Мы быстрым маршем двинулись на юго-восток, оставляя Ойцув на северо-западе. Путь наш лежал через леса и овраги. Деревни и поселки мы оставляли в стороне. Однако со временем местность становилась открытой. Мы стали еще осторожнее. Наступила ночь, туманная, безлунная. До рассвета мы успели добраться до окраины Бохни.
Я выслал на разведку несколько бойцов. Нам следовало как можно быстрее достичь больших лесов. Сейчас же принять бой мы не могли. К близкой уже пуще со всех сторон вели удобные дороги. Враг, однако, мог бросить свои войска со стороны Кракова, Бохни и Велички. Разведка вскоре возвратилась.
Мы двинулись в направлении Вислы. Через полчаса, миновав луга, вышли к берегу реки. Вокруг было тихо. Начинало светать.
Пологий с нашей стороны берег опускался в воду песчаной отмелью. Только у самого края протянулась полоска гальки. В одном месте эту полоску прорезала ложбинка. Очевидно, здесь причаливала лодка. На противоположном берегу у самой кромки воды стояли две большие лодки. Они были привязаны к толстому колу. Я подозвал к себе Юзека Пометло (Кальвин) и Франека из Лончан.
Перегоните сюда лодки с того берега.
Ребята быстро разделись и поплыли. Через несколько минут они уже были возле лодок. Отвязали их и отправились в обратный путь, отталкиваясь длинными баграми о дно реки. Отряд с трудом разместился в лодках.
Перейдя к противоположному берегу, быстро выскочили на него. Перед нами на расстоянии четырех километров темнела стена Неполомицких лесов.
Командир! неожиданно закричал Парасолька, задержавшийся у воды. Идите сюда. Посмотрите, какая добыча!
Я подошел к нему. Парасолька с трудом вытягивал сеть, в которой трепетало десятка полтора рыбин. Подбежавшие бойцы положили рыбу в вещевые мешки. Мы двинулись дальше. Слева и справа виднелись крытые соломой и черепицей дома. Рассветало.
Шире шаг, потребовал я.
Стахак, который шел во главе колонны, ускорил и без того широкий шаг. До леса оставалось около километра. Стало совсем светло. Но мы уже достигли опушки и скрылись в спасительной тени.
Я осмотрелся. Нас окружали лиственные деревья, густые заросли. Невдалеке протекал ручей. Возле него ребята устроили самую настоящую баню. Русло ручейка углубили и перекрыли плотиной. В образовавшемся водоеме все и помылись.
Потом мы развели костер. Варили и жарили рыбу. Уха получилась великолепная.
Стахак, Шумиляс, Касперкевич и я провели небольшое совещание. Решили предстоящей ночью провести какую-нибудь операцию. Но для этого следовало изучить местность. Несколько бойцов по двое отправились на разведку. Через какое-то время они вернулись. Рассказали, что за опоздание сдачи продовольственных поставок над жителями окрестных деревень издеваются гитлеровцы и темно-синяя полиция. Крестьян избивают даже за сбор в лесу хвороста. Бойцам удалось также узнать, что в Забежуве находится малочисленный пост полиции. В лесных сторожках хозяйничают немцы. Мы решили подготовиться к операции. Отделение под командованием Тадека Грегорчика должно было напасть на полицейский пост и разоружить его, потом напасть на почту и забрать у немцев то, что могло пригодиться отряду. Двум другим отделениям под командованием Стахака предстояло овладеть лесными сторожками. Установили место сбора после операции и время возвращения. Я отдал последние распоряжения, подчеркнув, что операцию нужно провести без единого выстрела. Стахак взял с собой Ханыса. Тот хорошо говорил по-немецки.
Отделения отряда скрылись в лесу. Я остался с несколькими бойцами. Расставленные посты не снимал. В их задачу входило немедленно давать знать обо всех изменениях на местности. Время шло. Начало смеркаться. Неожиданно до меня донесся окрик одного из постовых:
Стой! Кто идет?
Ответа я не услышал. Через несколько секунд зашелестели кусты и перед моим взором предстали Стахак с бойцами, а с ними лесничий-немец с худым морщинистым лицом. В поблекших глазах таился плохо скрываемый страх. На нем была форма лесничего, и хотя он слегка горбился, военная выправка выдавала себя.
Мы привели начальника здешнего лесничества, доложил Стахак. Этот фюрер австриец по происхождению, участвовал в первой мировой войне, будучи штабным офицером.
