от брата кузнеца из Одессы.
Без «ну».
Пусть будет без «ну». Привет вам от брата кузнеца из Одессы А что, если она спросит о тебе?
Скажешь: вернулся в село. Сидит дома
Хата у бабки Ковалихи неказистая, комната, в которой теперь живет учительница, крохотная, с низким потолком, одним узеньким окошком и глиняным полом. Галину Петровну застает Юрко за работой. Сидит за столом против окна и шьет что-то. Это нехитрое ремесло стало для нее источником существования. Голова ее низко склонена над столом; уложенная в тугой узел коса полуседая. На ней старенькое платьице, шерстяной платок. Когда подняла голову, Юрко заметил, что выглядит она плохо. Только глаза, большие, обрамленные длинными ресницами, по-прежнему ясны, веселы и приветливы. Смотрят на человека, будто видят его насквозь, и сами ничего не скрывают. Светятся человеческой теплотой и лаской.
Галина Петровна обрадовалась гостю. Встретила, как всегда, радушно. Расспрашивает о житье-бытье, угощает тыквенными семечками. Потом, наговорившись, поворачивается спиной к нему и начинает перекладывать с места на место десятка полтора сложенных на полке для посуды книг, отбирая для чтения.
А Юрко, наблюдая за ее движениями, встает с лавки и тихо говорит:
Привет вам от брата кузнеца из Одессы
И замечает, как руки Галины Петровны на мгновение застывают. Минуту она стоит неподвижно. Потом медленно-медленно оборачивается и внимательно смотрит на него широко раскрытыми глазами.
Ты сказал что-то?
Привет вам от брата кузнеца из Одессы.
На одну секунду, показалось мальчику, тень какого-то замешательства пробежала по лицу учительницы. Лишь на одну секунду. Потом Галина Петровна опять стала перебирать книги.
Спасибо, Юрко А где он теперь?
Вернулся в село. Дома сидит.
Спасибо Скажешь она задумывается, а потом, обернувшись, уже с книгой в руках, продолжает оживленнее: Собственно, ничего не надо говорить Возьми вот эту, еще не читал
Не совсем так, как об обычном знакомом, восприняла Галина Петровна известие о появлении брата. Не мог не заметить Юрко, что это ее чем-то обрадовало и взволновало. Но чем? Почему?
Под вечер Галина Петровна неожиданно появляется в их доме. Это еще больше разжигает любопытство Юрка.
Брат встречает учительницу, как родную. После нескольких малозначащих для Юрка слов завязывается оживленная беседа. Но послушать беседу ему не удается. То по воду его посылали, то дров наколоть
А когда с работой было покончено, учительница уже вышла из хаты вместе с братом. Впервые за все время Дмитро выходит на улицу. Страх, любопытство и волнение обуревают Юрка. Тут что-то не так, чего-то он не может постичь
Брат вернулся домой через час.
Коротко и скупо рассказывает, что Галина Петровна помогла ему устроиться кузнецом в «общественном хозяйстве», как теперь называли гитлеровцы колхоз (когда-то Дмитро работал на заводе и это дело знает). Управитель «общественного хозяйства», рыжий Саливон, даже обрадовался. Стоящего кузнеца теперь в селе не найдешь, а немецкий комендант требует, чтобы к весеннему севу весь инвентарь был приведен в порядок.
Юрко пугается: не ровен час, Саливон узнает, пронюхает, что брат член партии, и тогда Неужели не понимает этого Дмитро?
А вдруг узнают? осмеливается он предостеречь брата.
Ну, о чем там узнают? перебивает его мать. За тринадцать лет всего несколько раз в село приезжал. А до этого был беспартийным. Никто не знает всех подробностей! Кто и как сможет все это проверить?..
