Вы сделали очень плохой фильтр, товарищ Копылов, перебивает его Сорокин. Он пропускает всякую грязь, и клапана теперь постоянно засоряются.
Взял слово старший политрук Ф. А. Пономарев. Говорил он задушевно и убедительно. В заключение сказал:
Товарищи, вы видите, сколько уже допущено промахов, а ведь каждый из них мог привести к беде. Вы думаете, в других боевых частях нет промахов? Тоже есть. И безусловно, каждый из них в какой-то степени отразился на действиях корабля. Нам нужно работать лучше, безупречно исполнять свои обязанности. Только тогда мы можем наверняка рассчитывать на боевой успех.
Да, работать надо лучше. И учиться надо всемот матроса до командира. Мы убеждаемся в этом снова и снова.
На переходе к Мемелю в 17.05 старпом Рыжков обнаружил транспорт. Повернул лодку на пересечение его курса. Но от атаки пришлось отказаться: вблизи судно оказалось таким маленьким, что на него было жаль расходовать торпеду.
Изрядно разрядив аккумуляторную батарею, мы шли под одним электродвигателем, делавшим 55 оборотов в минуту, короче говоря, тянули время до вечера.
На другой день, 8 октября, в 14.37 по отсекамв который уже раз! раздались частые ревуны: «Торпедная атака».
Вахтенный офицер Михаил Иванович Булгаков увидел в перископ одиночный транспорт. На этот раз добыча кажется верной. Все идет как по маслу. Рассчитан торпедный треугольник. Лодка легла на боевой курс.
Командир, убедившись, что все точно, опустил перископ, с тем чтобы поднять его через минуту. Но в это время лодка вдруг клюнула носом и, не слушаясь боцмана, долго не выравнивалась. Когда перископ удалось поднять, командир увидел, что момент для залпа безнадежно упущен. Атака снова сорвалась.
Я с грустью вспомнил наш разговор с Тураевым на плавбазе «Смольный». Он уверял тогда, что весь поход продлится 20 суток. Сейчас миновали 25-е сутки, а боевого успеха все нет и нет.
Зато хлопот нам прибавляется. Неожиданно выбило крышку цилиндра последней ступени компрессора воздуха высокого давления. Запасной крышки не было. Я попросил командира отделения мотористов старшину 2-й статьи Георгия Петрова попробовать выточить ее на нашем токарном станке. Не получилось. Пока возились с первым компрессором, выбило крышку и на втором. Это уже катастрофа. Нам теперь нечем пополнять запасы сжатого воздуха. А без него не продуешь балласт, не подготовишь и не выстрелишь торпеды. Я срочно ввел строжайшие ограничения в расходовании сжатого воздуха. Дизеля приказал пускать только главными электромоторами. Кингстоны и клапана вентиляции открывать и закрывать вручную. Подводные гальюны (уборные) закрыть, так как на их действие тоже расходуется сжатый воздух.
Меры мерами, но на них одних до Кронштадта не дотянешь. А форсировать Финский залив в надводном положениивсе равно что пытаться прошибить стенку лбом. Надо что-то делать.
По моей просьбе командир вывел лодку в такой спокойный район, где бы нас никто не беспокоил и не заставлял укрываться под водой. Туманы и дождь способствовали этому. Пока мы качались на волне, я перепробовал все способы восстановления крышек. Испробовали электросварку. Старший матрос Змиенко применял разные электроды и флюсы. Не держат, да и только! Кончилось дело коротким замыканием. Змиенко обжег руку от кисти до локтя, я себе изрядно поджарил горло и лоб. Змиенко пришлось откомандировать в надежные руки старшего лейтенанта медицинской службы Кузнецова, я ограничился перевязкой.
Попытка паяльной лампой разогреть массивную крышку до температуры плавления латунной проволоки тоже не дала результатов.
Тогда я от эмпирических способов решил перейти к расчетам. Они показали, что температуру, которая создается в камере последней ступени сжатия компрессора, олово не выдерживает, свинец тоже. Но если давление немного снизить? Оказалось, что олово выдержит сжатие до 120 атмосфер. С таким давлением воздуха уже жить можно.
