Из Вязьмы в Конотоп к родственникам, откликается второй.
В Суземку иду, работу шукаю.
Из Буды в Челюскин, товарищ командир, сообщает тот, кто поднялся первым. За лекарством ходил. Отец болеет, и вынимает из кармана пузырек с реванолем.
Чем же отец ваш болен, что реваноль понадобился? спрашивает Пашкевич.
Наш собеседник смущен. Он явно подыскивает ответ и, наконец, выпаливает:
Чирьями болеет!..
Куда путь держишь, землячок? раздается с дороги громкий голос Ревы.
Выходим на дорогу. Рядом с Ревой стоит мужчина. На нем черная куртка и серовато-грязные штаны. За спиной мешок, в руках кривая суковатая палка. Редкая всклокоченная бороденка. Взгляд быстрый, настороженный, трусливый.
Из плена? слышу удивленный голос Ревы. Добрый у тебя был плен, браток: чайку попил и пошел до своей хаты.
Немцы отпустили. Из Куйбышева. На Волге.
На Волге? перебивает Пашкевич. Толком говори.
Попал в плен. Отправили в лагерь. В Куйбышев. Много нас. Тысяч десять. Незнакомец говорит скороговоркой. Пришел немецкий полковник. Сказал войне конец, можно ехать по домам. Я и подался до дому
А где же фронт?
Фронт? За Волгой. На Урале Там, и незнакомец неопределенно машет рукой в сторону леса. Только теперь нема фронта. По домам
Прохожий трусливо отводит в сторону бегающие глаза.
Лжешь? Пашкевич вплотную подходит к незнакомцу. Скажи: лжешь?
Правда. Истинная правда Кончилась война. С Волги приехал. Поездом. С Куйбышева.
Рева внимательно оглядывает прохожего и вдруг говорит удивленно-радостным тоном:
Так це ж мой родной город. А ну, рассказывай!.. Сидай, сидай Куришь?
Они садятся у обочины, закуривают.
Дуже побили город?
Нет Так, трохи. Только нас на завод сразу погнали. Большой завод. Десять километров за городом.
А як завод называется?
Завод?.. Как его Извините, товарищ начальник, забыл.
Как же так можно? огорчается Рева. Как же можно забыть Ну, давай думать Какой же это завод? вспоминает Рева. Большой, говоришь? Десять километров за городом?.. Почекай! На берегу Волги?
Правильно. На Волге.
Берег крутой? Наверху дубы, внизу ивнячок?
Вот, вот, ивнячок! радостно поддакивает незнакомец.
Корпуса большие, из кирпича сложенные? Верно?.. На дворе веялки, жатки, сенокосилки? Так, что ли?.. Ну, а як же!.. Тракторы видел?
Прохожий утвердительно кивает головой, с удовольствием попыхивая из трубки.
Ворота чугунные, литые? продолжает спрашивать Рева. Веточки там, листики, вроде смородиновых? Здорово сделано? А?
Очень даже красиво, товарищ начальник, окончательно успокоившись, подтверждает собеседник. Листиков много. Ну прямо куст смородиновый.
Вот, вот Только ягодок не хватает А около ворот два льва лежат, отдыхают.
Чего?
Два льва, говорю, каменные Не видел? Врешь, видел!
Верно, верно, спохватывается незнакомец. Лежат. Вроде отдыхают. Действительно.
Дивись, обращается ко мне Рева. Все помнит!
Павел Федорович доволен игра удалась, но в то же время вижу, как нарастает его гнев.
Ну так я тебе скажу, как этот завод называется. Люберецкий это завод!
Люберецкий, товарищ начальник! Вспомнил, Люберецкий!
Люберецкий? неожиданно гремит Рева. Листочки смородиновые? Львы отдыхают?
Незнакомец хочет подняться, но Рева резким ударом валит его с ног.
Я тебе покажу Куйбышев, бисова бродяга! и Павел бросается на прохожего.
Не марай рук! останавливаю Реву.
Ишь, скорпион фашистский! гремят возмущенные голоса наших «странников». Убить такого на месте!
Товарищ Пашкевич, увести! приказываю я.
Все скажу Все, бормочет бродяга.
Из его сбивчивых показаний можно понять только одно: он завербован фашистским комендантом Новгород-Северского, и привел его к коменданту какой-то незнакомый ему пожилой мужчина со шрамом на левой щеке.
Пашкевич, вынув пистолет, уводит незнакомца в лес.
Что ж, думается мне, видно, не так уж прочно чувствуют себя фашисты, если вот такими примитивными баснями надеются сломить в народе волю к победе.