А Дмитро кладет ладони на плечи брата. Прямо и внимательно глядя в его испуганные глаза, говорит тихим, глуховатым голосом:
Могут, конечно, и доискиваться, проверить. Теперь безопасного места нигде нет. Все может статься. Но волков бояться в лес не ходить. Ты ведь, Юрко, уже взрослый. Комсомольского возраста достиг. В твои годы люди революцию делали. Так вот, если будут расспрашивать обо мне, ни словом не обмолвись. Слышишь? Ты вообще ничего обо мне не знаешь. Это лучше всего. А если придется что-либо сказать работал грузчиком или токарем на заводе. А теперь вернулся сюда, потому что в городе голод. И все Понял? Да, я думаю, тебе нечего долго разжевывать, сам знаешь.
Я, лучше всего, ничего не знаю Юрко, смутившись, зажмурил глаза. И ощутил, как прежняя неловкость стала расплываться, таять.
Ну вот, все в порядке. Брат взъерошил его белокурые волосы: Мы с тобой еще большими друзьями будем!
И вышел из хаты.
Через несколько дней Дмитро захворал. То ли в кузнице промерз, то ли еще в дороге простудился. Лежал в постели. Юрко вернулся домой только к вечеру. Засиделся у соседей. На улице было темно. Ни одно окно не светилось. Сеял мелкий колючий снежок. Под плетнями стояла колонна укрытых брезентом немецких машин. Возле них, пряча головы в высоко поднятые воротники, ходили часовые, курили. Где-то выше на улице горланил пьяный немец. Еще дальше слышалась стрельба. Лишь эти звуки нарушали немую, настороженную тишину.
Юрко свернул в переулок. Их хата стояла на отшибе, в овраге, так что уже шагов за сто с улицы виднелась только печная труба. В этом переулке немцев не было. Тут они вообще не останавливались: не любили пустынных мест, трусили. Забредет иногда один или двое, да и то днем. Ненадолго.
Когда приближался к дому, показалось, что кто-то стукнул входной дверью. Уже открыв калитку, заметил: в белой снежной мгле оторвалась от хлева какая-то тень. Метнулась за холм и исчезла на пустыре в зарослях бурьяна. Юрко подумал, что это, должно быть, Дмитро. Хотел даже окликнуть, но вовремя опомнился. На стук мать открыла дверь так быстро, словно стояла здесь, в сенях. В хате тускло горела керосиновая лампа. Дмитро лежал в постели. Когда приоткрылась дверь, встревоженно поднял голову. Увидев Юрка, опять лег и успокоился. Покоряясь какой-то незримой таинственности, воцарившейся в их доме с тех пор, как вернулся брат, Юрко не решился рассказать о виденном.
Сидел за столом, ужинал, рассказывал о сельских новостях. Соседка Ганна (от нее вернулся Юрко) слышала, что где-то схватили члена бюро райпарткома. Вроде он скрывался на хуторах. (Брат лежал молча, никак не реагируя на сообщение, и мальчику показалось, что он уже знает об этом.) А вчера дочь тети Ганны, Катя, спасла человека какого-то. Ей недавно четырнадцать минуло. Смелая девчонка! Пошла на берег сухих веток набрать и в лозняке наткнулась на него. Лежит ничком на земле и не движется. Сперва думала, что он мертв, испугалась очень. Потом приблизилась все-таки. Смотрит: дышит, тело теплое. Ранен в ногу, колено раздроблено. Уже второй месяц пробирается из окружения. Идет все по глухим местам, чтобы немцам на глаза не попасться, голодает. Но вот совсем выбился из сил и до села дойти не мог: лишился сознания. Катя слегка потормошила его за плечо. Он застонал и открыл глаза. Тогда девочка побежала домой и под полой принесла ему хлеба и горячей картошки в горшочке. Он поел, отошел немного, но подняться сил не было. Посидел в лозняке до сумерек, а вечером тетя Ганна с помощью соседок перенесла его к себе. Теперь лежит у Ганны. Ожил совсем. Веселый такой, шутник. Зовут его Степаном Федоровичем. Говорит если бы зажила нога да добыл бы он паспорт или другой документ, то уже нашел бы выход из положения. Что бы там ни было, а к своим через фронт пробьется. Катю величает спасительницей и дочкой. А Катя смеется, говорит:
Какой же вы мне отец, если даже слова «тато» не знаете?
