В кузницу часто наведывались люди; если не было в это время посторонних, горячо толковали о том, что больше всего мучило и волновало: о жизни, о фронте, о партизанах, о фашистах. Раздувая мехи или придерживая клещами кусок раскаленного железа, Юрко, не принимая участия в разговорах, внимательно ко всему прислушивался. Иногда по его губам скользила загадочная улыбка. Улыбка человека, знающего больше, чем его собеседники. О многом они рассуждали наивно, вслепую, не имея представления об истинном положении. Иной раз о событиях на фронте судили на основании случайных, где-то мельком услышанных фраз и собственного домысла.
Не зря улыбался Юрко: он знал все. Впитывая в себя каждую новость, каждую услышанную весточку, прочитанную где-то мысль, как губка впитывает воду, он едва сдерживался, чтобы не вставить слова, которое все объяснило бы. Да что там слово! Он мог бы сейчас прочесть этим жадным до новостей пожилым крестьянам целую лекцию о том, что происходит на свете, особенно на фронте. Он знал и делал многое такое, что, если бы об этом стало известно посетителям кузницы, они разинули бы рты от удивления. Когда кто-нибудь из них как первейшую новость сообщал, что немцы уже в Баку или, наоборот, что наши вместе с американцами уже высадились во Франции и что он «собственными глазами» видел, как партизаны разъезжали по селу в форме немецких генералов, Юрко, поглядывая на говорившего, часто думал: «А что, если бы рассказать, где был этой ночью я? Представляю себе, как вытянулось бы твое лицо! Глаза на лоб вылезли бы!»
Но обязанности его в кузнице заключались в том, чтобы раздувать мехи и помалкивать. Брат сам знал, когда можно ввернуть нужное словечко. А Юрку это запрещалось. Этой ночью он был, собственно, не так уж и далеко. Успел лишь обежать три ближайших села. Называлось это «сходить на участок». В последнее время брат доверил ему несложное, но важное дело. Когда Дмитро что-либо получал, Юрко должен был запрятать это поблизости так, чтобы точно запомнить место и, в случае надобности, выдать. Дело, в общем, не сложное, но хлопотливое и опасное. Иногда приходилось запрятанную вещь переносить с места на место по два-три раза в сутки. И днем, и ночью
Теперь Дмитру приносили преимущественно листовки. Порой это делал Сашко, а то и сам Юрко получал их у Галины Петровны. А вот откуда они брались, паренек не знал. Лишь догадывался, что где-то неподалеку есть подпольная типография, и это вполне его удовлетворяло. Листовки были разные: призывы к населению прятать и не сдавать фашистам хлеб, саботировать различные их мероприятия и идти в партизаны, уклоняться от мобилизации в Германию. Некоторые были исполнены угроз по адресу гитлеровцев и их прислужников. В других, насыщенных сарказмом, остроумно высмеивался разный сброд. Но главным образом в листовках освещалось положение в Советском Союзе, на фронте. Печатались сводки Советского Информбюро.
Получая новую пачку листовок, Юрко прежде всего, как бы ни был он занят, внимательно знакомился с их содержанием. Если это происходило ночью, раскладывал стопками, выносил во двор и закапывал в наиболее видных местах: на тропинке, ведущей к воротам, там, где кормят кур или колют дрова. Днем же, взяв с собой ведро, отправлялся на огород копать картофель. Осторожно вынимал пачку из ведра и, слегка приподняв куст лопатой, клал туда листовки. А картошку выбирал из земли чуть подальше. Спустя несколько дней раздавал листовки товарищам. Катя, Толя Билан, Олекса Дубовый, Костя Цалюк и Витя Горбань разносили их по участкам, то есть по селам, где были связи. Разбрасывали листовки обязательно в одно время по всему району, в течение одной ночи, назначенной Дмитром. Это сбивало жандармов с толку и приводило в ярость.
Юрко тоже ходил на участки разбрасывал листовки. Зная, что в том или ином месте будут производиться полевые работы, он отправлялся туда накануне, а к утру возвращался домой. Разбросанные за одну ночь по определенному плану листовки не давали покоя полиции, и она терялась в догадках. Даже сам начальник жандармского поста низенький широкоплечий фельдфебель был уверен, что это дело рук советских летчиков. И заботился главным образом не о том, чтобы изловить виновных, а о том, чтобы помешать дальнейшему распространению листовок. Нередко Юрко брал с собой на участок Катю. Так было удобнее, да и привык он ходить с ней. С ней было как-то веселее, увереннее чувствовал себя.