Я начал задавать лесничему вопросы. Переводил Ханыс. Спросил его фамилию. Потом сказал:
Вы грабите польские леса, издеваетесь над жителями. Схватили вас в чужом доме. Как назвать такого человека?
Немец заморгал. А когда Ханыс перевел ему мои слова, всхлипнул.
Я австриец. На службу меня взяли насильно. Не моя вина, что я здесь, заскулил он.
Я сам видел немцев, продолжал я, которые отказались подчиниться Гитлеру. В них пробудилась совесть. Они говорили «проклятый Гитлер». Вы же
Я здесь не останусь, перебил он меня. Скажите только, сохраните ли вы мне жизнь. Я завтра же уеду домой. Это все, что я могу сделать.
Мог ли я ему верить?
С вами ничего не случится, но при двух условиях. Первое вы не останетесь в пуще дольше сорока восьми часов. И второе вы будете сопровождать нас до того момента, когда мы перетряхнем последнюю лесную сторожку. Вы должны вести себя так, чтобы лесничии отдали все имеющееся у них оружие, боеприпасы, снаряжение, включая мундиры, а также продовольствие и деньги. Жители окрестных деревень, естественно, не должны подвергаться преследованиям.
Немец согласился на все. Я велел ему проводить нас до ближайшей лесной сторожки.
Идя по лесу, мы расспрашивали его о расположении различных объектов, принадлежащих лесничеству, о том, кто в них может находиться. Он не пытался ввести нас в заблуждение. Уже через четверть часа, добравшись до первой лесной сторожки, мы убедились в этом. Местный фюрер сильно постучал. Через несколько минут в одном из окон загорелся слабый свет. Заскрипели двери и мы услышали мужской голос. До нас донеслись проклятия на немецком языке и грубый окрик:
Кто там?
Открой, это я, Ганс, ответил фюрер.
Заскрежетал ключ в замке и на пороге появился высокий мужчина в пижаме, лет пятидесяти. В руке он держал карманный фонарь. Увидев шефа в таком окружении, он явно удивился.
Франк прислал контроль, объяснил фюрер, показывая на нас.
Бойцы тотчас же бросились осматривать дом.
Оружие, боеприпасы и мундиры сдать в течение десяти минут, передал Ханыс мой приказ потрясенному лесничему.
Тот завертелся. Положил на стол две двустволки. Патроны. Ребята тем временем вытащили из шкафа мундиры.
Вы получите по заслугам, если будете обижать жителей, обратился я к лесничему. Ханыс, переведи ему это.
Гитлеровец уже донял, с кем имеет дело, и поэтому даже не пытался противоречить.
Яволь, герр герр
Герр капитан, подсказал ему Ханыс.
Фюрер молчал. Мы не разрешили ему разговаривать с лесничим. Через пятнадцать минут мы покинули дом лесничего и отправились к следующей сторожке. И так, без единого выстрела, мы добыли четырнадцать пистолетов и новеньких двустволок, большое количество боеприпасов, а также несколько новых мундиров.
Было уже далеко за полночь, когда бойцы подошли к условленному месту встречи. Теперь мы стали ждать возвращения членов группы Тадека Грегорчика. Через полчаса они появились. Тадек вышел вперед и доложил:
Задание выполнено. На посту мы застали одного полицейского. Отобрали у него оружие. Захватили документы, обмундирование, плащ-палатки и дождевики. Помещение поста разгромили.
Я был доволен результатами обеих операций. Ребята радовались захваченным трофеям. Еще до рассвета мы разделили между бойцами оружие и боеприпасы. С особым вниманием рассматривали новые двустволки и винтовки. Прикидывали их в руках, прицеливались.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
На марше
Светало. Утренняя заря пробивалась сквозь листву. Я снял посты и дал команду к выступлению. Отряд двинулся в направлении железнодорожной линии Краков Бохня. Мы шли по лесным дебрям пущи, пробираясь между деревьями и кустами. Ноги тонули в пушистом ковре мха. На траве и листьях мириады жемчужин росы. Только притронься к ветке и на тебя посыплются крупные прохладные капли. Приятно. Километры тяжелого марша позади. Прошел час. Лес стал редеть. Значит, мы приблизились к цели. Вот блеснули стальные полосы двухколейной железной дороги, которая вела с запада на восток. Мы вышли на участок между Подленже и Станиславице.
Под надежным покровом леса расположились на отдых. Провиант был отличный два копченых свиных окорока, с которыми фюрер так не хотел расставаться. Ребята с аппетитом ели вкусное мясо. Что и говорить, давно не приходилось пробовать таких деликатесов.
На тонну рыбы не променяю килограмм такого окорока, проговорил Метек Коник.
Особенно если рыба приготовлена тобой, с ехидцей заметил Пометло.
Ну, теперь я могу шагать и сотню километров без отдыха, заявил Ханыс, поднимаясь и пряча в карман складной нож.
Ты столько слопал, что и пяти не пройдешь.
Под вечер вместе с группой гвардейцев я отправился на разведку. Где лучше разобрать пути? Когда стемнело, мы перебрались через насыпь и двинулись на запад в сторону Велички. Мы были уже довольно далеко от леса, когда услышали протяжный гудок паровоза. Можно было не сомневаться, что Чарны со своей группой отлично справился с задачей: паровоз сошел с рельсов. Но ждать на путях подтверждения этого мы не могли. Следовало как можно быстрее уходить из района пущи.
Как и обычно, я шел позади бойцов. Пятеро гвардейцев двигались ускоренным маршем. У каждого теперь было по два вида оружия, за плечами по сумке патронов. Вот только внешний вид бойцов подкачал. Одни были одеты в форму лесничих, другие в трофейные немецкие мундиры, третьи в штатское. Пестрота неимоверная.
Перед нами на многие километры простиралась равнина. Пришлось удвоить бдительность. Деревни мы большей частью обходили стороной. Отряд сохранял быстрый темп марша, чтобы к рассвету достичь более подходящей для укрытия местности. Ночь стояла тихая, теплая. Ребята шли широким шагом. Настроение у всех было отличное.
Через несколько часов мы достигли окрестностей Велички. Перед нами темнел лесок. Еще несколько минут и он принял отряд под свою защиту. Решили укрыться в нем до утра. Бойцы разместились в кустах. Когда над горизонтом поднялся розовый шар солнца, мы увидели, что лес примыкает к Добрановице.
Было ясно, что днем передвигаться будет трудно. Я приказал бойцам соблюдать максимальную осторожность, а сам с несколькими гвардейцами отправился в Величку на встречу с секретарем организации ППР этого района Бохенеком. Он должен был передать нам ручной пулемет. До сего времени тяжелого оружия в отряде не имелось. Рассказав о новостях, Бохенек пошел за пулеметом. Но вернулся без него.
На мой вопрос, где пулемет, он со злостью ответил: «Кто-то стянул».
Бохенек научил нас пользоваться взрывателями, которые он делал сам. Позже нам это очень пригодилось. Передохнув, мы взяли большую пачку газет «Гвардиста» и «Трибуна Вольности», которые мы систематически распространяли в деревнях, и двинулись в обратный путь.
Ночью мы совершили переход в густой старый лес, расположенный более чем в десяти километрах от нашей прежней стоянки. Но и он был небольшим. В этот воскресный солнечный день нечего было и думать о продолжении марша к нашей боевой крепости в Подгале. До Мысленицких лесов, куда мы направлялись, нас отделяло более двадцати километров. К тому же, как мы узнали в Величке, в окрестностях расположилась немецкая дивизия со своим штабом. Разгромленная на восточном фронте, эта дивизия теперь зализывала раны пополняла личный состав и вооружение. Лес, где расположился отряд, окружала открытая местность. Со всех сторон к лесу вели хорошие дороги. Величку пересекало шоссе, идущее из Кракова в Тарнув, а лагерь наш находился между Величкой и Мысленице.
Когда утром мы начали знакомиться с местностью, произошло непредвиденное. Неизвестно каким образом среди гвардейцев очутилась девочка. Самое большее лет восьми. Вид у девочки был перепуганный. Я усадил ее на колени и погладил по головке. Спросил, откуда она пришла.
Из дому. Он недалеко отсюда, на опушке, ответила она. Я собирала грибы
А что делает твой отец?
У нас нет отца. Его немцы забрали за то, что он не сдал обязательные поставки.
Большая у вас семья?
Пятеро.
А где сейчас отец?
Его убили.
Я подозвал бойца:
Дай ей мяса.
Гвардеец отрубил от окорока большой кусок и, завернув его в тряпочку, протянул девочке.
Иди домой, но только чужим о нас ни слова, а то немцы снова придут.