Гадюка! все еще продолжает негодовать Павел Федорович. Волга! С Куйбышева! Як у него язык повернулся?
Вот попадется такой спутничек и в гестапо наверняка заведет, замечает кто-то из наших новых знакомых.
В гестапо? неожиданно вскипает Рева. Вас? На кой ляд вы гестапо нужны?.. Приспособились. «Работу шукают». Чирья лечат. За реванолем бегают. Тьфу!
И вот тут-то полностью раскрываются наши «странники». Они постепенно сбрасывают с себя личину, и мы видим их настоящие лица.
Тот, кто собирался лечить реванолем своего отца, сержант Красной Армии. Он оставлен в Челюскине с тем же заданием, что и Козеницкий под Большой Березанью. На его попечении пятнадцать раненых. По его словам, в Челюскине живет какой-то «мудреный старик», который обещает снабдить их оружием, и недели через две они начнут боевые действия.
Второй идет в Конотоп отнюдь не к родственникам, а по заданию: верные люди устроят его на железную дорогу. Что он должен делать не говорит, да мы и не расспрашиваем.
Третий пробирается в Бобруйск на заранее подготовленную для него квартиру. И он не решается сообщить нам о конкретной цели своего путешествия, но, судя по всему, идет на серьезную подпольную работу.
Наконец, тот, кто надеялся «шукать работу в Суземке», тоже боец Красной Армии, полтавчанин. Оставленный раненным у верных людей, он получил задание устроиться на мельнице где-нибудь в Суземском или Середино-Будском районе.
Это моя старая специальность, товарищ командир, улыбаясь, объясняет он. Стану мельником, а там новый приказ получу, может, мучицей буду кого снабжать, может, сам
Мы прощаемся с ними, как с родными. Я смотрю им вслед и думаю все одну и ту же думу.
Фронт далеко. Война, очевидно, затягивается, раз людей засылают в тыл. Расстановка хил в тылу идет уверенно, несмотря на террор.
Где же наше место?..
Слышу голос Пашкевича:
Ты что же, Павел, действительно бывал в Куйбышеве?
Нет, прокурор, набрехал. Только про Люберецкий завод я тому бисову бродяге правду сказал: есть такой завод. Не в Куйбышеве под Москвой. Добрый завод. Какие машины он в нашу МТС посылал, Николай!.. Эх, разбередил меня бродяга, вспомнить заставил А наших нет, чуть помолчав, тревожно замечает он. Черт ее знает, может, это самая Кутырко сродни бисову бродяге и не к тете повела хлопцев, а к дяде?..
Меня тоже волнует эта задержка. Около полудня я отправил Чапова, Ларионова и Абдурахманова с Таней Кутырко с девушкой, которая шла с нами из Подлесного, к ее тетке, Еве Павлюк. По словам Тани, живет Павлюк в маленьком хуторке Брусна. Там всего лишь пять-шесть домов. Теткина хата стоит на отшибе, в лесу.
Таня подробно рассказала нам про тетю. Павлюк родилась здесь, в Брусне. Потом вышла замуж за инженера и поселилась в Житомире. Когда началась война, мужа взяли в армию, и тетя приехала сюда. Пришли фашисты. Где-то по дороге была убита мать Евы Танина бабушка, и теперь тетка одиноко живет в своей маленькой хате. Правда, не так давно поселился у нее старый друг ее мужа, но теперь и он ушел
Еще и еще раз перебираю в памяти наш разговор с девушкой. Нет, она не может предать: с такой непосредственностью рассказывала она о себе.
Жила она в Середине-Буде с матерью и братом Иваном. Брат старше ее на два года. Поступил в Тимирязевскую академию. Она кончила весной сельскохозяйственный техникум. Собиралась ехать в Москву держать экзамены и учиться вместе с ним. А тут война и все прахом пошло.
Брата взяли в армию. Он прислал письмо из Москвы, три письма с фронта и все. Не знала, что думать: ранен, в плену, убит?.. Пришли фашисты. Говорили Красная Армия разбита, Москва взята. Голова кругом шла. Спасибо, соседка в Бошаровский заходила поселок такой в лесу стоит. Там листовку читала нашу сводку, принятую по радио. Одно запомнила соседка: Москва наша. А другие города перезабыла и только твердила, что показывал ей листовку какой-то чудной парень с бельмом на глазу Вот так и жила. Хотелось что-то делать, бороться, но что делать не знала, да и страшно было. Часто приходила к тетке в Брусну. Та ее уговаривала: «Ты только начни дело покажет». Но так ничего и не начала Вдруг вчера пришла записка от брата, короткая, наспех написанная: ранен, попал в плен, его вывели из плена, он лежит в Подлесном, просит прийти. Бежала, ног под собой не чуяла. Даже первый раз за все время громко засмеялась в лесу. А в селе пожарище, весь этот ужас, и никто не видел Вани
Нет, она не может быть предательницей.