Он русский, с Урала. Когда девочка сказала ему «тато», он и в самом деле не понял. Вот она и обучает его украинскому языку. В хате ночуют немцы. Они принимают его за главу семьи. Катя при них целует «отца» в лоб, а за их спиной язык им показывает.
Катя вообще бойкая и сообразительная девочка. Она одного немца тоже обучала украинскому языку. Скажет по-немецки «есть хочу», а потом по-украински повторит вроде то же самое: «я дурень». Фашист благодарит, записывает в блокнот и старательно повторяет: «Я турень». Катя покатывается со смеху, а фашист просит:
Битте, фрау, я турень.
Катя отвечает:
Дурень, конечно. А поесть битте. Съешь черта пухлого.
Фашист, силясь запомнить, повторяет:
Тшорта пухлехо
Мать, слушая Юрка, вздыхала, укоризненно покачивала головой. Брат тоже слушал внимательно, но ни осуждения, ни одобрения не высказывал. Потом попросил повторить кое-что.
Позднее, когда уже собирались лечь спать, подозвал к себе Юрка, велел сесть на край кровати.
Вот что, Юрко. Ты ходишь по селу, бываешь на людях. У тебя, очевидно, и друзья есть. Такие, как ты, и постарше. Что бы ты от них ни услышал, интересное и неинтересное, что бы ни произошло, всегда рассказывай мне. И запомни еще одну вещь. Ты в нашей семье самый младший. В восемнадцатом мне было столько же. Так вот, я вашего брата знаю. Если придет какая-нибудь блажь в голову (так бывает), то ты непременно сперва со мной посоветуйся. Не думай, что хочу тебя на привязи держать нет. А так Я тебя всегда пойму. А ты мне всегда можешь поверить. Ладно?
Юрко смущенно опустил глаза, порозовел.
Ладно, промолвил тихо.
В тот вечер Юрко почувствовал и поверил, что брат приехал сюда не зря. Очевидно, тут должно что-то произойти. Долго не мог уснуть, ворочался. Грезились ему удивительные приключения, одно другого интереснее и опаснее.
Брат казался таким загадочным, сильным и умным. От него действительно можно было ожидать чего-то необычного и таинственного. И знает он больше всех В ту ночь Юрко во сне видел необычайные приключения, но запомнил лишь то, что сперва он был Чапаевым, затем Томом Сойером. Мчался на коне и строчил по фашистам из пулемета. Гитлеровцы почему-то не защищались и длинными рядами падали как подкошенные наземь безмолвными серыми тенями.
IIIПАРТИЯ
Действительно, брат приехал сюда неспроста. С каждым днем Юрко все больше убеждался в этом. Но что собирается делать Дмитро, на что надеется и какая у него цель, этого мальчик пока не знал да и не мог знать. А спросить не решался. Знал заранее: ответа не получит. Добьется лишь того, что брат сочтет его пустым и любопытным, как девчонка, и перестанет доверять.
Он хотел быть взрослым и считал себя таковым. И не просто взрослым, а комсомольцем. Да, он стремится бороться против оккупантов, как боролся бы настоящий комсомолец, как Корчагин. Вот только не знает, как это сделать. И надеется, что Дмитро научит его. Но научит лишь тогда, когда Юрко докажет, что он действительно взрослый, серьезный и дисциплинированный парень, а не мальчишка и болтун. Он готов откусить себе язык, лишь бы не расспрашивать о чем-либо преждевременно.
Юрко наблюдает и ждет. А Дмитро, не замечая его нетерпения, молчит и живет так, будто и не собирается начать того, для чего, по мнению младшего брата, появился тут.
Правда, он несколько раз посылал его к Галине Петровне. Но поручения были по-прежнему незначительны и к главному делу никакого отношения не имели: то книгу какую-нибудь, то несколько слов передать.