Внимание всего экипажа теперь приковано к седьмому отсеку. Здесь обтачивает на токарном станке оплавленную оловом крышку старшина 2-й статьи Г. Ф. Петров. Командир отсека главный старшина Иван Васильевич Кононов заслонил своей богатырской фигурой люк и никого из любопытных сюда не пускает. Коммунист Петров справился с задачей отлично. Глубокой ночью он вручил еще не остывшую после резца крышку мичману Казакову, который вместе с трюмными машинистами Копыловым и Карповым начал собирать левый компрессор. Проверили. Провернули и запустили на холостом ходу через разделитель. Работает.
Подключить пустую группу! подаю команду и сам чувствую, что голос мой дрожит.
Через 30 минут давление в баллонах поднялось до 25 атмосфер. Через часдо 50 атмосфер.
Стоп! кричу я, заглушая грохот компрессора.
В ту же минуту запрос из центрального поста:
Что случилось?
Все в порядке. Будем разбирать крышку для проверки.
Сняли и осмотрели крышку. Держится. Доводим давление до ста атмосфер. Крышка держит. Качаем до 130 атмосфер. Снова разбираем компрессор.
В двух местах олово стало плавиться. Значит, перегнули.
Теорию не обманешь, говорю я мичману Казакову и приказываю выше 110115 атмосфер давление не поднимать.
До самого рассвета работал компрессор, пополняя запас сжатого воздуха, без которого подводная лодка превращается в плохой надводный корабль. Только после этого я доложил командиру, что компрессор восстановлен и мы можем продолжать боевые действия.
Наскоро побрился, умылся, надел свой «парадный» китель и обошел отсеки, чтобы поблагодарить всех, кто участвовал в ремонте компрессора. У меня еще хватило сил добраться до койки. И я упал на нее, не то потеряв сознание, не то уснув на лету. Трое суток без сна хоть кого свалят.
Три победы
Бродя под водой по нашему квадрату, мы все чаще стали слышать странные шумы в водной толще. Долго ломали голову, что это такое. Наконец догадались. Это немцы тралили гидроакустическими тралами всю трассу двадцатиметровой изобаты. Внушительное количество судов, которые потерял враг за лето 1942 года, заставило его усилить не только противолодочную, но и противоминную оборону. Обжегшись на молоке, дуют на воду. И немцы упорно тралили море и обычными, и магнитными, и акустическими тралами. Мы радовались за успехи своих друзей, нагнавших такого страха на фашистов. И завидовали. Ведь у нас на счету пока еще не было ни одной победы.
21 октября на рассвете мы погрузились на траверзе маяка Папе. До самого захода солнца ни одному из вахтенных офицеров не улыбнулось счастье обнаружить транспорт или конвой противника.
Я пришел в центральный пост, чтобы подменить мичмана Казакова, которому было пора начинать готовить наш драгоценный компрессор. Мы уже привыкли, что в наших баллонах давление ниже нормы, и никаких неудобств от этого не испытывали. Только два манометра в центральном посту по-прежнему показывали 200 атмосфер. Это так называемые командирские группы баллонов, воздух из которых расходуется лишь в исключительных случаях по приказанию самого командира корабля.
Вахтенным офицером стоял старший лейтенант Рыжков. Он только что подвсплыл под перископ, чтобы осмотреть море. Горизонт чист.
Пришел Ильин, попросил еще раз поднять перископнужно взять пеленги на маяк.
Определив место лодки, Ильин ради любопытства начал осматривать горизонт. Слева было пусто. Но, повернув перископ вправо, дивизионный штурман замер, а потом закричал:
Дымы! Доложите командиру!
У меня легонько защекотало под сердцем. Так бывает у рыбака, когда он видит, как поплавок начинает прыгать от поклевки.
Прибежал командир. Взглянув в перископ, распорядился:
Товарищ Ильин, выберите место для атаки с учетом здешних глубин. И так, чтобы дотемна нам успеть занять позицию.
Дивштурман склонился над столиком. Через несколько минут он пригласил командира к карте.
Вот здесь, пожалуй, самое подходящее место. Противник подойдет сюда ровно в восемнадцать. В это время видимость еще будет отличная.
Хорошо, согласился командир и добавил, обращаясь к Богданову: Предупредите старшину первой статьи Звягина, что на горизонтальных рулях будет стоять он.
Боцман обидится
Он болен. Пусть остается в четвертом отсеке.