Хлопцы идут! раздается громкий голос Ревы.
На дороге Ларионов и Абдурахманов. Чапова нет.
За смертью вас посылать! набрасывается на них Рева.
Ларионов докладывает, что они благополучно добрались, хозяйка их хорошо встретила, усадила обедать
Смотри, комиссар! теперь уже не на шутку негодует Рева. Мы их ждем, пояса подтягиваем, а они обедают!.. Чапов где? допытывается он. Вареники доедает?
Ларионов все так же невозмутимо и обстоятельно рассказывает: когда они сидели за столом, хозяйка обмолвилась, будто сегодня видела на лесной дороге подорванную легковую машину с антенной. Чапов, услышав, даже есть бросил, тут же переоделся в гражданскую одежду и ушел с Таней. «Раз есть антенна, значит, и приемник», заявил он
Неужели мы скоро, наконец, узнаем о фронте? вырывается у Пашкевича.
А вы где задержались? спрашиваю Ларионова.
Хозяйка готовила вам гостинцы, отвечает он, протягивая небольшой мешочек. Когда же собрались уходить, видим немцы во двор входят. Мы назад. Хозяйка успела нас в конюшне запрятать. Там и сидели, пока немцы не ушли. Потом выпустила и говорит: «Скорей, скорей, они сейчас вернутся, молоко принесут кипятить». Мы и пошли На обратном пути маленько заплутали, сконфуженно добавляет он.
Мы еще не успели приняться за гостинцы, как является Чапов. На нем широченный, не по росту, пиджак и необъятные брюки. В руках прутик.
Це приемник, товарищ лейтенант? Чи только антенна? ехидно спрашивает Рева, показывая на прут.
Не успел. Сняли. Самые важные части сняли, с грустью говорит Чапов и зло отбрасывает прут в сторону. Потом садится рядом с нами и рассказывает. Понимаете, товарищ комиссар, возвращаюсь от машины, вхожу в хату, а за столом сидят два фашистских офицера. Хочу незаметно юркнуть из хаты, но один из них, высокий такой, уставился на меня и глаз не спускает. Стою, как пень, и вид у меня, надо думать, дурацкий. Что делать?
Вдруг подходит ко мне хозяйка и ни с того ни с сего ругаться начинает. «И в кого только такой уродился, прости господи! Весь день шлялся, а в хате воды нет. Ну чего стоишь?» И сует мне с Таней два ведра. Взяли ведра, вышли. Я воду набираю из колодца, а сам одним глазом смотрю назад. Вижу, высокий офицер стоит на крыльце и наблюдает за мной. Рука в кармане. Нет, не убежишь. А в хату страсть как не хочется возвращаться. Вылил воду из ведра, выругался грязная, мол, вода и снова набрал. Офицер по-прежнему стоит, не шелохнется. Ничего не поделаешь, вернулся, поставил ведра, а хозяйка снова на меня: «Дрова где? Господам офицерам, может, еще обед потребуется сварить, а в хате ни полена». Дает нам с Таней топор и веревку. «Сушняк, говорит, рубите. Сырья мне не надо». Идем к лесу. Таня бледная как смерть. Только за первую сосенку зашли, шепчет: «Беги!» Я так припустил, как за всю свою жизнь не бегал.
Эх ты, радист! дружески хлопая Чапова по плечу, замечает Рева. Садись, браток, подкрепись гостинцами: после бега оно дуже полезно.
Зачем, товарищ капитан? Пойдем к Еве обедать. Она ждет нас. А начнем есть только аппетит перебьем. Тетушка, небось, наварила, напекла.
Да ты что, в уме, землячок? К черту в пекло лезть?
А шинель моя? Автомат? Ведь все там. Не могу же я вот в этом, и Чапов растерянно показывает на свой костюм. Да и немцы давно ушли, уговаривает он. Не задержатся они: их двое, вокруг лес.
А может, правда, комиссар? говорит Рева. На пару фашистов счет дополним и по-людски выспимся?
*
К дому Евы подходим под вечер. Он стоит посреди окруженной сосняком полянки, одной стороной примыкающей к лесной дороге. Проторенная тропинка тянется от дороги к дому. У тропинки лежит расстеленный на траве холст.
Несколько минут мы ждем в сосняке. Тишина. Дом кажется нежилым.