Теперь паренька больше всего интересовало оружие. Еще весной, отправляясь на свою первую операцию с листовками, кинулся к заветному ящику и положил в карман пистолет. Брат заметил это:
Что ты взял?
Юрко смутился.
Вот что, дружок, оружие вещь, конечно, нужная, но носить его тебе не всегда следует. Положи на место. С листовками ты еще сможешь выкрутиться дескать, случайно подобрал на дороге, не знал, что это такое. Но если попадешься с пистолетом пиши пропало.
Тогда он пистолет оставил дома. В другой раз попытался все-таки взять его украдкой от брата, но тот узнал и отнял оружие.
Когда понадобится отдам, сам скажу: бери!
Такого момента Юрко ждал с величайшим нетерпением. И такой момент скоро наступил
VIIСОБЫТИЯ РАЗВОРАЧИВАЮТСЯ
Осенью 1942 года Юрку пошел семнадцатый. В окрестных районах было неспокойно. Широкий размах приняло партизанское движение. Фашисты переполошились. Примчалась специально для борьбы с партизанами какая-то особая эсэсовская зондеркоманда. Шныряли по селам тайные фашистские агенты. В лесу, за рекой, гитлеровцы каждый день устраивали облавы, часто вспыхивали жестокие бои. Фашисты несли большие потери, но ощутимыми были потери и партизан. Где-то что-то застопорилось. Где-то кто-то провалился. Ничего определенного Юрко не знал, но видел: брат встревожен. Юноше было известно, что схвачены многие подпольщики (правда, из соседних районов), но брат намекнул, что попали в тюрьму и такие, которые знают много. Рассказывали, что в полиции жестоко пытают. Все зависело от мужества и стойкости узников.
Степана Федоровича в это время перевели на МТС. Работал в ремонтных мастерских. На маслобойне у двигателя остался его помощник Сашко.
Заменил Степана Федоровича не только в этом. Все, что ранее проходило через его руки, оружие, листовки, взрывчатка, теперь попадало в умелые, влюбленные в работу руки Сашка. Он же производил теперь «затяжные» ремонты. Был он выдержан, но отчаянно смел и любил риск. После ухода Степана Федоровича так развинтил и разболтал паровик, что месяц его никак не могли наладить. На маслобойне скопились целые горы подсолнухов. Гитлеровцы ждали масла. А масла не было. Фашисты свирепствовали, сельскохозяйственный комендант, размахивая пистолетом, угрожал концлагерем. Сашко не терялся. Спокойно и умно объясняя каждую задержку, он весело и, казалось, охотно продолжал ремонт.
В то октябрьское утро над селом низко стлался холодный туман. Кровли хат и верхушки деревьев торчали из него, словно из илистого пруда. Юрко с ведром направлялся к реке. Выйдя из своего переулка и пересекая улицу, увидел недалеко впереди себя невысокую коренастую фигуру в коротком черном пальто. Узнал Сашка. Хотел было окликнуть его, но вдруг навстречу из тумана вылетела крытая автомашина и, поравнявшись с Сашком, резко затормозила. Из нее выскочили два фашиста с пистолетами в руках. И не успел Юрко опомниться, как дверцы захлопнулись и машина исчезла в тумане также внезапно, как и появилась. Приглушенный влажным воздухом, через минуту стал не слышен и шум мотора. Сашка на дороге уже не было.
Юрка сразу бросило в жар. Томительно заныли и одеревенели ноги. Несколько минут стоял потрясенный, стараясь понять, что же произошло. Потом, перебросив ведро через канаву в свой огород, торопливо зашагал по улице. Маслобойня находилась недалеко. Возле нее стояла черная автомашина. Вдоль стены, выходящей на улицу, прохаживался полицай. Поодаль стоял второй. Юрко остановился под плетнем.
Из дверей маслобойни вышли три немца. Садясь в машину, о чем-то громко разговаривали. Машина тронулась с места. Полицаи остались. Юрку стало страшно. Хотел вернуться, но переборол себя и медленно пошел дальше, мимо маслобойни. Необходимо было узнать, что тут случилось.
Из ворот выкатилась подвода с водовозной бочкой. Рядом с лошадью шагал босой подросток в непомерно большой армейской фуражке. Направлялся к реке по воду. Юрко остановился, повернул обратно и пошел рядом.
Огонь есть?
Есть огниво. А закурить дашь? оживился мальчик.
Закурили. Сделали несколько шагов.
Чего это вас сегодня так охраняют? будто между прочим равнодушно спросил Юрко.