Галина Петровна тоже как-то велела «передать привет» знакомому учителю, жившему в соседнем селе. Вот, собственно, и все, если не считать того, что на днях пригласил к Галине Петровне по ее поручению Сашка Зозулю.
Спустя некоторое время Сашко, уже без приглашения, пришел к ним в дом и о чем-то беседовал с Дмитром.
Это не удивило мальчика. Он знал, что девятнадцатилетний Сашко Зозуля комсомолец. Знал и то, что в армию Сашка не взяли, потому что он слегка прихрамывал (еще в детстве повредил левую ногу). Но хромота не мешала ему быть веселым, жизнерадостным, неугомонным, даже отчаянным.
Сашко явился во второй раз, опять поговорил с Дмитром и, уже направляясь домой, подошел к Юрку, который рубил хворост на большом пне возле погребницы.
Низенький, коренастый с коротким, четко очерченным подбородком и прямым острым носом, он сперва толкнул Юрка в бок и лишь затем поздоровался:
Добрый день, герой-вояка!
Его большие зеленоватые глаза с едва заметными прожилками на белках, казалось, всегда смеялись. Смеялись и теперь, хоть губы были плотно сжаты, а голос звучал серьезно, даже сурово.
Здравствуй, неохотно ответил Юрко, в душе завидуя комсомольцу, который только что беседовал с его братом, видимо, о чем-то очень важном и секретном.
Ну, как живешь?
Юрко промолчал: А Сашко тряхнул круглой головой с густыми рыжими волосами, которые почти никогда не знали шапки, и многозначительно прошептал то ли угрожающе, то ли шутя:
В комсомол заявление подавал?
Ну и что? насторожился Юрко.
Как «ну и что»? Сашко наклонился и произнес еще тише: Забеги завтра ко мне, часа в три, дело есть. Теперь он говорил уже серьезно.
Сердце у Юрка забилось от радости, но он все еще не верил:
Какое уж там дело?
Раз говорю, значит, есть. Приходи! Может, я тебе комсомольский билет выдам
Никогда не поймешь, шутит Сашко или говорит всерьез.
Тем не менее на следующий день отправился к нему.
Жил Сашко со старухой матерью недалеко, в просторной хате, густо обсаженной кустами сирени. Когда Юрко открыл калитку, из-за кустов, со стороны огорода, показался его школьный товарищ, Толя Билан. Неожиданно встретившись, ребята смутились и, поздоровавшись, вместе зашли в хату.
Сашко был один. Как всегда, сказал что-то шутливое. Потом, усадив их на лавку, сам сел на стул и спросил:
Ну, как вам нравится новый порядок?
И опять, несмотря на его серьезный тон, Юрко насторожился. Не смеется ли он над ними?
Лучше скажи, зачем звал
Всегда спокойный Толя Билан поддержал Юрка:
Если есть дело, выкладывай. Хоть мы еще и не комсомольцы, но ведь ты хорошо знаешь нас обоих
Не только вас, но и о вас все знаю.
А что именно?
Что? Сашко обернулся к Юрку и испытующе посмотрел на него.
Оружие, пистолет хранишь? Хранишь, знаю. Потом обратился к Толе: Пионерское знамя из школы вместе с Юрком выносил, верно? У тети Ганны товарищам сводку Информбюро пересказывали? Пересказывали!.. Все о вас знаю, вот почему и позвал.
Ну и что, если знаешь? смело и даже вызывающе спросил Толя.
То есть как это «что»? Лицо его стало строгим. Борьба с фашистскими оккупантами дело серьезное! Сами видите, объяснять вам не надо: немецкий фашизм принес на нашу землю рабство, разруху, кровь и смерть. Идет смертельная священная борьба за то, быть или не быть нашей стране, жить или не жить нам, советским людям! И по-мальчишески, без всякого повода, кичиться своим геройством совсем не время!