Дивное поле - Евгений Петрович Алфимов 7 стр.


Клев бешеный, непрерывный длился околополучаса. Не сопротивляясь, шла красноглазая плотва. Глотнув воздуха, обморочно деревенела и бесчувственной чуркой шлепалась в лодку. Лещ был силен, но дремуче ленив. У речного дна он сопротивлялся упорно, однако наверху, плоско, подобно блину, улегшись на воду, тащился за леской покорно и тупо.

Взял Коля и с десяток окуней вдобавок к килограммовомубогатырю, но невидных собою, недомерков.

Вот-вот должно было взойти солнце. Малиноворумянился восток. Коля сладко зевнул, потянулся до хруста в костях. Достав из кармана куртки ломоть хлеба, с наслаждением зарылся носом в пористый ароматный мякиш. С мужицкой скуповатостью собрал с колен крошки, бросил их в рот. Прислушался. В кустахмурлыкал ручей. Коля провел языком посухому нёбу и начал решительно выбирать из воды веревку с камнем.

На берегу, в травах, влажно серебрилась роса.Крохотная птичка, невзрачная, кособокая, на спичечных ножках, шныряла в траве. Ее разлохмаченные перышки были темными от сырости. Коля шел на мурлыканье ручья. Раздвинув кусты, он улыбнулся, леггрудью на узкое русло и припал губами к струе. Жидкий холод покатился по гортани, по горлу, опускаясь кжелудку. Вода пахла земляникой: «Хорошо,благодарно сказал Коля ручью.Ах как хорошо! Молодец!» Когда он поднялся, на его подбородке висели, сверкая, тяжелые капли.

Эта минута запомнилась ему надолго. Стряхивая с подбородка капли, он сквозь сетчатый занавес листьев увидел на противоположном берегу девушку в красном платье. Запрокинув голову, она бежала к реке отрассыпанных на косогоре изб. Онабежала и гремела цинковыми ведрами. Под эту музыку девушка пела, и Коля не мог не подивиться ее глупости: каждому ясно, что петь на бегу неудобно, да и язык можно прикусить ненароком.

Девушка подбежала к реке. Коля знал ее. Татьянка жила в деревне на косогоре, но часто появлялась в Колином селе, нарядная, со взбитыми по-модному кудряшками. В клубе она самозабвенно танцевала под гармошку, прикрыв голубоватыми веками выпуклые глаза, обильным, резким голосом выводила частушки про любовь. Встречая ее на улице, Коля украдкой глядел ей вслед, она же попросту не замечала егохудого, какпрут, вихрастого пятнадцатилетнего подростка.

Река в-этом месте была узкая. Коля отчетливо видел Татьянку, ее круглое лицо, вздернутый нос, черные дужки бровей и даже коричневые царапины на смуглых коленках, «Крикливаяраз, лениваядва, гульливаяТри»,мысленно подсчитывал Коля определения, которые давала Татьянке острая на язык бабка. Он был тайне согласен с ней, но сейчас почему-то усомнился, так ли это.

Татьянка поставила ведра на песок и, озабоченно нахмурив узкий лоб, поболтала ногой в воде. Внезапнозасмеявшись, взялась руками за подол платья: «Будет купаться»,только и успел подумать Коля. Она сдернула с себя платье одним быстрым движением и, высокая, белая, пошла к воде. Зайдя в реку по щиколотки, остановилась и с деланным вниманием оглядела себя, нагую. Но это была лишь уловка, желание оттянуть минуту, когда надо было броситься в холодную воду. Татьянка медлила, застывс опущенными вдоль бедер руками и чуть склоненной головой...

В этот миг за Колиной спиной, из-за пригорка сочно брызнули лучи солнца. Татьянка закрыла глаза ладонью. Ее тело вспыхнуло розово, засветилось тепло и чисто... Коля с трудом. перевел дыхание, прижал руку к груди...

Татьянка наконец решилась: упала животом на воду, фыркая, поплыла вдоль берега...

За поворотом реки зашумело. Показался, словно игрушечный, творожно-чистый пароходик. К круглому, низкому, над самой водой, оконцу. приплюснулась (Коля видел) заспанная детская рожица. На палубе было пустынно. Лишь торчала одинокая фигура в черном дождевике и портфелем под мышкой. Фигура сонно покачивалась и плевала в пенистый бурун, вихрившийся за кормой.

Когда пароход прошумел мимо, Татьянка была уже в платье. К ее ногам подкатывались мутные волны. Татьянка терпеливо переждала волны, наполнила ведра и потащилаих, пританцовывая под дугой коромысла, к избам на косогоре. Коля провожал ее взглядом, до тех пор, пока красное платье не превратилось в едва различимый лоскуток.