Вон те? Мальчик кивнул головой в сторону полицаев и шепотом добавил: Жандармы почему-то Сашка разыскивают. На двух машинах гоняют. Там такое
Юрко, охваченный нетерпением, жевал и грыз самокрутку. Едва сдерживаясь, старался идти медленно. А когда мальчик повернул на другую улицу, рванул в переулок и побежал со всех ног. Дома Дмитра не застал и помчался в кузницу. Влетел туда весь мокрый, взволнованный и запыхавшийся.
Митя, жандармы только что Сашка схватили! крикнул еще с порога.
Брат был в кузнице один. Сортировал какое-то железо. Услышав эти слова, резко подался вперед и побледнел как полотно.
Не кричи Что такое?
Наверно, надо бежать в лес.
Да нет Бежать еще успеем. Брат на минуту задумался. Ты возьмись раздувать мехи, а если меня будут спрашивать, скажи, что вернусь через несколько минут
Лишь к вечеру кое-что выяснилось. Сашка посадили в камеру. Мать узнала у знакомых полицаев уже допрашивали и избили. Дело, очевидно, серьезное. Кто-то донес. Сашка обвиняют в том, что он связан с партизанами. Знают, а может только догадываются, что он передавал в отряд постное масло. Конечно, и ремонт паровика теперь припомнили Но по всему видно, что они не располагают точными сведениями. Просто надеются, что Сашко не выдержит побоев и во всем сознается.
Дмитро был опечален, но спокоен. Юрко волновался. В МТС Степан Федорович прислушивался к каждому слову немцев и полицаев и, что-либо услышав, старался сделать из этого выводы.
Мать Сашка поставила магарыч полицаю, а на рассвете отнесла сыну еду, повидала его и узнала кое-что. Рассказывает: Сашко весь в синяках, один зуб выбит, но держится бодро и даже весело. Пока трусливый полицай стоял на углу, чтобы не проворонить начальство, сын велел передать несколько слов Степану Федоровичу.
Степан Федорович на этот раз разговаривал с Дмитром при младшем брате. Сашко сказал, чтобы не волновались: жандармы не вытянут из него ни одного слова. Пусть убивают. Просил поскорее забрать из маслобойни из-под кучи шелухи несколько килограммов аммонала и два бикфордовых шнура с запалами. Забрать, пока фашисты не додумались до обыска. А это может случиться. Если найдут плохо дело.
Вынести надо немедленно, закончил Степан Федорович, но кто и как это сделает?
Дмитро молчал, колебался. Подавив внутреннее волнение, глухо промолвил:
Вот что Это сделает Юра.
Мурашки побежали у Юрка по спине. И сразу охватило безразличие. К себе, к опасности. Все тело напряглось и словно одеревенело. А мозг работал лихорадочно и четко. Как сделать? С чего начать? Прежде он иногда приходил на маслобойню с мешком. Брал шелуху для топлива. Правда, теперь там стояли полицаи. Но
Сделаю. Я уже знаю, ответил. Сейчас пойду
Теперь все было наоборот: Юрко был почти спокоен, а Дмитро не мог скрыть своего волнения. Отправляя брата на опасное задание среди бела дня, он нервно ходил из угла в угол. Непрестанно курил. Конечно, лучше бы пойти ему самому, но это может показаться подозрительным.
А Юрко даже напевал что-то. Глаза его ярко блестели. Он не терял бодрости. По дороге на маслобойню забежал к тете Ганне. Катя в это время подмазывала печь. Юрко, расшалившись, подбил ей локоть, и щетка с желтой глиной скользнула вверх по уже выбеленной стене. Катя вспыхнула, а он вдобавок мазанул ее белой глиной по носу. Она угрожающе взмахнула щеткой, но Юрко закрыл лицо руками и, хохоча, выбежал на улицу.
Дмитро несколько минут походил по комнате, потом решительно положил в карман пистолет и направился к реке. Дошел по тропинке до лозняка и стал под кустами напротив маслобойни. Отсюда как на ладони видны были двор, котельная и широко распахнутые двери.
Юрко не выходил долго. Целой вечностью показались Дмитру каких-нибудь полчаса. Он волновался, как никогда. Был уверен, что там, за каменными закопченными стенами, уже стряслось что-то. Юрка задержали. Крепко сжимал Дмитро в кармане рукоятку пистолета и лихорадочно перебирал в уме всевозможные варианты. Твердо решил, если случилось несчастье, побежать на маслобойню и первого, кто преградит ему путь, уложить на месте выстрелом из пистолета. Потом вместе с братом вниз, по берегу, мимо скал Если же это не удастся, стрелять в них, в Юрка, в себя, лишь бы не отдать парня в руки жандармов
Наконец показался Юрко. Он медленно спускался вниз, пригнувшись под тяжестью полного мешка.
