Ленька и Анатолька, еще недавно так старательно прятавшие свой приемник в Бошаровском, теперь открыто натягивают антенну между двух сосен. Никита, очевидно, подготовляя место для заземления, долбит ломом мерзлую глину. Жена его льет в яму кипяток из чайника, брызги из-под лома летят во все стороны, но Никита не замечает, что одежда и лицо его в грязных шлепках. Форточка в доме открыта, из нее валят клубы белого пара и несется голос Васьки Волчка. Он поет с надрывом под аккомпанемент гитары:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой,
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой
Что за табор? возмущаюсь я. Неужели нельзя обойтись без этих проволочных красот и сделать заземление под полом?
Смущенный Ленька не успевает ответить раздается громкий голос Волчка:
Работай, Скворцов, работай! Не задерживай? Пора с Москвой нашему «ковчегу» говорить.
И снова надрывная песня:
Выходила, песню заводила
Про степного сизого орла,
Про того, которого любила
Заметив нас, Никита бросает лом, бежит к окну, что-то шепчет Ваське. Хлопает дверь и на поляне появляется сам Волчок. Вид его, по меньшей мере, странен то ли хулиган, то ли парижский апаш: красное кашне небрежно обмотано вокруг шеи, сапоги гармошкой, на них спускаются аккуратно выглаженные брюки, затылок почти начисто выбрит, на макушке залихватский кок.
Ну и архаровец! вырывается у Богатыря.
Развинченной походкой, словно у него ноги перебиты, Волчок медленно идет к нам. На лице ни малейшего смущения, будто ровно ничего не случилось, будто он здесь ни при чем.
А ты знаешь, комиссар, внимательно приглядываясь к Ваське, говорит Пашкевич. Из этого паренька может выйти неплохой разведчик. Своеобразный, с изюминкой. Это искусство трансформации
Здравствуйте, товарищ комиссар, обращается ко мне Волчок. Так сказать, связываем Малую землю с Большой. С вашего разрешения
Васька говорит это непринужденно, нагло. Он так хорошо играет роль развязного франта, что трудно удержаться от смеха, и, пожалуй, громче всех смеется Захар Богатырь.
Что? Малахольный? спрашивает Васька, теребя кашне и критически оглядывая сапоги гармошкой. На этот раз в его голосе смущение за такой маскарад и в то же время удовлетворение, что этот маскарад удался. Да, есть маленько. Только таких малахольных фрицы всерьез принимают. За своих считают. Проверено. Вот я и тренируюсь к заданию.
Потом Васька Волчок докладывает сводку Никитина «ковчега». Он рассказывает, как фашисты оголили тыловые гарнизоны, как воют от страха коменданты, требуя солдат, а им приказывают организовывать полицию и старостаты. Коменданты носятся по селам, грозят расстрелом и пожаром, если не будет старосты в селе, но толку мало.
Суземский комендант переехал жить в комендатуру, новый забор вокруг нее отгрохал и ставни из толстых досок повесил на окна, смеется Волчок. Завел ночной горшок, сидит на нем, слушает квартиру фюрера и ждет, когда ему скажут о победе. А фюрер одно твердит: «С нами бог».
О боге вспомнил? торжествует Рева. А куда девался тот геббельсовский брехунец, что кричал: «Красная Армия разбита! Последний советский полк уничтожен! Последний самолет сбит!» Где он? Не бачу.
Смех несется по поляне.
И тут подходит Ленька Скворцов. Он взволнован, подавлен. Я догадываюсь, что Ленька принял малоутешительную сводку Совинформбюро.
Разрешите доложить, говорит Скворцов, потупив глаза, чувствуя себя так, точно это он виноват, что радио принесло тяжелые вести. Фашисты на Москву наступают. Бои прямо небывалые
Охрипшим голосом Ленька рассказывает, что Гитлер бросает все новые и новые дивизии на Москву, наша армия отстаивает каждую пядь земли, потери врага, даже по его собственным признаниям, громадны.
Вся Москва поднялась, продолжает Ленька. Дети дежурят на крышах тушат зажигалки. Рабочие на Урале встали на бессменную вахту. Такое делается
Голос Леньки обрывается от волнения.
Пашкевич начинает доказывать, что массовый террор в Брянском лесу был подготовкой к наступлению на Москву: фашисты хотели обезопасить тыл, высвободить местные гарнизоны для боев под Москвой, но я не слушаю его. Я беру тетрадь Леньки Скворцова и читаю записанную им сводку.