Коля осторожно спустился к лодке. Мертвый окунь лежал, разинув рот. Померкла алость его плавников, и, бессильно поникшие, они были теперь как спущенные флаги. На горбатой окуневой спине проступили темные полосы. На остекленевшем рыбьем глазу сидела синяя муха. Она только что закончила трапезу и с подчеркнутой тщательностью завзятой чистюли скребла друг о дружку свои жесткие мохнатые лапки.

«Эх, надо было отпустить рыбину!»мучаясь запоздалым раскаянием, подумал Коля. Он согнал. муху и прикрыл окуня рогожкой.

Солнце уже припекало. Пора было возвращаться домой. Выплыв из заводи, Коля бросил весло, предоставив лодку течению. Небо голубело привычно, как в детстве. Река бежала меж берегов, то отлогих, зеленых, то обрывистых, бурых, в темном накрапе пещерок, вырытых ласточками. Небо, река, берега были такие же, какими он видел их много раз. Но все это уже нельзя было отделить от Татьянки. От увиденного им.

Река круто огибала высокий мыс. «Сейчас возьму весло и поверну к дому»,сказал себе Коля. В следующую минуту он пожалел, что не сделал этого раньше.

Привет рыбакам!донесся до него сиповатый, простуженный голос.

За мысом, в оранжевой надувной лодке, привязанной к суку полузатопленного сухого дерева, возлежал Колин односельчанин Федор, парень лет девятнадцати. Около правой руки его желтело грубое березовое удилище с толстой мутно-матовой жилкой, отвесно уходившей в воду. И сам Федор, от макушки, на которой метелкой торчали жесткие волосы, до ступней босых ног, положенных на корму надувашки, был груб и толст. Казалось невероятным, что его держит на воде такая утлая посудина.

Коля невесело. свистнул. Молча развернул лодку носом к течению.

. Ты куда, чудак?удивился Федор.Курево есть?

Ну есть,сказал Коля нехотя.

Дай цигарку...

Коля подгреб к оранжевой надувашке. Федор возлежал важный, как Стенька Разин на челне. Коля положил ему на ладонь тонкую папироску-гвоздик.

Дрянь куришь,сказал Федор.Зажги.

Коля зажег и подал Федору спичку. Федор затянулся, выпустил сквозь толстые ноздри две струи дыма.

Чего сам не закуриваешь?

Не хочется.

Как удача?

Маленько взял.

А я, брат, соменка захомутал. На лягушонка. Знатный соменок. Кило на два потянет...Врешь,сказал Коля.

Сивый мерин врет. Разуй гляделки...

Федор сунул толстую руку за спину и вытащил из-под себя усатую, с плоской головой рыбину.

Ничего соменок,похвалил Коля.Меняться хочешь?

А что дашь?

Коля откинул ветошку, показывая улов.

Ого!сказал Федор.Всю отдаешь? Принято единогласно. Я твою рыбу учителке загоню. Барыш пополам. Идет?

Не надо мне барыша.

Ну как знаешь, чудило... Только ты домой отвезешь меня на своей лодке. На моей грести трудно. А я еще четвертинку клюнул ради воскресенья. Разморилострасть...

Назад плыли медленно. За кормой моталась из стороны в сторону оранжевая надувашка. На корме развалился Федор.Рукавом рубахи он стирал с толстых щек испарину, щурился зло на солнце.

Печетспасу нет. Чтоб его разорвало, черта рыжего...

Ты молчи,сказал Коля тихо.Сиди и молчи.

Приближались к месту, где Коля ловил рыбу. На косогоре поблескивали окнами избы. Коля глядел туда с тайной надеждойне мелькнет ли красное платье...

Федор вдруг коротко хохотнул:

Желаешь, веселое расскажу? Третьего дня приплыл я сюда рыбалить. Загнал надувашку вон в те осоки. Притаился, как мышь в амбаре, таскаю себе мелочишкупескарей да плоток. И только солнце взошло, смотрюмчится от деревни Татьянка... Ты ее знаешь, дуреху луноглазую. С ведрами, коромыслом, в красном платье...

Молчи,сказал Коля, бледнея.Сиди и молчи.

Затвердил, как тотпопугай,молчи. Ты слухай дальше... Ведра она оземь хлоп, а сама за платье, сымает, значит...

Молчи!крикнул Коля.

И только она в воду, а я пальцы в рот, да ка-а-к свистну!Федор давился смехом.Аона на берегскок, да платье в охапку, да как чесанет голой к деревне! А я...

Коля стиснутым до боли кулаком резанул в толстый Федоров подбородок. Посмотрел снизу в ненавистное лицо. Федор изумленно таращил глаза. Коля размахнулся и ударил еще раз.