Дома швырнул мешок на пол и рукавом вытер потный лоб. Весь взмок от напряжения. Лицо покрылось красными пятнами. Вне себя от досады, говорил о рабочих маслобойни с нескрываемой злостью:
Вот свиньи чертовы! Нацедили полные бутыли масла и запрятали в шелуху. Тоже придумали, умники! И так трудно что-либо найти в этой огромной куче, а тут, куда ни ткнешься, бутыль или банка. И все время кто-нибудь торчит над душой. Эти остолопы думали, что мне понадобилось их постное масло! С меня уже семь потов сошло, а они все торчат рядом. Я провозился с полчаса, это могло вызвать подозрение. Набрал в мешок шелухи и ушел несолоно хлебавши!
Юрко чуть не заплакал от досады. Брат успокаивал:
Ничего, попытаемся еще раз
А на пороге уже стояла Катя. Рассказала: дома у Сашка жандармы перевернули все вверх дном, но, кажется, ничего не нашли
На следующий день, в воскресенье, маслобойня была закрыта. Оставался там лишь сторож, глухой дед Юхтем. Юрко зашел к нему накануне, в субботу вечером. Принес кисет с крепким самосадом и два кремня для зажигалки. Обратился с просьбой: завтра, мол, ему обязательно нужно набрать мешок шелухи. Мать хотела бы на зиму протопить печку во второй половине хаты. Нельзя ли с утра зайти сюда?
Дед не возражал.
Ладно Чего ж Только теперь эти барбосы околачиваются. Придраться могут.
Юрко успокоил его:
Ничего страшного. Ведь шелуха не постное масло. А если придираться станут, не возьму, и все
Когда собрался уже уходить на маслобойню, брат позвал его в сени:
Знаешь, Юра, дело серьезное. На всякий случай положи в карман пистолет. Только не теряйся. Ежели что, бей прямо и беги вниз. Я буду там
Пистолет обжег руку терпким холодком. Юрко вдруг почувствовал себя сильным, таким, как брат. Ведь он теперь мог сделать все. И это вселяло в него бодрость.
Под серой стеной маслобойни, это он разглядел издалека, стояли два «барбоса» с винтовками. О чем-то беседовали. Вокруг ни души. Возле котельной пестрым пятном выделялась рассыпанная кем-то шелуха. Внизу, за плотиной, шумела разбухшая от осенних вод река. И где-то там, на берегу, за кустами, стоял брат.
Юрко еще на улице свернул цигарку. Приблизившись к полицаям, поздоровался, попросил огня. Один из них, высокий, рябой, долго чиркал зажигалкой. Фитиль не загорался.
Кремешок никудышный, с сожалением произнес рябой.
Юрко достал из кармана пару своих и предложил:
Возьмите. У меня целый десяток. Одному немцу в кузнице рессору приварили, так он штук двадцать дал.
Загорелись глаза у второго, низенького, с плоским лицом. Дал и ему несколько кремешков. Закурили.
Холода начались, надо бы у деда мешком шелухи разжиться, мимоходом сказал Юрко.
На полицаев это не произвело особого впечатления. Один потер посиневшие от холода руки.
Да, зима на носу. Холодно. А ты стой тут черт знает чего.
Юрко спокойно, не оглядываясь, направился к дверям.
В помещении угостил деда куревом, и тот стал помогать ему. Бросал лопатой шелуху в мешок. Юрко досадовал, не знал, как быть. Потом решился:
Спасибо, дедушка. Я тут вчера ткнул куда-то моток проволоки. Ворота привязать надо. Последите-ка за теми барбосами.
Пока дед, покряхтывая, подошел к окну и выглянул на улицу, Юрко быстро разгреб лопатой большой ворох. Нащупал коробку из плотного картона, бросил в мешок. Потом отыскал и шнур, немного походивший на обычный телефонный провод.
Вот и нашел, показал деду один моток. А теперь, дедушка, подержите мешочек, а я досыплю.
Полицаи все еще торчали у маслобойни. Красными, озябшими и чуть дрожащими пальцами Юрко свернул цигарку. Закурил. Надо было сказать что-нибудь на прощанье, и он улыбнулся: