Слышим. Вот по Красной площади идут воинские соединения. Держа равнение на Мавзолей Ленина, с клятвой в сердцах, прямо с парада воины уходят на передовую, уходят отражать натиск врага на подступах к Москве.
Что сталось с гитлеровским молниеносным ударом, с его блицкригом? Сахнов произносит «блицкрик». Оно и впрямь так: крик издыхающего.
* * *
В столовой Сахнов отечески обхватил меня за плечи.
Нос-то побелел. Обморозился?..
Он вывел меня во двор и стал растирать снегом. Тер до боли.
Ну, засмеялся наконец Сахнов, нос я тебе спас. Ты, парень, как из теплицы А что, если тебя в штукатуры взять? Знаешь это дело?
Да нет
Тьфу! разозлился он. Хоть бы соврал! Ну что тут мудреного, штукатурить-то?.. Я бригадир у штукатуров. Нас шестнадцать человек. Попрошу комроты, и тебя возьмем. Спросит, какой разряд, говори шестой. Понял? Мы сейчас в помещении работаем и раствор замешиваем на теплой воде. С нами и нос сбережешь.
Сахнов сдержал свое слово. Комроты направил меня к нему в бригаду.
Работаем мы во вновь отстроенном огромном здании. Оно уже подведено под крышу, окна застеклены. Вода тут не замерзает.
Ну, сынок, говорит Сахнов, будь побойчее, одолевай ремесло. В жизни все сгодится. А войне еще конца-краю нет.
Он дал мне мастерок и поставил рядом с собой:
Делай все, как я.
Из кожи лезу, учусь штукатурному мастерству.
Сахнов старше меня на целых восемнадцать лет. Крепко слаженный, добродушный, в глазах чертики бегают, и всегда улыбается.
Сегодня двадцать пятое ноября. Через месяц и три дня мне стукнет восемнадцать. В записях моих холод.
ЖЕЛАНИЕ МОЕ НЕ ИСПОЛНЯЕТСЯ
Уже месяц, как я штукатур. На Доске почета рядом с фамилией Сахнова красуется и моя. И еще число «200». Это означает, что дневную норму я выполняю на двести процентов. Сахнов похлопывает меня по плечу.
Ну, культурник, доволен?
Не доволен. Я снова и снова рвусь на фронт.
Нас неожиданно вызвали в часть и приказали сворачиваться. Едем в Челябинск. Конечно же всем батальоном.
* * *
В товарном вагоне тепло. Топится «буржуйка». То и дело подсыпаем угля. И трескучий мороз нам сейчас нипочем. А какой мороз стоит слеза, не скатившись, льдинкой оборачивается. На базарных прилавках и в станционных ларьках шаром покати. Останавливаемся часто. По нужде далеко не бегаем.
На одной из станций Шура дала мне головку чеснока.
Не ешь его. Только десны каждый день натирай.
Зачем?
Чтоб цингой не заболеть.
На станциях добываем кипяток. Только «кипяток» этот чаще нависает над краном сосульками. Иной раз приходится набирать горячую воду из паровозного крана. Она попахивает смазкой, но делать нечего: мы пьем ее, запивая черные сухари.
* * *
Челябинск город огромный. Над ним глыбой висит дымная туча. Здесь видимо-невидимо заводов. Трамваи ходят полупустые. На улицах гуляет ветер.
Нас привели на знаменитый Челябинский тракторный. Выделили участок, дали кирки, лопаты и ломы и сказали:
Стройте себе казармы.
Земля промерзла больше чем на полметра. Мы начали орудовать топорами. Каждый взвод прежде вырыл себе землянки. На счастье, вокруг были навалены горы угля. Едва наши «буржуйки» раскалились, балки «заплакали», земля над ними разомлела-размякла и жижей посыпалась-потекла на нас. Но это ничего. Только бы отогреться.
Я снова работаю с Сахновым. Как и прежде, штукатуром. Работаем по шестнадцать часов. Подъем в шесть утра. На завтрак кусок рыбы или горсть разваренного гороха да жиденького чая, после чего мы спешим на работы. Хлебная пайка у нас пятьсот граммов на каждого.
* * *
Командир роты вдруг вызвал меня ул себе.
Грамотный? спросил он.
Да, был учителем.
Комсомолец?
Так точно!
Он привел меня в канцелярию огромного завода и представил приветливой седовласой женщине.
Я беру вас в помощники, сказала она. И поручила заниматься выдачей хлебных карточек.
Сижу в тепле, работа чистая.
Командир роты спросил:
Как, доволен?
