В самый разгар веселья к капитану Петрову подбежал боец с карабином и противогазной сумкой на боку. Приложив руку к пилотке, он срывающимся голосом доложил:
Война, товарищ капитан, с фашистской Германией!
Ася схватила на руки сына, тревожно и вопросительно посмотрела на Георгия. Все вокруг замерли. Не хотелось верить, что все, чем они жили до сегодняшнего дня, все их радости, повседневные заботы, планы рухнули. Раньше о войне говорилось немало, считалось, что главный враг Япония, но война пришла не с востока, а с запада.
Словно перед бурей, вдруг засуетились люди, в один миг собрали свои вещи. Взревели моторы машин и автобусов. Поляна опустела.
Ася, прижавшись к мужу, плакала:
Что теперь будет?.. Такая война!..
Завтра я пойду в военкомат, сказал Георгий как о давно и хорошо обдуманном решении. Брат Василий уже воюет, и я не могу быть в стороне.
А как же мы? залилась слезами Ася.
Мои тебе во всем помогут: и брат Михаил, и отец с матерью. В беде не оставят. Да и война продлится недолго
Всю ночь Георгий не сомкнул глаз. Лежал не шелохнувшись, чтобы не разбудить жену, стараясь представить, что ждет его впереди.
На следующее утро Георгий торопливо шагал по благовещенским улицам в военкомат. Внешне все было вроде бы прежним, но в глаза бросалась озабоченность и молчаливость людей. Черная тень войны уже задела своим крылом город.
В военкомате толпился народ, разноголосый шум время от времени прерывал начальственный окрик: «Тише, товарищи!» Дождавшись своей очереди, Георгий подал дежурному листок с просьбой направить его на фронт.
Какая у вас военная специальность? спросил дежурный, прочитав заявление.
Я хорошо стреляю из винтовки, закончил полный курс Осоавиахима.
Кроме умения метко стрелять необходимо многое другое. Пошлем вас в училище. Срок обучения, наверное, будет сокращенный. Согласны?
Что нужно получиться, согласен, но это я с успехом сделаю и в боевых условиях. Я прошусь на фронт, а не в училище.
У вас незаконченное высшее образование, вы сможете учить солдатской науке бойцов. А это в настоящее время не менее важно. Подумайте. Скоро мы вас вызовем
В конце июля Георгий получил повестку. Накануне отъезда он зашел проститься к старшему брату Михаилу, тот работал заместителем директора областной партийной школы.
Вот и тебе вслед за Василием выпала доля защищать Родину, сказал Михаил. Прошусь и я на фронт, но пока не отпускают. За Асю и сына не беспокойся, все будет в порядке. Пиши почаще сам понимаешь, как дорога весточка оттуда Вот о Василии нет никаких сведений, вся душа изболелась, а о матери с отцом и говорить не приходится.
Застава Василия на границе с Восточной Пруссией. В том направлении, если судить по сводкам Совинформбюро, сражения идут самые ожесточенные, и Василию не до писем, ответил Георгий.
Михаил согласно кивнул, но обеспокоенность в глазах оставалась.
Михаил, Ася и Юра провожали Георгия от военкомата до вокзала. Колонна новобранцев, окруженная плотным кольцом родных, медленно продвигалась по улицам Благовещенска. Строй давно уже шел не в ногу, и Георгий непрестанно крутил головой, стараясь не выпустить из виду Асю с Юрием и Михаила. Так дошли до привокзальной площади, и здесь раздалась команда: «Разойдись!»
Георгий бросился к жене. Никто еще толком не знал, сколько времени отпущено на прощание с родными, поэтому все торопились сказать главное. Георгий взял Юру на руки. Ася сквозь слезы твердила одно и то же: «Береги себя, береги ради детей!»
Асенька, на войне всякое бывает, на какой-то миг Георгий будто заглянул в будущее, ты должна вырастить сына!
Губкин, сам того не желая, проговорился, и Асю будто током ударило, ей стало не по себе.
Георгий! вскрикнула она, потрясенная его словами. Мальчику нужен отец, девочке мать! Она обхватила его, прижалась что было сил и тихо сказала: У нас будет второй ребенок.
Он ласково обнял жену. В это время ударил колокол, его раскатистый звон словно заглушил все звуки вокруг. Ася хотела что-то сказать на прощание, но спазмы сдавили горло. Губкин на ходу прыгнул на подножку вагона.