В лагере царил образцовый порядок. Посты внимательно следили за подходами к нашей стоянке. Около десяти часов один из гвардейцев принес сообщение от передового дозора: девочка снова пришла и предупредила, что к лесу приближаются гитлеровцы. Я тотчас же поднял отряд по тревоге. Через несколько секунд ребята стояли с вещевыми мешками за плечами, с оружием в руках. Мы вышли к опушке. К лесу приближались два черных легковых автомобиля. Вот они остановились у первых деревьев. Из них один за другим стали выскакивать гитлеровцы в спортивных костюмах. Приложив к глазам бинокль, я сосчитал: их было восемь. Они шли прямо на нас.
Эхо наших выстрелов могло вызвать тревогу у немецких частей, и все же я решил действовать.
Первое отделение Чарны, Коник, Пометло, Володя атаковать гитлеровцев. Бегом марш! Остальные ложись! К бою готовьсь!
Ребята, за мной! Дистанция друг от друга десять шагов! скомандовал Янек своему отделению.
Командир, я пойду с ними, стал просить меня Грегорчик.
Давай!
Он побежал за отделением, которое, маскируясь, кралось к опушке. Я следил за атакой отделения. Вот Володя вырвался вперед. Как всегда, горячился. Гитлеровец заметил его и обстрелял. Володя покачнулся, но не упал. Пригнувшись, спрятался за дерево. В тот же миг гвардейцы дали несколько залпов. Два гитлеровца рухнули на землю. Остальные, отстреливаясь, бросились бежать. Бойцы стреляли из-за деревьев.
Поджечь машины! приказал я.
Несколько гвардейцев бегом бросились выполнять приказание. Через минуту обе машины лежали вверх колесами. Одна из них загорелась. Немцы, поначалу бежавшие к машинам, изменили направление отступили к Величке. Раненых они унесли.
Я приказал отряду построиться для марша. Через час-два лес могли окружить роты гитлеровцев.
По отделениям, направление река Раба, шагом марш! скомандовал я.
Мы шли через лес. Володя что-то ворчал себе под нос, то и дело трогал рукой голову. Дробь поцарапала ему кожу, и рана наверняка сильно болела, особенно после того, как санитар смазал ее йодом. Солнце, как назло, припекало. Мокрые от пота рубахи липли к телу.
Через какое-то время мы вышли к костелу. Деревья скрывали его от нас до последнего момента. Вокруг костела толпились люди. Заметив нас, все мужчины и женщины повернули голову в нашу сторону. Некоторые тотчас же отвернулись. Другие долго смотрели на гвардейцев. Как загипнотизированные. Из глубины костела доносилось протяжное пение. Вскоре за нами сомкнулись высокие хлеба, среди которых попадались небольшие рощи и густой кустарник, скрывшие наш поспешный марш. Но что это? Из-за колосьев и кустов несколько крестьян подают нам знаки, явно прося разрешения подойти к нам. Но теперь мы не могли этого сделать: слишком близко находилось место последней стычки, и к тому же нам нужно было где-то укрыться. Сделав отрицательный знак рукой, я приказал двигаться дальше. Сильно пахло цветущими хлебами. Ноги в тяжелых сапогах путались в высокой траве, срывались с узких меж. Все сильнее напоминала о себе усталость. Ребята то и дело облизывали потрескавшиеся губы.
После двух часов напряженного марша мы вышли к берегу одного из рукавов Рабы. Осмотрели в бинокли местность. Кругом было спокойно.
Я дал команду расположиться на отдых. Ребята бросились к низкому берегу реки и скрылись в зарослях. Вскоре неподалеку от нас появился рослый, полный крестьянин. Увидев нас, остановился.
Иди поговори с ним, сказал я Чарному. Спроси, что за дело у него к нам.
Сам стал издали наблюдать за их беседой. Крестьянин, жестикулируя, что-то объяснял Чарному. Я подошел к ним.
Крестьянину было лет сорок. На его высоком, загорелом лбу блестели капельки пота. Говорил он взволнованно.
Это крестьянин из соседней деревни, прервал его Чарны, обращаясь ко мне. Говорите дальше!
Так вот, тогда, продолжал крестьянин, мы решили, что вам нужно помочь. От того леска, где вы бились с немцами, до Велички пятнадцать километров, а до Мысленице больше двадцати. Вам плохо пришлось бы, если бы гитлеровцы позвонили в Величку, там у них много войск. Мы видели, как гитлеровцы несли раненого, как горели их машины. Стрельбу мы услышали, стоя у костела. Как только мы все это увидели, сразу поняли, что наши схватились с фрицами. Тогда-то мы полезли на телефонные столбы и перерезали все провода. Никто об этом не знает. Только трое своих, закончил крестьянин, открыв в улыбке белые, крепкие зубы.