Не доволен. Я, как прежде, рвусь на фронт.
* * *
Моя начальница наделила меня талонами на обед.
Столовая в подвале, сказала она. И это уже здорово.
В столовой дважды в день бывает чай с сахаром и один раз дают горячее. При такой жизни пайкой можно и поделиться. На первый раз я все пятьсот граммов хлеба понес в казарму. Серожу хотел отдать. Он отказался.
Дай, говорит, Каро, а я пока обхожусь.
Каро совсем отощал и духом упал. Почти все время лежит. Лицо усыпано болячками. Хлеб мой заглотнул в мгновение ока.
Если отдам концы, прошу тебя, напиши Аиде, что погиб я на фронте. Сделаешь?
А с чего это ты вдруг собрался концы отдавать? говорю я. Лучше займись чем-нибудь. Нельзя так. Ты еще молодой.
Никак мне не удавалось поднять его с нар, вселить надежду, желание жить, действовать. Парень здорово сдал. А какой был красавец!.. Физическая его слабость от инертности духа.
Он нагонял на меня тоску. Еще, чего доброго, и я ударюсь в отчаяние? Но нет! До этого я не дойду! Меня в болото не затянешь. Я родился в каменистых горах. Дух во мне крепкий. И сил хватит. Я хочу жить. Я верю, что снова встречусь с Маро.
* * *
Матушка-начальница целыми днями у рабочих. Говорит она очень мягко, едва слышно. Никогда не сердится. Я часто вижу в глазах у нее слезы, которые она старается скрыть. Два ее сына и муж воюют. За них, верно, переживает. А может, и еще о чем-то тревожится.
Есть хорошие новости. Сегодня утром, едва она вошла, я встал по всей форме и сказал.
Мария Александровна! Позвольте мне вас порадовать!
Чем? она сразу встрепенулась, и голос ее прозвучал звонче обычного. Чем порадовать?..
Вчера наши войска освободили город Волоколамск!..
Глаза у моей начальницы заблестели. Она бросилась к карте, висевшей на стене.
Где Волоколамск? Ах, да! Вот он, обведен черным. Это я, сынок, сама его карандашом обвела, когда сдали А ну, найди-ка ластик, надо стереть черный круг. Обязательно надо стереть
Волоколамск расположен к западу от Москвы. Выходит, защитники Москвы перешли в наступление и, продвигаясь вперед, уже довольно далеко отбросили гитлеровских захватчиков?..
Ах, как же это здорово!
И я впервые увидел на лице у нее улыбку.
* * *
Скоро очистились от черных кругов Тихвин, что неподалеку от Ленинграда, Калинин и Клин это к северу от Москвы. А сейчас бои идут южнее столицы, в районах Наро-Фоминска и Калуги. Со дня на день и их освободят. У меня теперь всегда наготове ластик и красный карандаш. Отныне они могут понадобиться каждую минуту
Матушка-начальница поручила мне сообщить всем нашим об освобождении Волоколамска.
Беги и расскажи об этой радости! Вдруг они не слыхали?! У вас в землянках ведь нет радио?
Конечно нет, ответил я.
Надо поговорить в горкоме, чтобы везде установили радиоточки. Ох, сынок, наконец-то дождались! Так оно и должно было быть. Эта зима обязательно принесет нам перелом в войне. Понимаешь, сынок?.. Может, и я письмо получу, хоть от одного из трех своих воинов?..
На дворе морозы, а я иду как по горячей земле. Передо мной одна картина сменяется другою мне видятся отступающие немцы, тающие снега и буро-красное пламя, которое, откатываясь, уносится на Запад.
Я радуюсь и в то же время чувствую себя в какой-то степени виноватым. Меня-то ведь там нет, на линии огня!..
Какая-то женщина с противоположной стороны улицы кричит:
Эй, солдатик, слыхал добрую весть?..
Про Волоколамск? крикнул я. Слыхал. Поздравляю, тетушка.
Спасибо. Пошли тебе бог счастья!..
Огромный город словно бы высвободился из леденящих оков. Подумать только, какая сила в победе воинов! Пусть пока еще в малой победе. Эта весть теперь уже небось на весь мир разнеслась. Мне вспомнился «блицкрик» Сахнова, и я расхохотался. Интересно, что сталось с фельдмаршалом Гудерианом? Он ведь собирался Седьмого ноября провести по Красной площади свои войска и свои танки. Получил шиш под нос!..
Я на радостях забыл, что надо бы сходить в столовую, чего-нибудь перехватить по своему талону. Да вроде и не голоден
Сегодня двадцать первое декабря. Через семь дней мне стукнет восемнадцать дней. Записки мои писаны красными чернилами.
ВО ИСПОЛНЕНИЕ МОИХ ЖЕЛАНИЙ
В землянке у нас духотища. Пахнет потом, немытыми ногами и нестираными портянками. Дым от печки забивает носоглотки.
По утрам все как негры. Только зубы белеют.
С помощью своей начальницы я присмотрел у нас в канцелярии для Каро место счетовода. Но он отказался, не захотел работать.
Я хочу умереть!
Никак мне не удается побороть его упадочное настроение. А жаль
* * *
Возвращаясь с завода, я в пути встретил женщину с маленькой девчушкой. Остановила меня и спрашивает:
Махорки нет ли, солдатик? Есть махорка
Дал ей на закрутку. Курево сейчас товар дефицитный. За пачку махорки кольцо золотое можно выменять.
А ты, солдатик, видать, сытно ешь? Вон какой гладкий! говорит женщина.
Да, не голодаю, согласился я.
Это хорошо Муж мой тоже в армии, значит, и он сыт. Подумать только, что с нами сделали эти фашисты, этот проклятый Гитлер! Не сочтите, что я отчаялась. Нет, нет! Ни за что! Уверена, что мы победим и выгоним вон врага с нашей земли.
Конечно! подтвердил я. Мы все верим в победу!
Ну, вот и хорошо! женщина улыбнулась. До свидания, солдатик! Я верю, что муж мой вернется с победой. Обязательно вернется! До свидания
* * *
Сегодня день моего рождения, двадцать восьмое декабря
Войдя в землянку, я увидел там незнакомого лейтенанта в зимней, ладно пригнанной форме. Отдал честь, как положено. О дне рождения, понятно, ни слова. Вокруг столько боли и такая стужа, чему и как можно радоваться? Ничего не сказал я и Шуре. Зачем? Ей будет грустно.
Лейтенант вышел. Я спросил у ребят, зачем он приходил. Говорят, подбирает людей на фронт. Я оторопел от неожиданной радости.
И подобрал?
Уже около пятидесяти человек у него в списке, сказал Серож. Я тоже записался. И Сахнов. А еще медсестра Шура.
Я бросился вдогонку за лейтенантом. Он уже был в землянке у нашего комиссара. Запыхавшись, я ворвался туда и, вытянувшись в приветствии, сказал:
Товарищ лейтенант, я к вам с просьбой.
Комиссар, испытующе глядя на меня, спросил по-армянски:
Что тебе?
Я хочу на фронт!..
Иди-ка лучше занимайся своим делом и не торопи время, мрачно бросил комиссар.
Я упрямо стоял на своем: прошу, мол, направить меня на фронт, да и только.
Лейтенант поинтересовался, о чем мы спорим. Я сказал ему. Стал просить-умолять.
Возьмите, говорю, на фронт.
И он записал меня в список.
Завтра в девять быть здесь, объявил лейтенант. Для препровождения к месту боевой службы!
На улице тепло!
Моя радость обрушивается на мороз и одолевает его.
В землянке ко мне рванулся Барцик:
Ну зачем ты напросился?
Я узнал неприятную вещь: Каро ушел из нашей землянки. Кто знает, где он сейчас? Надо разыскать, чтобы отправился со мной на фронт? Только этим можно спасти парня.
Барцик тем временем твердил свое:
Ну зачем?.. Зачем ты напросился?.
Утром все собрались в назначенном месте. Сахнов помахал мне рукой:
Ну, сынок, вот и отправляемся! Надо, очень надо нам быть там!..
За нами пришел вчерашний лейтенант. Он сделал перекличку, выстроил нас и, возглавив колонну, повел
Мороза я не чувствовал, словно его и вовсе не было. А где Шура?.. Ведь и она записалась добровольцем на фронт Говорят, ночью уже одну группу отправили. Наверно, Шура с теми
По милости нашего сопровождающего мы должны целых шесть часов без толку проторчать на вокзале опоздали на поезд. Ужасно такое ожидание. Меня одолевает страх, как бы нас снова не вернули в землянки
* * *
Я потянул Серожа на базарчик рядом с вокзалом. Кто знает, может, удастся соленых огурцов добыть или чесноку. Но на базаре только ветер сипло завывает на все лады.
Мы вдруг увидели лежащего ничком бойца. Пьяный, наверно, вот и заснул Без шапки, волосы совсем уже запорошены снегом. Я пригнулся
О господи, это же Каро! Мертвый!.. Заложил руки за пазуху, уткнулся лицом в лед и угас.
Серож добыл в доме поблизости топор. Мы вырыли в промерзшей земле яму, с трудом отодрали ото льда тело умершего и опустили в могилу. У меня в комсомольском билете хранилось несколько засушенных лепестков шиповника, еще из дому. Я взял один из них и положил на губы Каро, как частичку земли, его породившей. Мне почудилось, что Каро улыбнулся.
И мы засыпали его мерзлой землей.
* * *
На вокзале толпилось довольно много народу. В основном женщины. Все в ватных телогрейках и брюках, в стоптанных валенках. Головы замотаны шалями, платками. Мужчины тоже в ватниках, а иные в шинелях, подпоясаны брезентовыми ремнями, в меховых ушанках, все больше пожилые.
Челябинский вокзал очень хорош. Белокаменное здание русской архитектуры девятнадцатого века.
Какой-то мужчина с балкона речь говорит. Он седобород. На груди, прямо поверх полушубка, красуются четыре «Георгия» всех степеней, какие я прежде видел только в книжках на картинках. Рядом со стариком стоят пятеро парней, младший из которых мне ровесник: безусый, безбородый юнец.
Мужчина громко говорит:
Поздравляю вас, люди русские! Наши войска освободили Малоярославец! Враг отброшен от Москвы. Да здравствует победа! Гитлеру как своих ушей не видать Москвы! Смерть фашизму и всяким другим захватчикам! Я их хорошо помню еще с восемнадцатого года, когда воевал на Украине. И вот сейчас, братья и сестры, я, старый воин, и пятеро моих сынов идем на фронт защищать любимую Родину. Да здравствует наша великая Родина, наша Россия!..
Ему зааплодировали. Он продолжал говорить, а мы поспешили по вагонам поезд уже трогался. Я больше не чувствую себя придавленным, приниженным. Вот бы тому белобородому знать, что и я еду на фронт!..
* * *
Ночь. Мне в вагоне не спится. Перед глазами Каро, в наскоро вырытой чужбинной могиле, в ушах его смех.
Ночь. Мы в Кургане. Здесь формируется новая дивизия. Нас распределили по подразделениям. Спустя полчаса меня, Сахнова и еще кое-кого из нашего стройбата направили в ближнюю лесную деревеньку.
Шагаю по хрусткому снегу, греюсь своим дыханием, и мне тем не менее очень хорошо. Вот теперь-то я настоящий воин, настоящий человек.
С Шурой я так и не встретился. Может, ее оставили в медсанбате дивизии, а может, послали в другую часть? Мне взгрустнулось, и я ругаю себя в душе: уж очень был сух и даже груб с нею.
Сегодня девятое января. Уже двенадцать дней, как мне восемнадцать. Черно́ в моих записях.
* * *
Всяк человек, чтоб явиться в мир, должен родиться. Выходит, я тоже родился. Отец мой сельский почтальон, мать крестьянская девушка, чуть ли не единственная грамотная женщина на все большое село.
Человек должен родиться в каком-нибудь месте: в селе, в городе, на корабле, в пути или где-то еще.
Я родился в пещере. Разок кашлянешь скалы тысячекратно повторят. Место моего рождения Зангезур, село Горис (теперь это уже, правда, город), страна Армения. По свидетельству древних летописей, селу нашему целых три тысячи лет. Три тысячи лет и его крепости, по прозванию Дзагедзор, и нашему дому-пещере. Деды и прадеды мои были пастухами, землепашцами, строили мосты. И еще песни сказывали пели оровелы. Из поколения в поколение славился наш род искусными костоправами. Последним из них был мой дядюшка Атун.
Бабки и прабабки у нас в роду тоже были чудо-сказочницами и еще повитухами, по нынешним понятиям акушерками. До самой смерти моей бабушки по матери, до тысяча девятьсот двадцать третьего года, всех новорожденных нашего села принимали женщины нашего рода
Все это я рассказываю Шуре, которая вдруг объявилась. Она смеется.
Любишь сказки!..
Я уже говорил, что сегодня девятое января. Двенадцать дней, как мне исполнилось восемнадцать лет. И в записях моих, как сказал, черно
Год черный 1942-й
К ОРУЖИЮ, БРАТЬЯ!
Серож насвистывает. Он с виду вроде бы подрос, и голос у него окреп.
Наконец-то мы избавились от бесславной службы.
Село это истинно уральское, со свойственным Западной Сибири пейзажем, окруженное лесами. Тут и там, как бы недовольные, светятся слабые электрические огоньки. То и дело раздается хриплый собачий лай, тоже недовольный