Но
Делать, как я приказал, спокойно отрезал Тураев.
Уточнили состав конвоя: три транспорта в охранении сторожевика, тральщика и двух больших катеров.
Атаковать командир решил кормовыми аппаратами, о чем загодя предупрежден старшина торпедистов И. В. Кононов.
Гремит сигнал «Торпедная атака». Подводная лодка медленно циркулирует под водой, ложась на боевой курс. Слежу за Звягиным. Он заметно волнуется, но работает хорошо, лодка идет ровно. В 18.00 командир подает сигнал торпедистам.
Торпеда вышла! докладывает главный старшина Кононов.
Мы и так чувствуем сильную отдачу.
Командир снова поднимает перископ. Как раз вовремя. Вместе с взрывом мы слышим его радостный возглас:
Взрыв в районе мостика!
Командир уступает место комиссару Пономареву, а потом Лошкареву.
Все! Затонул! констатирует Лошкарев.
Командир снова у перископа. В 18.12 он еще раз приказывает:
Пли!
Теперь уже по другому транспорту. На сторожевике, по-видимому, увидели след от второй торпеды. Вражеский корабль яростно ринулся в нашу сторону. Даем ход обоими электромоторами, благо лодка повернута в море и глубины здесь подходящие. Напряженно слушаемно нет, взрыва торпеды не дождались.
В 18.30 за кормой грохнула первая глубинная бомба. Взрыв довольно близкий, но для нас не опасный. Через семнадцать минут новый взрыв сзади и чуть справа. Теперь уже на значительном расстоянии. Значит, ушли от преследования.
Командир, широко улыбаясь, спускается по трапу в центральный пост. К нему бросаются все, кто здесь был, тянутся пожать руку, поздравить.
Качать командира! кричит кто-то.
Ну, ну, тревога ведь! предупреждает командир.
Впрочем, зря он беспокоится. В центральном посту такая теснота, что при всем желании человека здесь не покачаешь.
Отбой тревоги. Командир с комиссаром отправляются в седьмой отсек благодарить торпедистов.
Матросы радуются, как дети. Кто-то уже на ходу сочинил довольно скабрезную песенку:
У маяка Акменраки
Дали фрицам мы по!
Ильин возмущен. Его штурманская привычка к точности не может примириться с такой вольностью:
Мы потопили транспорт у маяка Папе. А маяка Акменраки вовсе не существует. Есть маяк Акменрагс!
Но его не слушают. Песенка пошла гулять по отсекам.
Не кипятись, успокаиваю я друга. Пусть позабавятся ребята.
Задиристая песенка, надо сказать, быстро забылась. Такова уж природа искусстваоно тоже не терпит отступления от истины.
* * *
Еще неделю проблуждали мы в море. Подсчитали расход топлива и смазочных масел. В запасе остается не так уж много. По ночам работаем на верхней палубе, закрепляя на ней все, что поддается нашим усилиям, а то после бомбежек наш легкий корпус во время подводного хода начал было громыхать, как телега на ухабах.
По просьбе доктора дали морякам помыться теплой водой. Всю ночь опреснитель работал для этой цели. «Баня» не ахти какаятри литра на человека, но зато вода не простая, а дистиллированная. Ребята вполне заслужили такой комфорт, и мы с мичманом Казаковым расщедрились.
27 октября днем мы, как всегда, отдыхали. Разбудил нас ревун.
Торпедная атака!
Через пять секунд я уже был на своем штатном месте под нижним рубочным люком, сменив Сорокина.
Вахтенный офицер Булгаков, превратившийся по тревоге в командира боевой части три, перед тем как убежать в первый отсек, громко шепнул мне на ухо:
Идут пять огромных транспортов. Охранение сильное. Держись, Виктор Емельянович, будет война!
Оборачиваюсь к трюмно-дифферентовочной помпе, чтобы дать команду немного выровнять дифферент, и вижу старшего матроса Змиенко. Догадавшись, что я сейчас примусь выдворять его из центрального поста, он опережает меня:
Мне мичман разрешил. Бинты мне не помешают. Разрешите остаться на боевом посту.
Спорить некогда, и я подал ему команду:
Принять из-за борта самотеком в носовую дифферентную цистерну пятьдесят литров, а в уравнительную номер одинсто литров.