Как всегда, она скупа и лаконична Можайск, Малоярославец, Наро-Фоминск Враг рвется к Москве Героические вахты на заводах, подчас под бомбежкой, при непрерывных воздушных тревогах Четкая работа железнодорожников Эвакуированные на восток заводы изо дня в день увеличивают выпуск продукции Снова названия сел и городов на дальних подступах к Москве с юга, запада, севера И уже кажется в руках у меня не тетрадь Леньки Скворцова: под рукой бьется напряженный пульс родной земли.
Смолк смех на поляне. Затихли разговоры. Все смотрят на меня и на эту измятую Ленькину тетрадь. Знаю, они думают то же, что и я: события стремительно нарастают, старые планы уже не годятся, надо принимать новые решения, принимать немедля.
Протягиваю Леньке его тетрадь:
Прочти товарищам.
Вместе с Бородавко вхожу в дом. За нами идут Богатырь, Пашкевич, Рева. Садимся вокруг стола. Я расстилаю карту подробную карту Брянского леса, преподнесенную мне Стрельцом. Над столом поднимаются густые клубы табачного дыма, и начинается взволнованная беседа.
Надо выходить на коммуникации, предлагает Пашкевич. Хотя бы на сутки задержать колонну врага.
Народ поднимать! решительно заявляет Рева.
Надо делать прежде всего то, что по силам, осторожно замечает Бородавко.
Захар Богатырь внимательно слушает. Время от времени он задает вопросы:
Как практически задержать колонну? Что нам по силам? Чем мы располагаем?
Потом, подумав, неторопливо говорит:
Слов нет, мы не смеем сидеть сложа руки, когда идут бои под Москвой. Но и бросаться из стороны в сторону глупо. Нам нужен план. Четкий план. Непременная связь с райкомами.
Снова предложения, вопросы, горячие споры.
Пусть знает враг, что не отделаться ему одной полицией на советской земле!
Мы должны создать врагу действительно невыносимые условия.
Кому нужна сейчас операция на лесном большаке, в лесной деревушке?
Правильно. Комариный укус.
Хорошо. Но что ты предлагаешь? Наметь места удара.
Город, твердо заявляет Пашкевич. Железнодорожная станция.
Минирование коммуникаций, добавляет Рева.
Вот мое предложение, товарищи, говорю я. Первый удар нужно нанести по Зернову, по этой перевалочной станции. Необходимо разгромить ее, сжечь бензин, идущий под Москву. Потом собрания по селам. Заставим самих старост собирать народ. И уж их дело сообщить об этих собраниях фашистскому начальству или благоразумно промолчать.
Добро! радуется Рева. У кого, конечно, спина чешется, тот может и заявить.
Затем удар по Суземке, продолжаю я. Там сидит фашистский комендант. Неприкосновенность районного городка этой резиденции пусть маленького, но все же представителя фашистского командования до какой-то степени незыблемость престижа «непобедимой германской армии». Такой удар выведет врага из равновесия. Не может не вывести! Весть об этом ударе мгновенно разнесется по округе. О нем узнают фашистские солдаты, идущие на фронт. Из уст в уста о нем передадут советские люди. Он неизбежно нарушит спокойствие фашистов, и волей-неволей они введут в городок свой гарнизон.
Только ли в этот городок? Конечно, нет. Ведь если, скажем, сегодня мы неожиданно нагрянем на Суземку, а завтра окажется под ударом Трубчевск, им придется напичкать своими гарнизонами все соседние райцентры. А это уже роты, быть может, полки, отозванные с фронта. Это наша победа, товарищи, наша ощутимая помощь армии По-моему, основная, первоочередная задача удар по райцентрам
Но ведь нас шестнадцать человек, замечает Бородавко. Шестнадцать человек против райцентра? Не слишком ли смело?
Разве обязательно захватить райцентр и держать его долгие дни и недели? возражаю я.
Точно! бросает Рева.
Разве и в этом случае враг не поставит гарнизон в городе, чтобы обезопасить себя на будущее? продолжаю я.
Ясно: мы можем начать, говорит Пашкевич. Мы должны начать. Даже если нас только шестнадцать. Надо только правильно выбрать объект, хорошо разведать его, продумать все детали.
Значит в первую очередь райцентры? спрашивает Богатырь.
Чекай, политрук, перебивает Рева. Свет клином, что ли, сошелся на райцентрах? А железные дороги? Скажем, магистраль Киев Москва? Там, небось, тоже не густо с гарнизонами.
Правильно, Рева! подхватываю я. Будем рвать мосты, громить мелкие станции, пускать под откос эшелоны. Это тем более под силу нам. Ведь дело, в конце концов, даже не столько в том, что полетят под откос несколько вагонов с орудиями, с фашистскими солдатами. На первых порах главный эффект будет все тот же: враг снимет с фронта войска для охраны дорог. Пусть охраняют каждый мостик, каждый полустанок, каждый километр пути. Это новые роты, новые полки Итак, наша задача: навести удар на себя, заставить врага нервничать, обороняться, ждать нападения в любом месте, приковывать внимание как можно большего числа фашистских солдат к Брянскому лесу. Это наш долг перед армией, план наших действий, наш генеральный план.
Ну что ж, товарищи, заключает Бородавко. Предлагаю поручить комиссару от имени нашего командирского собрания разработать этот план.
А что если сделать так, обращается к Бородавко Захар Богатырь. Созвать сегодня партийное собрание и на нем поставить доклад комиссара? В пределах необходимой конспирации, конечно.
Внимательно приглядываюсь к Богатырю: этот политрук, вдумчивый, осторожный, не бросающий слов на ветер, все больше располагает к себе.
Обед, партизаны! громовым голосом объявляет Рева.
Обед проходит шумно и весело. Остроумный Васька Волчок неистощим в своих шутках, с ним соревнуется Рева, и за столом то и дело вспыхивает смех.
Уже многие встали из-за стола. Разморенные теплом и сытным обедом, они лениво ходят по хате, подыскивая удобное место для сна. Только Ленька Скворцов с озабоченным видом возится около своего приемника, готовясь принимать сводку.
Захватив Ваську, мы с Пашкевичем выходим во двор: Волчок должен связаться с Сенем, разведать каждую пядь земли на подходах к Зернову, проникнуть на станцию, определить численность гарнизона, его распорядок дня одним словом, разузнать все, что нужно для подготовки операции, и мы напутствуем его перед дорогой.
Возвращается с задания наша боевая группа усталые, вымокшие, но довольные.
Стрелец коротко докладывает:
Два моста сожжены, паровоз приведен в негодность.
Ларионов разочарованно ворчит:
Ну какая это операция, товарищ комиссар. Ни драки, ни трофеев. Даже стыдно людям рассказать.
Однако он все же рассказывает, как они вышли на железную дорогу, около восстановленных мостиков не нашли никакой охраны, и мостики дружно вспыхнули, даже догорев при них. У отремонтированного паровоза, стоявшего на разъезде, оказался единственный старик сторож. Он радостно потирал руки, когда Чапов длинной автоматной очередью продырявил котел, сам помогал снимать какие-то части в будке машиниста, но потом помрачнел и, словно стыдясь, попросил покрепче связать его и положить у сторожки: «А то, не ровен час, убьет бургомистр, он на это мастер».
Так или иначе, а железнодорожная ветка выведена из строя
Когда мы с Пашкевичем возвращаемся в хату, все члены партии в сборе. Садимся за стол. Шесть партийных билетов перед нами. Шесть небольших алых книжечек, будто знамена, ведущие к победе.
Только у седьмого члена партии, Денисова, нет партийного билета. Его рассказ о том, как он лишился его, неубедителен. Что делать?
Поднимается Рева.
Я так думаю, товарищи. Если никто из членов партии не может подтвердить его членства, если никто не был свидетелем, как утерян или уничтожен билет, товарищ не имеет права участвовать на закрытом партийном собрании. А дальше покажут его дела.
Денисов уходит
Много провели мы партийных собраний за время борьбы в тылу врага, но это первое короткое собрание в маленькой хате Никиты, затерянной в чащобе Брянского леса, мне никогда не забыть
Выбираем президиум для ведения собрания Реву и Захара Богатыря. Рева объявляет повестку: выборы секретаря и мой доклад о задачах партийной организации.
Первый вопрос решается быстро: мы единогласно выбираем Павла Федоровича Реву секретарем нашей только что родившейся парторганизации.
Мой доклад длится минут двадцать. Помню, я очень волновался: мне все казалось, что говорю я недостаточно убедительно, что упустил главное и товарищи не поймут моей мысли.
После доклада высказываются все. Возражений по существу нет. Товарищи уточняют план, еще раз указывают на необходимость как можно скорее связаться с партийным подпольем, поднимать народ и обязуются с честью выполнить долг коммунистов.
Собрание закрыто. Выхожу на крыльцо. По-прежнему падает мокрый снег с дождем, серые тучи низко висят над лесом, но на душе светло и радостно: мы вступаем в новый период партизанской борьбы, крепко спаянные партийной организацией.
Глава четвертая
Забытый, полуразрушенный барак лесорубов. Тускло горят фитили в глиняных плошках, освещая лишь небольшой, грубо сколоченный стол. Ветер гудит в печной трубе, бьет оторванной дранкой на крыше, швыряет в разбитое окно колючие снежинки, колеблет красные язычки пламени, и на стенах движутся фантастические черные тени.
Мы ждем Ваську Волчка и Марию Кенину, посланных на разведку в Буду и Зерново: прошло уже два часа, как истек крайний срок их прихода. Операция под угрозой срыва
Люди бродят по бараку, волнуются, каждый по-своему оценивает обстановку, по-своему воспринимает партизанские будни.
Назойливо бубнит над ухом Пашкевич:
Зачем было связывать Ваську с Кениной? Зачем? Ведь ты же знал: ее дядя староста.
Он предрекает, что неудача сегодняшней операции скажется на доверии партизан к командованию, что наша группа потеряет вес в глазах населения и подпольщиков.
Пашкевича горячо поддерживает Бородавко: его, очевидно, убеждают упрямые, настойчивые, с первого взгляда как будто логичные доводы Николая. Но я не согласен с ними Мария Кенина не может быть предательницей.
Помню, два дня назад ее нашел Богатырь в Денисовке, когда мы освобождали из госпиталя наших тяжелораненых, попавших в плен. Тогда же Кенина рассказала о себе.
До войны она учительствовала в Денисовке. Муж, отец и старшая сестра ушли в армию, мать живет дома. Ее, Кенину, хорошо знает старик Струков, знает и Васька Волчок. Своих двух ребят она отдала матери, та охотно согласилась пестовать их, теперь Мария свободна и готова выполнить любое наше задание.
Одно горе у меня, помрачнев, сказала она. Мой дядя денисовский староста Все вам расскажу, ничего не скрою Еще очень давно наша семья разошлась с ним: хоть в одном селе жили, а хуже чужих Припадочный он, шатучий какой-то с кем поведется, от того и наберется. Связался сейчас с Тишиным, со старостой в Красной Слободе. Ну тот уже поистине подлец: из богатеньких, работал до войны по торговле, а сейчас прямо с цепи сорвался. Одна у него мысль землю добыть и помещиком стать. Эта земля ему днем и ночью покоя не дает. За нее готов через любую кровь перешагнуть. Вот и мутит своего дружка, дядю моего, манит его землей
Кенина рассказала, как недавно повстречалась она с обоими старостами:
Заехали они незванно-непрошенно к матери моей, к Анне Егоровне: возвращались из Суземки после совещания у тамошнего коменданта. Выпили. Дядя начал звать меня к себе в помощники, а Тишин волком смотрит: «Не верь, говорит, этой советской шушере. Разбаловались, начальства не признают, в полицию служить на аркане не затащишь, о заготовках даже думать не хотят. Ну да ничего, дай срок, вправим им мозги Умные слова говорил сегодня комендант: «Каждого десятого расстреливать надо». Зачем же народ убивать? не утерпела я. «Землю иметь желаю! кричит Тишин. Свою собственную землю. Не паршивые ваши сотки, а десятины. Чтобы вышел на крыльцо и, куда ни взгляну, везде мою землю вижу. Мою! Собственную! А вот такие, как ты, Марийка, мне поперек дороги стоят. Не можем мы на одной земле рядом жить. Тесно нам. Душно. Если я не убью вас вы меня убьете. Ну, раньше не убили, а теперь руки коротки. Сегодня моя власть пришла. Кровью село залью, но землю себе добуду А ты, советская мошкара, брысь отсюда». И прогнал меня Вот все рассказала Если верите мне, товарищи, пошлите в Буду, просила Мария. Там живут мои родственники. Выспрошу, высмотрю и доложу вам.