Ты что, очумел?спросил Федор оторопело.

Садись в свой пузырь и убирайся, покуда цел. Понял?

Коля вскочил на ноги. Его била мелкая дрожь.

Это ты меня по харе съездил?Федор, посапывая, потирал тяжелую челюсть.Ты, пацан, недоросток? Да ты знаешь, что я с тобой сотворю?..

С медвежьей проворностью он ткнул Колю булыжным плечом в колени и одновременно сильно качнул лодку. Коля плюхнулся в воду плашмя, лицом вниз, и, оглушенный, ослепленный, долго не мог вдохнуть воздуха. Когда к нему вернулись. слух и зрение, он увидел Федора, налегавшего на весло, и услышал его сиповатый голос:

Прогуляйся пешочком по бережку! А соменка возьми. Уговор дороже денег...

Федор приподнялся, ойкнув, швырнул рыбину. Она грузно шмякнулась в дымчатую грязь у кромки воды. Коля выбрался на берег, машинально раскрыл перочинный нож, срезал с лозового куста длинный гибкий прут. Потом подобрал соменка и пучком травы очистил его от липкой слизи.

Коля брел по тропинке, понурив голову. Ему очень хотелось плакать, но он крепился, только морщил нос, пытаясь проглотить жесткий ком, застрявший в горле. Соменок болтался на лозине, пропущенной сквозь жабры. У крайних дворов, в овражке, Коля снял рубашку и расстелил ее на теплом валуне, чтоб просохла. Зеленовато-мраморный соменок валялся рядом. По испачканному грязью усу полз муравей. Соменок было толст и груб, как Федор.

Коля воткнул в землю нож и, налегая на рукоятку,выписал круг. Под снятым дерном засеребрился песок, мелкий, чистый, будто промытый. Коля принялся выгребать песок сложенной ковшиком ладонью. Он работалдо тех пор, пока не углубился в землю по локоть и неощутил жутковатую прохладу земного нутра. Согнувсоменка в калач, опустил его на дно, засыпал ямку и старательно притоптал пяткой землю.

Он шагнул в избу со спокойным лицом и улыбнулсябабке точно так, как улыбался всегда, когда возвращался с рыбалки пустым,беззаботно-весело и чуть виновато.

Значит, не словил сома?спросила бабка, смеясь и кашляя.

Не словил

Эх ты, рыбак!.. Ну, напей

И сунула Коле жестяную кружку с молоком.

Коля выпил молоко, вышел во двор и по хлипкойлестнице, сколоченной из еловых жердей, поднялся накрышу. Почерневшая от времени и дождей щеповая обшивка тут и там зияла дырками. Вчера Коля сорвал щепу в прохудившихся местах, и теперь на крышу надо было поставить лапики.

Он застучал молотком, изредка взглядывая на солнце. Оно медленно двигалось по огромной незримой дуге,невидимые концы которой покоились на частом гребешке леса и на буром далеком кургане. Солнце подвигалось к вершине дуги, аКоля к коньку крыши. Он с деловитой неторопливостью карабкался по стропилу вверх и негромко тюкал молотком, вгоняя тонкие гвозди в маслянисто-желтую щепу. Он улыбнулся, подумав, что похож сейчас на работягу-дятла, ползущего по ободранному стволу старой ели.

Скат крыши, обращенный к востоку, Коля кончил латать в полдень. Новенькие лапики, как желтые яркиеглаза, озорно подмигивали солнцу.

Коля спустился вниз и съел миску горячих щей.

Соснул бы часок,сказала бабка.

Ночью посплю, работы много.

Помощничек ты мой,засмеялась бабка сквозь слезы, поднося к дряблой щеке кончик фартука.Жив бы был отец, уж как бы радовался... Ну иди, работай...

Свеженадранная щепа пахла сырой чащобой леса. Коля стучал и стучал молотком. Отсюда, с крыши, ему была видна вся деревня. Под вечер в клубепросторной пятистенке возле прудазапела про любовь радиола, и на ее зов потянулись парни и девушки. Вот показалась Татьянка в пестром нарядном платье. Проходя мимо, лениво тряхнула кудряшками. Коля смотрел ей вслед радостно и благодарно. Но было в его взгляде и другоеснисходительность взрослого к ребенку, потому что сама Татьянка не знала о себе то, что знал о ней Коля.

В черном пиджаке и зеленых брюках, вправленных в сапоги-гармошки, выкатился из переулка Федор и, толстый, неуклюжий, заспешил за Татьянкой. Коля смотрел на него без злости, со смутной жалостью.

Солнце коснулось вершины кургана, задержалось там на минутку, отдыхая, потом тихо скатилось к краю земли. Оно, как и в прошлые дни, растило хлеба и травы, грело бугры и низины, поля и леса, птиц и зверей, людей и букашек. Оно было щедрым, мудрым и сильным...