Смотрю, орудует матрос обожженной рукойтолько бинты сверкают. Ну, думаю, здорово марганцовые примочки Кузнецова помогли, а то ведь я раньше слыхал, что ожоги долго не заживают.
Из боевой рубки доносится голос командира:
Запишите в вахтенный журнал: «Охранение: сторожевой корабль, два тральщика и два сторожевых катера».
Подводная лодка ныряет на максимально возможную на здешнем мелководье глубину. Скорость по-прежнему держим четыре узла. Вскоре за кормой проходит один из сторожевых катеров.
Гидроакустик старшина 2-й статьи Семин все время докладывает о местонахождении кораблей противника. Пока сближаемся с ними вслепую.
На большом ходу над нами проносится сторожевик, очевидно заметивший что-то подозрительное.
Ход три узла! приказывает командир и насчитанные секунды высовывает перископ в пене, оставленной сторожевиком. Для атаки выбирается огромный теплоход 15 тысяч тонн водоизмещением.
Сбавляем ход до двух с половиной узлов.
На этой скорости очень трудно вести корабль. Но ничего, все нормально. Сказывается, что дифферентовка идеальная.
Шум винтов корабля отчетливо доносится до нашего слуха.
Время застыло на месте, стрелки часов не движутся.
Ход два узла!
Товарищ командир, на этом ходу я не удержу лодку после залпа, говорю я.
Дистанция четыре кабельтова. Ход давать некуда. Сделайте все возможное. Аппарат пли!..
Пошел помпа в носовую дифферентную! Носовые на погружение!
Торпеда вышла!
Время 14.35.
Один градус влево по компасу. Аппарат пли!..
Торпеда вышла!
Время 14.36. Я успел только охнуть и заорал не своим голосом:
Заполнить цистерну быстрого погружения!
Змиенко торопливо переключает клапана. Мичман Казаков бросается помогать ему. Глубина уже меньше шести метров. Несмотря на все принятые меры, облегченный нос лодки задирается вверх.
Лево на борт! в грохоте воздуха, врывающегося в отсек из цистерны быстрого погружения, доносится до меня из боевой рубки. Средний вперед!
Шум воздуха, врывающегося в центральный пост, сменяется клокотанием воды. Она хлещет в шпангоут, заливая трюм. Нарочно даю ей утяжелить подводную лодку, но циркуляция и двухторпедный залп создают дифферентующий момент на корму. Средний ход ускоряет выбрасывание подводной лодки на поверхность.
Огромной силы гидравлический удар в правый борт я ошибочно принимаю за взрыв глубинной бомбы, но тут же соображаю, что близко от нас кораблей противника нет.
Теплоход тонет! кричит из боевой рубки командир.
Лев Александрович Лошкарев, видя, что подводная лодка всплыла до трех метров по глубиномеру, поднимает второй зенитный перископ как раз в тот момент, когда грохнул второй взрыв.
Тонет и второй! кричит Лошкарев.
Вся стройность и слаженность в действии людей нарушается на добрых десять секунд. Ликующие возгласы, радостный смех. А мне не до восторгов. Лодка наконец пошла на глубину. Дифферент медленно переваливает на нос. Стрелка глубиномера упорно ползет вправо. На делении шесть метров командую:
Стоп помпа! Продуть цистерну быстрого погружения!
В боевой рубке опускают оба перископа. С большим трудом мне удается удержать лодку в двух метрах от грунта. Скорость подводного хода доведена до шести узлов. Слышно, как все корабли охранения бросились к тому месту, где еще недавно на поверхности моря торчала наша рубка с выставленными, как два телеграфных столба, перископами.
Но фашистам не так-то легко опомниться после гибели двух своих судов, пошедших ко дну в течение одной минуты. Первые глубинные бомбы грохают у нас за кормой только двенадцать минут спустя после нашего залпа. Всего мы насчитали 43 бомбы. Это значительно больше, чем было сброшено на нас в противолодочных сетях в районе Калбодагрунда в сентябре. Но сейчас эти взрывы нас не страшат: противник потерял нашу лодку и вскоре прекращает преследование.
И тогда командиру пришла мысль, что для теплохода в 15 тысяч тонн мало одной торпеды. Надо бы добить его.