Георгий! Возвращайся! закричала Ася изо всех сил.
В отчаянии, с ребенком на руках, она побежала вдоль вагонов, умоляющим взглядом провожая мужа. По ее щекам безудержно текли слезы. Маленький Юра всхлипывал, глядя на мать. Платок с ее головы сполз на шею, растрепанные волосы закрыли лицо, искаженное гримасой невыразимого ужаса.
Губкин, высунувшись из вагона, долго смотрел, как удалялись, становясь все меньше и меньше, фигурки жены и сынишки
Ася часто получала письма от мужа. В них Георгий писал, что скучает по ней и сыну, что его учеба в Хабаровском пехотном училище идет успешно.
К ноябрьским праздникам Георгий прислал свою фотокарточку в курсантской форме. «Как видишь, родная, форма мне идет» писал он. И ни единого намека, как трудно ему дается армейская служба, как валится он с ног после очередного двадцатикилометрового марш-броска, как болят и ноют натруженные руки, которыми приходится отрывать не одну сотню метров окопов.
К своему удивлению, Георгий довольно быстро втянулся в строгий армейский распорядок, окреп физически. Он хорошо освоил стрельбу из пулемета по всем целям, неподвижным и движущимся, на «отлично» сдал теорию стрельбы. Тактические учения пришлись на суровую пору позднюю осень и зиму и были по своим условиям максимально приближены к боевым, не прекращались в грязь и слякоть. Георгий овладел и этой наукой.
Перед Новым годом он получил от матери письмо. Нетерпеливо вскрыл конверт, там оказалось несколько листов, исписанных незнакомым почерком; поверх листков лежал клочок оберточной бумаги, на котором мать химическим карандашом написала:
«Милый сынок, у нас в доме и радость и горе. Сама я не в силах пересказать тебе то, что пришлось пережить Алевтине, кровь стынет в жилах от ее рассказов. Она долго отказывалась, но потом согласилась послать тебе письмо Ася разрешится весной, жди прибавления семейства. Отец и я целуем тебя и желаем быть в добром здравии».
Пробежав глазами письмо матери, Георгий не мог сразу решиться читать то, что написала Алевтина. Он представлял, что она пережила. Наконец собрался с духом и расправил сложенные вчетверо листы.
Письмо Алевтины заканчивалось словами:
«Извините, Георгий, писать больше нет сил, и я прощаюсь с Вами. Если будете на фронте, отомстите за нашу поломанную жизнь, за страдания всех женщин и детей, перенесших ужасы и боль потерь».
Георгий был потрясен исповедью Алевтины, война впервые перед ним открылась с такой беспощадной жестокостью, какой он не представлял. Его душу глубоко ранила трагедия Алевтины. Друзья-курсанты заметили перемену настроения Георгия, стали участливо расспрашивать его. Замкнутый и сдержанный по натуре, Георгий на этот раз изменил своему правилу. Срывающимся голосом он рассказал ребятам о судьбе брата и его семьи. Посуровели, гневом и ненавистью наполнились лица товарищей.
Они сполна заплатят нам за свои зверства, проговорил земляк Губкина, сжимая кулаки.
В училище, как и повсюду, в минуты отдыха шли споры о положении на фронте; все верили, что в скором времени ход войны изменится. Особенно радовались сообщениям о разгроме немцев под Москвой, Тихвином и Ростовом. Курсанты дотошно изучали сводки Совинформбюро, ревниво отыскивая сообщения, в которых рассказывалось о подвигах дальневосточников и сибиряков. Перелом, наступивший на фронте, отозвался в сердце Георгия нетерпеливым желанием поскорее попасть на передовую. Он подгонял время, которое и без того летело неудержимо, от подъема и до отбоя каждая минута была на счету. Незаметно наступила весна, все чаще проводились учения с боевой стрельбой, по всему чувствовалось: скоро экзамены, скоро расставание с училищем
В день выпуска курсанты торжественным маршем под музыку духового оркестра в последний раз прошли по плацу. После строевого смотра в актовом зале был зачитан приказ о присвоении воинских званий.
У Георгия была двойная радость: он получил телеграмму, что Ася родила девочку, а в петлицах его гимнастерки рубиново поблескивали лейтенантские кубари. «Хотя бы раз взглянуть на дочку», мечтал он, но отпуска были запрещены, и Георгия печалило, что он не знает, когда сможет приласкать Юрика, подержать на руках дочурку.
5 мая 1942 года Георгий явился в штаб отдельной Краснознаменной армии, оттуда получил направление в первый батальон 690-го стрелкового полка 126-й стрелковой дивизии.
Свое первое занятие командир пулеметного взвода лейтенант Губкин начал с рассказа о достоинствах пулемета «максим» в умелых руках воина. В пример привел Анку из кинофильма «Чапаев» и отважного пулеметчика, который под Москвой отбил атаку гитлеровцев силой до пехотной роты. Бойцы внимательно выслушали рассказ своего командира, и у многих сложилось мнение, что «максим» грозное оружие, которым только необходимо умело владеть.
Одни тактические занятия сменялись другими. Но от наблюдательного Губкина не ускользнуло, что бойцы все еще настороженно присматриваются к нему. Вспомнились молодому лейтенанту напутственные слова комиссара училища:
«Ваша служба будет успешной, а вы сами будете избавлены от многих ошибок, если с самых первых дней поставите перед собой задачу: досконально изучить личный состав своего взвода, роты. Задача эта неимоверно трудная, и для вас она осложняется тем, что у вас нет прочных навыков работы с бойцами. Не стесняйтесь, обращайтесь за советом к своим командирам, политрукам. Только усвоив их опыт, вы сможете делать самостоятельные шаги. Если вы будете знать своих бойцов, как знает мать своих детей, их привычки, особенности характера, то бойцы станут понимать вас с полуслова, на лету ловить приказ. И тогда вы увидите, на что они способны».
Георгий напряженно разглядывал бойцов, стоявших в строю. По давней учительской привычке, он быстро запомнил их фамилии, лица. Понимал, что первые дни во многом определят, как дальше сложится их совместная служба.
Боец Ахметов, второй номер пулеметного расчета, на очередных тактических занятиях поленился отрыть окоп полного профиля. Губкин спрыгнул в окоп, осмотрел его и, заметив, что бойцы наблюдают за своим командиром, громко сказал:
Представьте себе, что на ваш окоп наваливается вражеский танк. Как вы думаете, выдержат его стены и останется ли место для вас?
Ахметов пожал плечами:
Вряд ли
То-то, укоризненно произнес Губкин. Малость поленились довести окоп до полного профиля и тем самым поставили под угрозу себя и своих товарищей. Я не раз спрашивал фронтовиков, что главное для солдата в бою, и все они отвечали: умение выбрать позицию и оборудовать ее. Земля-матушка спасает солдата и от пуль, и от снарядов, и от бомб, и от осколков. В хорошем окопе ему не страшны ни танк, ни осколки вражеских снарядов. Вот и выходит, товарищ Ахметов, что окоп это тоже оружие солдата, его броня. А вы этого не хотите понять. Здесь, на учениях, еще можно исправить любой промах, а на фронте за него придется расплачиваться кровью.
Смуглое лицо Ахметова покрылось румянцем, он опустил голову и упорно смотрел на свои вымазанные в глине сапоги.
Все ясно, товарищ лейтенант, сказал боец негромко. Через час можете снова проверить мой окоп, все будет по уставу.
А кем вы работали до армии, товарищ Ахметов? поинтересовался Губкин. Ему захотелось проверить свое предположение.
Плановиком, ответил тот.
Приблизительно так я и думал, усмехнулся лейтенант. Понаблюдав, как вы орудуете лопатой, понял, что вы человек городской, сидели где-нибудь в конторе. И с лопатой поближе познакомились только здесь, в армии. По секрету скажу вам: инструмент этот для солдата так же важен, как и алюминиевая ложка, что торчит у вас за голенищем.
Бойцы, находившиеся поблизости, засмеялись, увидев, как вытянулось лицо Ахметова.
Всю вторую половину мая полк усиленно занимался боевой подготовкой, одна тревога сменяла другую. По тому, как служба тыла начали исподволь готовиться в дорогу, Губкин сделал вывод: вот-вот поступит приказ об отправке на фронт, недаром так придирчиво анализируются итоги учений, вновь и вновь приходится отрабатывать то форсирование водных преград, то бой за высоту, то отражение танковой атаки.
Однажды ночью взводу Губкина была поставлена задача: в полном боевом снаряжении совершить пятнадцатикилометровый марш-бросок, занять круговую оборону на высоте Горбатой с отметкой «80». Третья рота получила приказ штурмом взять эту высоту.
Губкин волновался: впервые он вел взвод ночью по незнакомому маршруту, притом в отрыве от своей роты. Майская ночь была на удивление темной, сначала моросил дождь, потом налетел шквалистый ветер, который в Приморье называют братом тайфунов. Дождь усилился, струи резко били в лицо, слепили глаза. Каждый шаг давался с неимоверным трудом. Как ни напрягал зрение Губкин, за плотной сеткой дождя он не различал ни одного ориентира. Часто приходилось останавливаться и, включив фонарик, сверять азимут. Фигуры бойцов растворились в темноте. Дальше протянутой руки ничего не было видно. Впереди и сзади шли самые крепкие ребята, но время от времени Губкин делал перекличку: боялся, что кто-нибудь отстанет. То один, то другой боец останавливался, судорожно хватая воздух широко открытым ртом.
До высоты оставалось чуть больше двух километров, но люди уже смертельно устали, а предстояло преодолеть самый сложный участок пути. Сильно пересеченная местность окончательно вымотала бойцов. Только Георгий собрался скомандовать: «Привал!», как неожиданно ничком упал красноармеец Глушковский. Он глухо застонал и не сделал попытки подняться. Губкин бросился к нему, перевернул на спину, торопливо расстегнул ворот гимнастерки.
Что с тобой, Глушковский? с участием и тревогой спросил командир, освещая фонариком лицо бойца.
Совсем выдохся, хрипло отозвался тот. Так ведь и концы отдать недолго. И кому только нужны эти ночные марши?! выкрикнул он с нескрываемой злостью.
Набирайтесь сил, Глушковский, словно не слыша его сварливого голоса, сказал Губкин, а о необходимости ночных маршей мы поговорим на досуге. Разговор такой, как я вижу, нужен. Ахметов, возьмите шефство над Глушковский, распорядился Губкин и скомандовал: Получасовой привал.
Бойцы сбросили снаряжение и привалились к мокрым стволам деревьев, в темноте светлячками замигали огоньки козьих ножек, кто-то, чертыхаясь, переобувался. И хотя у Георгия подкашивались ноги, он не позволил себе расслабиться, подходил то к одному бойцу, то к другому. Полчаса пролетели как один миг, и снова взвод в пути. Серело небо на востоке, рассвет боролся с темнотой, и она нехотя отступала, цепляясь за низины и кустарники.
Все тревожнее становилось на душе у взводного: по времени они уже должны были подойти к высоте, а она все не показывалась. Губкин отгонял от себя мысль, что заблудился и вышел не туда, куда нужно. Опыт таежного жителя подсказывал ему, что взвод идет правильно. Прошли еще несколько сот метров, и послышался радостный крик сержанта Еремеева:
Вижу Горбатую!
«Наверное, магеллановские матросы так кричали, увидев землю», усмехнулся Георгий и невольно прибавил шаг.
После короткого отдыха взвод принялся окапываться. Губкин придирчиво осматривал позиции, шутками подбадривал бойцов. Время от времени он нетерпеливо поглядывал на часы: пора бы «противнику» начать атаку Горбатой, но разведчики, высланные вперед, никаких сигналов не подавали. Губкин поначалу утешал себя мыслью, что противоборствующая рота сильно опоздала, однако время все шло, а «противник» не подавал признаков жизни, и в Губкине с каждой минутой росло чувство досады. Связи с батальоном не было, и взводный попросту не знал, что предпринять в такой ситуации. Он с облегчением вздохнул, когда в полдень на высоту верхом на лошади прискакал ротный и, выслушав доклад Губкина, приказал взводу вернуться в лагерь. Уже на марше ротный объяснил:
Когда ваш взвод покинул лагерь, а третья рота готовилась выступать, обрушился такой ураган, что командир батальона вынужден был отменить учения. Вот такая получилась неувязка, со стихией не поспоришь
Возвращались в лагерь с песней. Сержант Еремеев, взводный запевала, сильным баритоном начинал:
Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди мужества полны
Губкин тоже пел и с гордостью думал, что его подчиненные проявили себя достойно, ночной марш-бросок совершен. Бойцы не подкачали, даже Глушковский старался изо всех сил, хотя чувствовалось: устал он больше других; видно, в семье рос маменькиным сынком. Вскоре на привале в этом убедились и его товарищи.