Скрипнула дверь.

Сидишь?спросила бабка.

Сижу,сказал Коля.

Слезай, вечерять будем.

Сейчас слезу.

Коля сидел на крыше, обхватив руками колени. Солнце скрылось, но огонь его еще согревал небо. Небо густело, становилось синим.

На востоке искоркой вспыхнула Колина звезда. Она словно летела оттуда, из бескрайних пространств, и, приближаясь, горела все ярче и ярче...

Бродячие солдаты

Слабый звук, возникший вдали и понесшийся над полями, можно было бы принять за стрекот кузнечиков. Ностояла глубокая осень: усатые, голенастые насекомые давно уже отстрекотали свое, в теплой летней траве, на желтых горячих стернях отпрыгали беззаботномеру своей короткой жизни.

И была война. Стрекот, похожий на мирную, баюкающую, зевотную песню кузнечиков, сейчас пугал и тревожил. Поднимал к небу голову одинокий путник,дико шарахался к обочине:вслед за стрекотом могла садануть сверху пулеметная очередь или жутко завыть, набирая силу падения, фугаска. И поминай как звали!..

Заслышав стрекот, затихали деревенские околицы, казалось, глубже надвигали соломенные шапки крыш на подслеповатые, с крошечными оконцами избы: стрекот мог означать движение немецких грузовиков, ползущих сюда, к деревне. И поминай как звали деревню!..

Осень исподволь вызревала в зиму. Прекратились дожди, земля стала твердой и гулкой. Крепки, ядрены были в полях утренники. Солнце поднималось невысоко, грело еле-еле и в октябрьской своей подслеповатости лишь к полудню изводило иней, выпивало его, да и то не досуха, оставляя в траве влагу. На закате изморозь снова набирала силу, толсто нарастала на пожухлых былинках.

Перед сном Толик выходил на крыльцо, затаенно вздыхал, жалея себя, прислушивался. Ни голоса человеческого, ни бреха собаки. Деревня цепенела в темноте и зябкостибез огней и звуков. Мертво кругом, голо, открыто. Знобило душу при виде уныло белевшего простора и низко стывшей надним слоистой слюдинки молодой луны.

Толик спал в углу хаты, на полу. Старенького его одеяла не хватало, чтобы накрыться как следует, и часто он просыпался среди ночи от холода. Осенняя стылость, проникая сквозь щелястые стены, трогала руки, ноги, пронзительным ветерком дышала в лицо. Толик сжимался в комок, стараясь согреться, потом начинал дрожать и тихонько плакать. И плакал он не столько от холода, сколько от ночного одиночества, от мыслей об отце. В июне, когда объявили войну, отец привез его сюда, к своей сестре Фрузе, в торопливой растерянности поцеловал в голову и поспешил обратно в город, в военкомат. Мать Толика умерла два года назад, и теперь он замирал в ужасе, представляя себе вероятное: отца убили на фронте, и он, Толик, остался круглым сиротой...

А в последние дни прибавилась Толику еще одна забота: он думал о солдате Сережке. Истощавшего с голодухи, хворого, его спрятали в кустах за деревней. Толик как наяву видел: вот он лежит сейчас, бедолагаСережка, в шалаше, на куче тряпьяживой скелет, завернутый в дырявую шинель. Лежит и ждет смерти.

Под утро, когда явственней проступали на черноте стены квадратики окон, становилось как бы теплее. Утренний свет грел и успокаивал. Толик переворачивался на правый бок и, ощущая, как легчает стесненному сердцу, засыпал крепко, сладко и спал, пока тетка Фруза не кликала его и других обитателей хаты к завтраку.

Все садились на лавки, плотно жались друг к другустол был не маленький, но и не такой большой, чтобы за ним могли вольготноразместиться сразу двенадцать едоков. А едоки были: муж Фрузы, насмешливо-сердитый, бородатый Антон, и дальняя и близкая родня ихбеженки, понаехавшие из города.

Детишки (их было пятеро, младшему три, старшему семь) за столом хныкали и, не привыкшие к грубой деревенской пище, ели плохо. Матери шлепали малышей по затылкам, надавив пальцами на щеки, насильно раскрывали им рты, совали туда, какгалчатам, куски хлеба, картошку.

Дети были бледные, заморенные, грязные.Толик старался не глядеть на них. Зато он с удовольствием поглядывал на темноглазуюхуденькую девушку, сидевшую за столом рядом с ним. Пришла она не так давно из дальней деревни. Матери у Оли, как и у Толика, не было, и это сходство судеб еще большеусиливало его симпатии к ней.

Назад Дальше