Дверь, наконец, открывается. Из нее выходит женщина лет тридцати. Из-под короткого серого ватника видно платье синее в белый горошек. На ногах сапоги, измазанные глиной. В руках ведро и лопата.
Она неторопливо копает недалеко от колодца картофель и тихо поет:
Позарастали стежки-дорожки
Там, где ступали милого ножки
Накопав полведра, все так же медленно идет вдоль опушки, и я слышу уже не пение, а тихий речитатив:
Позарастали мохом-травою
Там, где гуляли, милый, с тобою
Хозяйка, очевидно, одна. Даю знак Чапову.
Ну вот, жив-здоров, значит, радостно приветствует его хозяйка. А мы с Таней уж всякое передумали. Заходи, заходи в хату.
Выходим из сосняка. Хозяйка приветливо здоровается с нами. Из хаты выбегает Таня, и они наперебой рассказывают нам, как переволновались за Чапова.
Уж я собралась было идти за товарищем лейтенантом, говорит Таня, да офицеры не пустили. Испугались, видно: наспех выпили молоко и укатили.
Да вы заходите, заходите, товарищи, приглашает хозяйка. Я сейчас.
Она отходит в сторону и начинает аккуратно перекладывать холст поперек тропы.
В сосняке раздается девичий голос:
Домой, Машка! Домой!
На полянке появляется Невысокая худенькая девушка и гонит перед собой козу: Заметив нас, не здороваясь, закрывает козу в сарае и уверенно входит в дом.
Родственница? спрашиваю Таню.
Она растерянно смотрит на меня:
Нет Первый раз вижу.
Странно. Уж очень по-хозяйски ведет себя эта девушка.
Да что вы стоите, товарищи? Заходите, снова приглашает хозяйка. Она кончила возиться с холстом и быстро взбегает на крыльцо.
Входим в хату: в первой комнате большая русская печь, белые занавески, на окнах ярко-красные цветы «огонька», клеенчатая скатерть на столе.
На лежанке, у печи, забравшись на нее с ногами, непринужденно полулежит девушка, пришедшая с козой. Она уже успела снять пальто и теперь читает книгу.
При нашем появлении девушка вскидывает на меня глаза. Большие, черные, пристальные, они опушены длинными ресницами, и над ними круто выгнутые брови. Темные косы тяжелым узлом собраны на затылке.
Чуть приподнявшись, девушка кивает головой и снова продолжает читать.
А вы уже як дома расположились, еле переступив порог, обращается к ней Павел Федорович.
Я дома, холодно отвечает девушка.
Вы дочь хозяйки? спрашиваю я.
Нет, сестра, бросает она, не отрываясь от книги.
Ева подбегает к ней, порывисто обнимает и, ласково гладя ее волосы, говорит:
Да тут все свои. Не скрытничай, хитрунья моя Знакомьтесь, товарищи: Муся Гутарева, учительница из Смилижа.
Девушка, сдвинув брови, удивленно смотрит на хозяйку. Таня растерянно переводит глаза с Евы на девушку и, не раздеваясь, садится на лавку у самого порога.
Располагайтесь, товарищи, приглашает хозяйка. Сейчас обедать будем.
Она суетится у печи и спрашивает:
Вы, слышала, к фронту пробираетесь?
К фронту, отвечает Пашкевич. Не знаете, где сейчас фронт?
На прошлой неделе немцы взяли Вязьму и Одессу.
Что это фашистская листовка? спрашивает Пашкевич, очевидно, удивленный и этим уверенным тоном, и этой осведомленностью.
Нет, зачем фашистская. Наша сводка.
Наша? Откуда?
Люди проходящие сказали.
Какие люди?
А кто их знает Я не спрашивала, они не говорили.
Хозяйка выходит в сени. Мы невольно переглядываемся.
Понял, комиссар? взволнованно шепчет Рева. Партизанский приемник работает, не иначе
Учительница сидит на лежанке. Она делает вид, что ей безразличен наш разговор, что она увлечена книгой, но время от времени вскидывает ресницы и быстро оглядывает нас.
Куда путь держите, гражданочка? спрашивает учительницу Рева.
В Хутор Михайловский.
Там у вас тоже знакомые? вмешивается Пашкевич.
Нет, дела, уклончиво отвечает она.
Какие дела, если не секрет?
Разные.
Таня, сидевшая у порога, начинает раздеваться.
Она все еще не успокоилась: пальцы ее не слушаются, когда она расстегивает пуговицы. Пытается повесить пальто на вешалку, но пальто падает, и из кармана высыпаются какие-то бумажки и фотографии. Она наклоняется поднять их. Чапов предупредительно бросается на помощь.
Это кто? спрашивает он, внимательно рассматривая одну из фотографий.